Кто понимал, а кто и нет: уже в августе 1914-го Ленина арестовали по доносу крестьянки Виктории, одно время помогавшей НК по хозяйству (без особого рвения: НК сообщает свекрови, что к ним «ходит дивчина, стряпать не может, но всю черную работу делает»): она видела, что на дачу съезжаются русские, иногда целая толпа, и о чем-то совещаются; ей показалось, что Ленин снимает планы местности, дороги и т. п. Непонятно, почему Ульяновы не стали собирать вещи в первый день войны. На что, собственно, они рассчитывали со своими паспортами – в воюющей против России стране? Возможно, у них просто не оказалось лишних денег на отъезд; за несколько месяцев до того Ленин сообщал, что рад был бы любым заказам и переводам: «Буду искать поусерднее всяких издателей и переводов; трудно очень найти теперь литературную работу».
Староста деревни, впрочем, присовокупил к доносу, что на имя Ленина постоянно приходили из России почтовые переводы на «значительные суммы денег». При обыске, кроме тетрадок «с цифирью» – сравнения австро-венгерской и германской экономик, – нашли браунинг (Багоцкий упоминает, что видел у Ленина револьвер), на ношение которого не было разрешения. Оружие, похоже, вообще не вязалось с характером ВИ, о чем свидетельствует череда случаев: так, 5 января 1918-го, явившись в Учредительное собрание с револьвером, он забыл его в пальто в гардеробе, и пистолет тотчас же украли; в январе 1919-го в Сокольниках грабители отняли у него браунинг.
Крупская, с ее приметливым глазом на комичные детали, вспомнила, что «понятой смущенно сидел на краешке стула и недоуменно осматривался, а вахмистр над ним издевался. Показывал на банку с клеем и уверял, что это бомба».
Деревня есть деревня: «шпиона» даже не увезли в тюрьму – а приказали самому явиться туда на следующий день, и Ленин с Багоцким на велосипедах успели совершить небольшое турне по знакомым полякам, имевшим авторитет в местной общине, чтобы заручиться их поддержкой.
Тюрьма в Новом Тарге – последний пункт «ленинского маршрута» в Польше – и последняя тюрьма в жизни Ленина. Все эти 11 дней, несмотря на предъявленные ему обвинения в шпионаже, он, кажется, наслаждался жизнью. НК, радуясь, что мужу быстро удалось акклиматизироваться среди уголовников, сообщает, что сокамерники-крестьяне прозвали его «бычий хлоп» – «крепкий мужик»; по словам Зиновьева, проявившего себя в тот момент молодцом (узнав об аресте, он, несмотря на проливной дождь, вскочил на велосипед и помчался за десять верст к знакомому поляку-народовольцу просить о помощи), его патрон стал «душой общества» и даже, благодаря знанию юриспруденции, кем-то вроде старосты, получившего привилегию централизованно приобретать для арестантов махорку.
Ситуация, однако, тревожила НК: население знало, кто она, и давало ей понять, что пора убираться; крестьянки нарочито громко начинали обсуждать при ней, что они сделают со шпионом, если его отпустят – «выколют ему глаза, вырежут язык и т. д.».
К счастью, за Ленина вступились знакомые социалисты, в том числе депутат австрийского парламента Виктор Адлер; они поручились перед властями, что Ленин будет полезнее Центральным державам на свободе, так как он сам враг русского царя; и его отпустили.
Особого выбора не было: только переезд в нейтральную страну. Крупская незадолго до того получила наследство от тетки – четыре тысячи рублей. Подданным враждебной страны не хотели выдавать деньги из краковского банка; австрийский посредник взял за услуги 50 процентов. НК утверждает, что они расходовали две тысячи так экономно, что еще в июле 1917-го при обыске в квартире Елизаровых следователи нашли сколько-то наличными – как раз из тех денег.
Почему-то про это путешествие в Швейцарию – тоже через Германию – не принято вспоминать, хотя чем, собственно, оно так уж отличалось от «пломбированного вагона»? Наблюдательная НК запомнила «вагоны с порошками от блох», монахинь-милитаристок и рифмованные лозунги: «Jedem Russ ein Schuss!»
Каждому русскому – по пуле.
Швейцария1914–1917
18 октября 1923 года смертельно больной, перенесший несколько инсультов, бессловесный Ленин совершил, вопреки запрету врачей прерывать отдых в Горках, свой последний в жизни загадочный маневр. Видимо, идея нагрянуть в Кремль – получившая множество истолкований в диапазоне от определенного «хотел забрать из своего кабинета очень важный документ» до туманного «поехал прощаться с Москвой» – давно вызревала в сознании ВИ; неожиданно для всех он нарисовался рядом с готовой к отправке в город машиной и твердо указал, что намерен ею воспользоваться. Несмотря на «шутливое» (в стиле «Шоу Трумэна») предупреждение Марии Ильиничны: «Володя, тебя в Кремль не пустят, у тебя пропуска нет», Ленин проигнорировал как попытки отговорить его, так и поползновения шофера свернуть обратно в Горки; способный выговорить лишь гневное «вот! вот!», ВИ не дал одурачить себя. Горки, однако, были связаны с Москвой телефоном, и когда ВИ въехал в Кремль, внутри оказалось подозрительно безлюдно; и если правы те, кто утверждает, что целью визита было продемонстрировать городу и миру, «что его рано хоронить – он планирует выздороветь», то затея потерпела фиаско: едва ли не единственными, кто мог оценить прогресс в его лечении, были часовые, со сдержанной настороженностью отвечавшие на махания кепкой, и случайные прохожие, получившие шанс увидеть самую редкую из трех достопримечательностей Москвы (пушка, которая не стреляет, червонец, который не звенит, и премьер, который не говорит). В здании Сената, где размещался Совнарком и теоретически должна была кипеть работа, также никаких значительных лиц не оказалось. Устав от попыток понять, что означает этот сюрреалистический бойкот, ВИ прошел к себе в квартиру и, очень уставший, заснул; возможно, ему просто вкололи что-нибудь. Мы даже не знаем точно, сколько именно времени ВИ провел в Кремле и остался ли ночевать; про эти 24 часа впоследствии ходило много слухов: якобы Ленин проинспектировал сельскохозяйственную выставку на месте нынешнего ЦПКиО; якобы обнаружил, что ящики письменного стола в его кабинете вскрыты – конечно, Сталиным – и оттуда пропали некие баснословно ценные бумаги – письма Инессе Арманд? рукопись его «Исповеди»? расписка в получении немецких денег? То, с чем ему пришлось столкнуться, настолько – разводят руками комментаторы – шокировало Ленина, что на всех успехах в восстановлении организма, достигнутых к октябрю 1923-го, был поставлен крест: уже к концу месяца у него случился еще один припадок с судорогами. Проблема в том, что все рассуждения о целях и событиях этой поездки – не более чем домыслы; однако благодаря НК нам известен ее результат – ВИ возвращается в Горки с тремя томами Гегеля – и, зная Ленина, можно предположить, что именно Гегель и привел его в Москву – как когда-то в Швейцарию.
