ак к революции приводит не некий злонамеренный «ленин-которого-прислали-в-пломбированном-вагоне» – а система, порождающая «Ленина»).
Актуальность ленинского «Империализма» в том, что по нему ясно, что Первая мировая, Вторая и продолжающаяся Холодная войны – суть одна и та же война, и запущен этот конфликт не столкновением интересов наций, а – капитализмом. Причиной империалистической войны не были вопросы выживания каких-то европейских наций; однако имеющие экономическую подоплеку процессы загнали страны в коридоры, откуда не было возможности сбежать, – коридоры, ведшие к силовому столкновению.
Неизбежным было и голосование социал-демократов Франции и Германии за военные кредиты. Эти эс-дэ представляли тот пролетариат, который коррумпирован буржуазией стран, эксплуатирующих колонии; этот пролетариат неизбежно становится оппортунистическим. В самой откровенной форме это было видно в Англии, но затем оппортунизм «окончательно созрел, перезрел и сгнил в ряде стран, вполне слившись с буржуазной политикой, как социал-шовинизм». Крах II Интернационала – закономерность.
Идея неизбежности совершающихся процессов – главный источник суггестии текста Ленина. Автор демонстрирует, что все эти странные трансформации – «загнивание» капитализма, превращение из освобождающей силы в паразитическую мировую олигархию не просто курьез, парадокс; ровно наоборот: у истории есть свои законы, которые действуют, несмотря на желание отдельных лиц и организаций «смягчить» их. Нельзя скорректировать плохой, зашедший слишком далеко империализм – и вернуть его в «нормальный», со свободной конкуренцией капитализм – так же как нельзя упросить природу, чтобы за летом не настала осень и т. д. Любой успешно развивающийся капитализм неизбежно перейдет в стадию империализма, коррумпирует пролетариат, вызовет войну. Точка.
Впрочем, нет, не точка – сделает кое-что еще; и, возможно, это самая важная и самая оригинальная мысль Ленина в этой книге, для которой следует зарезервировать как можно больше значков «NB». Капитализм – разный в ядре и на периферии. В ядре – Европе и Америке – он подпитывается притоком доходов из колоний, и это позволяет коррумпировать рабочий класс, перетянуть его, по сути, в буржуазию. Однако капитализма такого рода не может быть везде – потому что сама природа капитализма ядра не позволяет выстроить капитализм аналогичного типа на периферии; в колониях империализм другой – и там он не подкупает рабочих, а готовит себе могильщиков – национально-освободительные движения.
Единственное разрешение этого кризисного противоречия между «разными капитализмами», между горсткой государств-ростовщиков и гигантским большинством стремящихся к избавлению от колонизаторов государств-должников – мировая революция.
Если в первые два года войны ленинская аналитика выглядела эксцентрично, а его заявления о том, что единственное лекарство для окончания войны – вовсе не всеобщее разоружение, а усиление войны, ее «перещелкивание» из империалистической в гражданскую, – просто ахинеей, то с каждым месяцем войны, на фоне известий о потерях, на фоне почти уже катастрофического голода в Германии – в словах Ленина определенно проступал некоторый смысл, и не только для радикальных социал-демократов. Только за «цюрихский период» Ленина в одном только Вердене немецкие и антантовские войска потеряли убитыми более миллиона человек – на нескольких квадратных километрах. Общее количество жертв к концу года вырастет до немыслимых шести миллионов убитых и десяти – инвалидов.
Это ощущение абсурда происходящего заставляет публику прислушиваться к тем, кто предлагает странные рецепты; поэтому статус Ленина в эмигрантской среде растет, а послушать его рефераты – которые ему приходилось устраивать и ради заработка, и чтобы напоминать окружающим о своем существовании – люди собираются сотнями (и материальный статус тоже хоть немного, но улучшается: его по-прежнему вспоминают как «бедно одетого человека, у которого едва хватало денег, чтобы покупать хлеб себе и своей жене» – однако это новость, у него «всегда были деньги, чтобы снабжать шоколадом своих многочисленных маленьких друзей с улицы Шпигельгассе»).
Рефераты старались устраивать на злободневные темы – не просто «Чтение 1 главы “Капитала” с комментариями», а что-нибудь вроде «Два Интернационала» или «Условия мира и национальный вопрос». Излюбленной мишенью Ленина были вожди II Интернационала, в особенности Каутский, которого иначе как «изменником» и «предателем» он публично и не называл. Слушателям уже само заявление о «продажности» Каутского казалось неслыханной наглостью – все-таки апостол Энгельса. Это была опасная – связанная с хождением по краю – стратегия. Впрочем, тут могли быть свои финты. Реферат – это выступление часа на три, как правило потом с прениями; в 12 часов ночи в Цюрихе наступал «Polizeistunde», поэтому если вы назначите начало реферата на девять часов и будете делать достаточно длинные паузы для того, чтобы попить воды и расслабить голосовые связки, то сможете избежать прямого общения со слишком агрессивно настроенными каутскианцами; Ленин пользовался этим трюком – к возмущению меньшевиков.
