Ленин: Пантократор солнечных пылинок — страница 108 из 191

ованиями полного разрыва с «Лучом» и вынуждает представителей редакции приехать к нему в Краков на конспиративно названное Февральским, но на деле – декабрьское – совещание, где промывает им голубые волосы с таким тщанием, что уже 30 января депутаты-большевики забирают свои трости и зонты из комнаты приемов «Луча» и, красноречиво разводя руками, раскланиваются с «ликвидаторами».

Зная, что идеологическая линия эффективнее всего выправляется при помощи отдела кадров, Ленин пытается инфильтровать редакцию своими – «твердокаменными» – ставленниками: «Надо покончить с так называемой “автономией” этих горе-редакторов. Надо Вам, – указывает ВИ Свердлову (новому, проживающему в Петербурге нелегально и поэтому крайне уязвимому, главреду, на которого небезосновательно возлагались большие надежды), – взяться за дело прежде всего. Засесть в “бест” к № 1. Завести телефон. Взять редакцию в свои руки. Привлечь помощников». «Вы не можете, – стонет Ленин, – вообразить, до какой степени мы истомились работой с глуховраждебной редакцией». «Разогнать теперешнюю… Ведется дело сейчас из рук вон плохо… разве люди эти редакторы? Это не люди, а жалкие тряпки и губители дела».

В нагрузку Ленин навязывает «Правде» – в отдел культуры? – Демьяна Бедного и пишет ему подозрительно участливые письма с расспросами личного характера, в которых особенное внимание уделяется атмосфере, царящей в редакции, и в особенности отношению сотрудников к Богданову и меньшевикам: что да как, да почему, да пишите поподробнее. Ответы, однако, – отправитель не без остроумия называл их «Demianische Zeitung» – оказались обстоятельнее, чем предполагалось; они содержали шокирующие признания («Я похож на женщину, которая должна родить, не может не родить, а родить приходится чуть ли не под забором…») и были посвящены не столько политике, сколько искусству выстраивания личных доверительных отношений: «…Ильич! Говорят, Вы – “хороший мужик”. Это оч-чень хорошо: мужик. И я вот – мужик. И чертовски хотелось бы Вас повидать. Наверное, Вы простой, сердечный, общительный. И я не покажусь Вам тяжелым, грубым. Правда, Вы не икона?» Получив исчерпывающий ответ касательно своих сомнений, Демьян все равно грустит из-за того, что «разные мы люди с Вами, я уже люблю Вас, как свою противоположность», но из-за природного несовпадения темпераментов «в ответ на Ваш фейерверк посылает такую холодную жижицу…». С функцией веб-камеры, транслирующей обстановку в редакции, поэт явно не справлялся: обалдев от такого знакомства – не каждый день с тобой в переписку вступает автор «Что делать?» – он заваливает его заметками и контрвопросами: «Голова что-то плохо варит. Напишите мне два теплых слова о себе. Пришлите мне свой “патрет”. Если Вы тоже лысый, то снимитесь, как я в шапке. У меня, впрочем, спереди еще ничего, а сзади плешь. “Изыдет плешь на голову твою за беззакония твои!” Не знаете ли Вы хорошего средства? Господи, ну хоть что-нибудь выдумайте для меня хорошее! Хоть мазь для волос! А впрочем, “лыс конь – не увечье, плешивый молодец – не бесчестье”. Глупые волосы, вот и всё…»

Эта дико выглядящая пара вызывала у наблюдавших за ее деятельностью почти физическую боль; Осинский жаловался Бухарину на то, что Ленин своими советами и, главное, склочностью подрывает авторитет партии: «Я не могу понять, как порядочные люди среди “правдистов” могут молчать, подчиняясь активным господам самого гнусного свойства. Можно ли в здравом уме и твердой памяти отринуть Богданова и принять в свои объятия гг. “Данского”, “Демьяна Бедного” и т. п. Именовать первого “авантюристом”, а вторых “уважаемыми товарищами” – ведь это же бесстыдно. А потом этот стиль, изо дня в день… ведь можно “спереть с последних остатков”, читая эту отвратительную полемику. По-моему, ругаться нужно. Но не нужно брать себе в качестве идеала ругань пьяных проституток». Большевичка М. Бурко качала головой: «…полемика “Правды” и “Луча” развратила рабочих вовсе. Не стесняясь, ничуть не задумываясь, обзывают друг друга и лидеров самыми позорными именами. Как скверно, что наши газеты не церемонятся в приемах. Это прямо разврат. С легким сердцем подозревают друг друга прямо в нелепых вещах».

Демьян Бедный был не единственным сотрудником «Правды», чья литературная квалификация иногда вызывала вопросы.