Разумнее было не уезжать из Польши далеко от России и осесть в ближайшей нейтральной стране – например Швеции, где была большевистская колония: Коллонтай, Бухарин, Шляпников. Однако ВИ собирается много читать, ему нужны библиотеки, а в Швеции он все время упирался бы в проблему языка; и поэтому остается – Швейцария.
Каждый раз эта страна для Ленина – следствие цугцванга: сначала из-за «Искры», потом – «приехал будто в гроб ложиться» – после 1905-го, теперь из-за войны. «Правда», тираж которой еще в мае достигал 180 тысяч экземпляров, закрыта; большевистская фракция в Думе разгромлена, депутаты арестованы, их ждет ссылка; в России на членов большевистской партии охотится полиция; деньги «держателей» из-за войны так и зависли в немецких банках. Положение хуже губернаторского: оставались полубесплатная литературная работа для общепартийных социал-демократических изданий и ничтожная партийная «диэта». Называя вещи своими именами, Ленин – 45-летний безработный, не имеющий собственной недвижимости, обремененный больной, требующей лечения женой, проживающий на птичьих правах в стране, где стремительно дорожает жизнь.
От хорошо знакомой Женевы Ульяновы отказались в пользу немецкоязычного Берна не только из-за дороговизны квартир – там осели эмигранты-интернационалисты, покинувшие «шовинистские» Париж и Брюссель; если бы Швейцария вступила в войну, то Женеву заняли бы французские войска – очень некстати для «пораженца» Ленина, которого так легко подвести под обвинения в дезертирстве и госизмене. Ленин, который еще много лет назад вытянул на экзамене по международному праву билет с вопросом «Право нейтралитета», знал, что ему запрещалось в открытую агитировать здесь против чужого правительства: могли выслать из страны. Крайне опасаясь реализации этого сценария, он пользовался в печати псевдонимами, и если уж внушал аборигенам, что нынешняя Швейцария – республика лакеев, зато весьма перспективная, потому как правительство позволяет солдатам уносить оружие домой, то делал это аккуратно, избегая транслировать свои соображения в прессе.
В 1914–1915 годах Швейцария, только обучающаяся извлекать прибыли из войны соседей, была скорее тихим омутом, чем тихим уголком; здесь пока еще не возникало ощущения, что последнее значимое событие в истории страны – изобретение часов с кукушкой. 50 тысяч итальянских, немецких, австрийских гастарбайтеров разъехались по домам, и местным пролетариям приходилось вкалывать днем и ночью; у предприятий, выпускающих военную продукцию, было много заказов, но зарплаты рабочих сократились на 20–50 процентов, и это при взлетевших из-за войны ценах; женщины, которые бродят вдоль железной дороги в поисках кусков угля, были самым обыденным зрелищем. Так что когда летом 1916-го будущий председатель Совнаркома социалист Ленин заметил будущему президенту Швейцарской Конфедерации социалисту Нобсу: «Полагаю, Швейцария – самая революционная страна в мире», в этой шутке была лишь доля шутки; в ноябре 18-го в Швейцарии начнут строить баррикады, а столкновения рабочих с полицией приведут к жертвам.
Однако даже и за четыре года до этого самые осторожные русские социал-демократы не были желанными для швейцарцев гостями – они «сдвигали» местных рабочих влево, провоцировали стачки на военных предприятиях, а еще, изнервничавшиеся от неприкаянности и невостребованности, все время ссорились друг с другом. Рынок недвижимости реагировал на такого рода репутационную ауру соответствующим образом: хозяева брали на пансион русских неохотно – слишком много табачного дыма, слишком нешвейцарский режим дня (никому не нравится, что по ночам соседи орут и ссорятся); так и писали в объявлениях: «Русские исключены»; ни одна из квартир Ульяновых периода «третьей Швейцарии» не выглядела особенно привлекательной. В Берне с ВИ и НК произошла история, возможно, объясняющая ленинский интерес к плану ГОЭЛРО как методу скорейшего достижения коммунизма: они поселились в комнате, где было электричество; к ним днем пришли друзья, и Ульяновы показали им, как работает электричество; тут ворвалась хозяйка и стала орать, что днем включать электричество запрещено; ВИ пришлось призвать женщину к сдержанности; на следующий день они съехали.