[16].
Описывая причину опоздания на поезд одним осенним днем 1916 года – грибы, углядев которые, Ленин принялся хватать их с невероятным азартом и набрал целый мешок, – НК употребляет сравнение: «будто левых циммервальдцев вербовал». Это дает косвенное представление о том, что происходило за год до того. Важнее, чем принятый манифест («Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»), – то, что Ленин умудрился расколоть – хотя и полуофициально, относительно «прилично», без угроз и шантажа (ему не резон было ссориться с организаторами) – конференцию и создал там нечто вроде фракции: «Циммервальдскую левую», человек восемь, которые требовали принять не просто пацифистскую резолюцию, но поддержать лозунг Ленина о трансформации империалистической войны в гражданскую – и в революцию. Идея Ленина состоит в том, что просто «борьба против войны» – пустые слова: «не надо нам ни побед, ни поражений» подразумевает, что борющийся при этом все же не желает поражения своей стране, просто хочет вывести ее из войны. Но раз не желаешь, то – «ленинский» прищур – переходишь на точку зрения буржуазии, которая войну и затеяла. Ах не хочешь переходить? Ну так и нужно тогда заявлять: я стремлюсь к поражению своего правительства. Зачем же так открыто? А затем, что это ключевой момент: отколоть социал-демократов от буржуазии; война – не оправдание, социал-демократы обязаны объявить о разрыве с буржуазией – и перейти на сторону пролетариата не на словах, а на деле. Просто выступать за мир и разоружение – это предательство пролетариата, который и так уже понес самые крупные потери из-за войны. Не просто «разоружение» – а «насильственное разоружение» буржуазии и вооружение пролетариата.
Что такое «революционные действия во время войны против своего правительства»? Удары по своей буржуазии. То есть мосты, что ли, взрывать? Нет, не буквально партизанская деятельность; не заговорщичество. Смысл в том, чтобы «проращивать» поражение, менять настроение. «Превращение империалистской войны в гражданскую не может быть “сделано”, как нельзя “сделать” революции»: так выглядит катехизис ленинского «искусства восстания» в 1915-м, между Берном и Цюрихом.
Никто не собирается превращать Цюрих – как Симбирск или Шушенское – в музей-заповедник Ленина. Однако, имея интерес к теме, его можно увидеть именно в таком ракурсе: сохранились не просто отдельные здания, а целая система: вот первая квартира Ульяновых (откуда они сбежали, попав, по сути, в притон с проститутками и уголовниками), вот второй, главный дом Ленина, вот рабочий клуб «Eintracht», вот библиотека – одна, другая, третья, вот «Кабаре Вольтер».
Не город – ладный письменный стол со множеством отделений: всё компактно, все книжки под рукой, чисто и убрано. Повсюду библиотеки, книжных магазинов в десятки раз больше, чем супермаркетов; даже рестораны часто оснащены, ну или по крайней мере декорированы книжными шкафами; городской шум как будто тонет в этих улочках; деньги и книги любят тишину. Пожалуй, это наиболее подходящий Ленину по характеру город.
Здесь Ленин написал «Империализм», здесь начал «Государство и революцию», здесь получил, возможно, самую важную новость в своей жизни, здесь провел самые тоскливые, наверно, недели – запертым, понимая, что в Петрограде в этот момент делят власть – и каждый день опоздания может стоить десятилетий. Здесь он прощался с Европой.
У города готический силуэт, «скайлайн» – благодаря Альт-штадту, старой части: полтора квадратных километра, лабиринт мощеных улочек с солидными, в бюргерских финтифлюшках домами, будто из леговских «Modular Buildings». Повсюду фонтанчики – которые раньше были поилками для лошадей: сто лет назад от этих площадок разило навозом, сейчас – духом Средневековья. За сто лет район не то что джентрифицировался – но из богемно-пролетарского превратился в один из самых буржуазных в мире: основные блюда в ресторанах здесь стоят в среднем по 35–40 франков.
Город привязан к берегам реки Лиммат, которая не является сколько-нибудь существенной транспортной артерией – впадает в Цюрихское озеро, далеко не уедешь. Здесь красивые – высоко котировавшиеся Лениным, страстным любителем вечерних прогулок, – набережные. Даже в конце ноября, при нуле градусов, поздним вечером здесь много велосипедистов; у Ленина в Цюрихе велосипеда не было.
По нынешнему Цюриху, финансовому центру, трудно понять, что меньше ста лет назад это был рабочий город – с сильной, конечно, буржуазией, но все же рабочий. В 1918 году здесь даже демонстрации расстреливать приходилось.
Город выглядел неплохо – особенно по меркам воюющей Европы. Оказавшийся здесь в это же время Джойс уверял, будто его жену однажды остановил полицейский за нечаянно выпавший из кармана фантик, а на главной улице Банхофштрассе можно было пролить суп и слизывать его прямо со стерильной мостовой. Излишков супа вот только не наблюдалось: еда была в дефиците, причем чем дальше, тем больше.