Элвуд замечает, что в резолюциях «Отказать», которые время от времени выпадали на Ленина из почтового ящика, была и вина его самого. Стандартным содержанием ленинских заметок была мелкая грызня с «ликвидаторами» и отзовистами-«впередовцами»: ежедневное напоминание потенциальным конкурентам в борьбе за штурвал партии, что они всего лишь оппортунисты и прислужники буржуазии, никогда не бывает лишним, а навязанная полемика всегда позволяет продемонстрировать, кто в доме хозяин. Однако информационные поводы для хорошей склоки удавалось изобретать не всегда, и чувствуя себя обязанным выдать в печать хоть что-нибудь, Ленин выбирал страшно скучные темы. Он писал про открытие химиком Рамсеем способа добывания газа из каменноугольных пластов, о московских лавках дешевого мяса, о Лондонском «пятом международном съезде по борьбе против торговли девушками». «Трудно вообразить себе, – разводит руками Элвуд, – чтобы среднестатистический рабочий решил повысить свой интеллектуальный уровень или получить какие-то дополнительные стимулы для пролетарской борьбы, ознакомившись с результатами исследований о потреблении маргарина в Западной Европе или о тех изменениях, которые претерпевала Швейцария, превращаясь, по мере распространения индустриализации в Альпах, из нации владельцев гостиниц в нацию пролетариев. В какой-то момент Ленин даже попробовал свои силы на ниве желтой журналистики – вступив в дискуссию об изнасиловании 11-летней индийской девочки британским полковником, который затем был оправдан британским судом». Это действительно странный, напоминающий сценарную заявку на сериал в латиноамериканском духе текст, в котором не сразу, пожалуй, признаешь автора «Материализма и эмпириокритицизма»: «Полковник английской армии Мак-Кормик имел любовницу, а у нее прислугой была 11-летняя индианка по имени Анна. Блестящий представитель культурной нации заманил Анну к себе, изнасиловал ее и запер у себя дома. Случилось так, что отец Анны лежал при смерти и послал за дочерью. В деревне узнали тогда обо всей истории. Население было вне себя от возмущения. Полиция вынуждена была сделать постановление об аресте Мак-Кормика. Но судья Эндрью освободил его под залог, а затем после ряда бесстыднейших издевок над законом оправдал Мак-Кормика! Блестящий полковник утверждал, как делают в этих случаях все господа благородного происхождения, что Анна проститутка, и в доказательство выставил пятерых свидетелей. А восьмерых свидетелей, выставленных матерью Анны, судья Эндрью не пожелал и допрашивать!» Всё это явно не представляло самостоятельной политической, не говоря уж о литературной, ценности; злоупотребления восклицательными знаками также остаются на совести автора.


«Правда» была необъезженной лошадью, и для укрощения ее Ленину понадобились некоторые ковбойские навыки; чего он не знал, так это того, что подпругу его седла постоянно подрезали могущественные недоброжелатели. Дело было не только в упрямстве Полетаева и редакторов, которые не понимали, как можно объединить рабочих, расплевываясь с членами собственной партии, но и в том, что газета и партия были плотно нафаршированы провокаторами. Выпускающим в газете был агент Черномазов; были агенты и среди журналистов – например, Лобов, муж Лобовой, которая была секретарем русского бюро ЦК и помогала думским депутатам. У Ленина долго не получалось укомплектовать «Правду» своими стопроцентными сторонниками в силу того, что всех «твердокаменных» быстро арестовывали. Так удачно посаженный на хозяйство Свердлов, а за ним и Сталин уже через пару месяцев, в феврале 1913-го, окажутся на пути в Туруханск.

С фигурой главного виновника «правдинского» ужаса связаны последние два месяца довоенного польского сидения Ленина. Он вынужден был участвовать в болезненном судебном процессе, который устроила партия большевиков – он, Зиновьев и Ганецкий – над ни много ни мало лидером своей фракции в Думе. В начале мая 1914-го Р. В. Малиновский после полутора лет триумфов – один блестящее другого – по непонятным причинам объявил, что больше не хочет быть депутатом. А затем исчез, и газеты опубликовали сведения о том, что тот все годы своего депутатства работал агентом Министерства внутренних дел: провокатором.

Ленин, сам не претендовавший на роль народного трибуна и предпочитавший закулисную работу в среде профессиональных политиков, давно мечтал найти партии «лицо», фронтмена, сознательного пролетария, который транслировал бы его идеи массам, – гибрид Ивана Бабушкина и Георгия Гапона; кого-то вроде Бебеля при Марксе. В 1912-м ему показалось, что на эту роль идеально годится Малиновский: харизматичный пролетарский вождь-самородок, умный, по-хорошему наглый, способный растолкать толпу локтями, моментально завоевать всеобщую симпатию, взять дело в свои руки; да еще и блестящий – в своем классе – оратор, из тех, кого достаточно снабдить тезисами – а уж дальше он сам, экспромтом, додумается, как закончить выступление в Думе – например, на заседании по утверждению сметы Министерства торговли: «Ни гроша правительству, руки которого обагрены кровью ленских рабочих!» Явный «роман» Малиновского с Лениным – в начале 1914-го Ленин привез его во Францию и Бельгию уже из Кракова и «возился с ним, как с жеребенком» – привлекал к себе гораздо больше внимания, чем дружеские отношения ВИ с ИФ; Малиновский смотрел на Ленина «влюбленным взглядом», прислушивался к каждому его слову, никогда не перечил и успел выучиться нескольким тактическим трюкам – например, что всегда выгоднее делать вид, что ты левее кого-то, кто похож на тебя, но мешает тебе. Именно Малиновский был самым последовательным сторонником Ленина по линии раскола партии – ни в коем случае не объединяться с «ликвидаторами»; вот только, как потом выяснилось, линию на углубление раскола ему задавали в полиции; и, разумеется, поразительное совпадение задач Ленина и охранки – любой ценой помешать объединению социал-демократических сил – вызвало пристальный интерес следователей, разбиравших весной 1917-го дело «Малиновский против русской революции».