Особенностью выступлений Ленина была еще и его – мнимая, наверно, но все же – германофилия; возникало ощущение, что даже и в войне он радовался победам немцев (при том, что все остальные их скорее ругали: Германия проигрывала информационную медиавойну), позволяя себе говорить, что все равно «молодцы немцы» – и надо у них учиться рабочему классу самоорганизованности, дисциплине; они умеют мобилизоваться и выстраивать «машину». Харитонов, официальный руководитель ячейки цюрихских большевиков, вспоминал «еще и такое место в той части реферата, где он обосновывал необходимость, в интересах революции, поражения царской армии: “А не плохо было бы, если бы немцы взяли Ригу, Ревель и Гельсингфорс”. Стоит ли говорить о том, что эти слова приводили в ярость социал-патриотов. Владимир Ильич впоследствии говорил нам в частной беседе: “Это я умышленно делал, чтобы проверить состав аудитории. Если после этого не свистали, то дело относительно благополучно”». Впрочем, в частной переписке он восстанавливал баланс; так, летом 1916-го он ругает проклятых немцев, потерявших, похоже, рукопись «Империализма»: «Ах, эти немцы! ведь они виноваты в пропаже! хоть бы французы победили их!»
Нельзя не усмотреть определенную иронию в том, что создатель материалистической Теории Отражения поселился на Шпигельгассе, в Зеркальном то есть переулке; гротескное обстоятельство, должно быть, наводившее Ленина на мысли, что философия идеализма не случайно удерживала свои позиции на протяжении многих столетий и иногда все-таки сознание определяет бытие, а не только наоборот.
Обычный цюрихский дом, этажей в пять; Ленин с женой сняли за 28 франков в месяц тесную – если больше трех человек, то приходилось садиться на кровать – комнату на втором этаже. Другие жильцы принадлежали к самым бедным сословиям, так что среда была – к удовлетворению советских историков – стопроцентно пролетарской. Хозяином здесь был пусть не принадлежащий к передовому отряду пролетариата, но зато классический, как из детских стихотворений, рабочий-кустарь, сапожник Каммерер; если верить его показаниям, то он и стачал те самые грубые альпийские ботинки, в которых Ленин будет бродить летом 1916-го по горам и в которых приедет в Петроград.
Похоже, Ульяновы воспринимали Шпигельгассе исключительно как место для ночевки; днем там было темно, без лампы глаза сломаешь, а еще на заднем дворе дома расположилась бесперебойно функционировавшая колбасная фабрика, воспоминания о смраде от которой вызывали отвращение у Крупской даже двадцать лет спустя; впрочем, даже и витавшая в воздухе идея подгнившего мяса не превратила видавшего виды Ленина в вегетарианца – хотя, возможно, и вытолкнула его из Швейцарии.
В 1950-е в доме 14 функционировал ресторан Chez Leo, в котором, по мнению цюрихских гастрономических критиков, подавалось лучшее фондю в городе. Привлекала или отпугивала посетителей мраморная доска над вывеской заведения («Здесь с 21 февраля 1916-го до 2 апреля 1917-го жил фюрер Русской революции») – неизвестно; ресторан просуществовал до 1970-х и в один прекрасный день превратился в лавку странных головоломок и игрушек: в витрине выставлены вращающиеся топологические штукенции, кубик Рубика, который на самом деле не куб, а параллелепипед со сторонами 4:7, зеркальные конструкции, пирамидки, маятники, паззлы – метафорические воплощения диалектики – ну или, если угодно, просто головоломного вопроса: как мог жалкий эмигрант за год превратиться в кремлевского жителя? Владельцы не стали придуриваться, будто не понимают, по какому адресу арендуют площадь; в центре витрины помещен бюстик с эффектом оптической иллюзии – Ленин в кепке, как бы разрубленный напополам зеркалом, так что при перемещениях наблюдателя вдоль Зеркального переулка он то зелено-красный, то целиком красный, то целиком зеленый.
Дом выглядит «старинным», едва ли не средневековым, и, по правде сказать, это такая же иллюзия, как объекты в витринах: в начале 1970-х, при попытке сделать капремонт здания, выяснилось, что даже и фасад-то оригинальный сохранить не получается – каменная стена оказалась в ужасном состоянии. В 1971-м каммереровский дом – schweren Herzens mit, «с тяжелым сердцем» – снесли, правда, с условием возвести на его месте здание, фасад которого будет выглядеть «как раньше»; внутренности, конечно, воспроизводить не стали; но дом по-прежнему производит на тех, кто уверен, что уж в Швейцарии-то все прошлое – подлинное, должное впечатление. Нынешние жильцы под стать зданию; если зайти в подворотню и присмотреться к именам на почтовых ящиках, можно обнаружить, например, почтовый ящик галереи «Гмуржинска»: той самой К. Гмуржинской, с именем которой в прессе связывались загадочная смерть и афера вокруг колоссального наследства коллекционера и исследователя русского авангарда Николая Харджиева; интересный, ничего не скажешь, они выбрали адрес.