Ленин переселился в Цюрих в конце зимы 1916-го и прожил здесь больше года, до апреля 17-го; наложение этих дат на хронологическую шкалу Первой мировой показывает, что он провел здесь самую кровавую ее стадию. В феврале 1916-го начинается Верденская мясорубка – наступление немцев на Верденский выступ; в июне – Брусиловский прорыв на русском фронте и одновременно битва на Сомме, которая продлится до ноября.
1916 год был живой, онлайн, иллюстрацией того, о чем только что написал Ленин: как империализм действует в рамках своей логики.
«Империализм как высшая стадия капитализма» – крупнейшая, ну или по крайней мере одна из двух крупнейших жемчужин в ленинской литературной короне и, вне всякого сомнения, самая остроактуальная его работа: ни один человек в мире, ознакомившись с этой сотней емких, энергичных, искрящихся страниц, где объясняется, с точки зрения экономиста, подоплека Первой мировой и дается ключ ко всей мировой истории XX века, не рискнет сказать, что Ленин «устарел», «никому больше не нужен» и пр.
Еще одно важное впечатление от «Империализма…» – абсолютная «конвертируемость». Такой текст мог написать гарвардский, или оксфордский, или амстердамский экономист; в нем нет ни малейших признаков местечковости, и Россия упоминается здесь нечасто; на самом деле, это связано с тем, что работа готовилась к публикации как раз в России, и поэтому нельзя было оперировать вопиющими, слишком критичными примерами; на круг эта «цензура цензуры» сыграла Ленину на руку.
Ленинский «Империализм» вписывается в широкий контекст экономических исследований начала XX века – от гобсоновского «Империализма» до «Накопления капитала» Розы Люксембург; пожалуй, ленинский труд можно квалифицировать даже и как всего лишь «заметки на полях» книги английского экономиста Гобсона, которую Ленин не только прочел, но и в 1904-м в Женеве сам перевел; и хотя этот перевод никогда не был опубликован и рукопись не сохранилась, Ленин упоминает о своей работе в одном из писем; кто переводил чужие книги, знает, какая «связь», какие «отношения» – пусть фантомные – возникают у переводчика с автором. Однако книги Гобсона, Гильфердинга, Люксембург остались в истории лишь как попытки объяснить стремительно менявшийся мир; тогда как применительно к ленинской абсолютно уместны глаголы совершенного вида.
«Информповод» книги – война; объясняя ее происхождение, Ленин связывает войну с феноменом капитализма. Капитализм, показывает Ленин, – такой прогрессивный, такой понятный, такой привычный к середине 10-х годов XX века – мутировал: превратился в ужасное подобие себя; он не то, за что себя выдает – потому что трансформировался в свою противоположность.
Свободная конкуренция производителей товаров – столь выгодная потребителю – больше не является основой капитализма. Собственно, еще Маркс, проанализировав историческую эволюцию капитализма, предрек, что рано или поздно свободная конкуренция породит концентрацию производства, а затем и – монополию. Ленинский анализ показывает, что, как это ни поразительно, по достижении очень высокой ступени развития капитализма основные его свойства – прежде всего свободная конкуренция – стали превращаться в свою противоположность.
Капитализм больше не торжество частной собственности; монополии в конце концов прибирают к рукам все – и таким образом, по сути, обобществляют производство. Капитализм больше не синоним свободы и творчества – но, наоборот, стремления к господству, к порабощению горсткой сильных массы слабых; заорганизованности и запланированности. Производить деньги – заниматься финансами, банковской сферой – стало выгоднее, чем производить товары, быть промышленником. Миром теперь правит не капитал вообще, а капитал финансовый.
Среди «цивилизованных» государств выделяются несколько таких, где господствует именно финансовая олигархия. При «старом», «промышленном», производящем, со свободной конкуренцией капитализме производители вывозили товары. При «новейшем», финансовом, монопольном, вывозят не товары, а капитал – который и вкладывается в добычу сырья и в производство на мировой периферии; товары теперь производятся там. Именно этим финансовым олигархиям и нужны сырьевые ресурсы и рынки сбыта на периферии: колонии. Очень быстро, в считаные десятилетия, страны, вывозящие капитал, поделили мир между собой, – сначала по договоренности, как сферы интересов, а затем и буквально, напрямую. Вся доступная периферия превратилась в колонии; и вот это и есть та, высшая, стадия капитализма, которая называется империализм: когда разделение между финансовым и промышленным капиталом достигло «громадных размеров». И поскольку все уже захвачено, а объективная тенденция международных картелей стремиться к расширению никуда не исчезла, это – неизбежно – приводит к борьбе за сырьевые рынки; то есть к войне.
Германия и Англия не могли не столкнуться – и к войне привели их не конфликты интересов отдельных лиц (и не рыцарская защита интересов малых стран, как медиа рассказывают глупым буржуа), а экономическая система (так же, заметим, к