Пребывание Ленина в Цюрихе озадачивающим образом оставило сразу несколько следов на литературных радарах: Солженицын, Том Стоппард, дадаисты. Популярность именно сюжета «Ленин в Цюрихе» – а не в Берне, Мюнхене или Женеве – связана, во-первых, с тем, что, помимо Ленина, в этот момент в Цюрихе обретаются еще несколько крупных фигур – Джойс, Карл Юнг, Тристан Тцара, а во-вторых, с тем, что Ленин, по иронии истории, умудрился поселиться в том же переулке – в ста метрах – и ровно в тот момент, когда там открылось «Кабаре Вольтер» – заведение «авангардистов», где обитала странная человеческая фауна, которая орала, визжала, играла на сомнительных во всех смыслах музыкальных инструментах, от балалаек до «невидимых скрипок», и на «Русских вечерах» декламировала Тургенева и Чехова. Кажется, что одно лишь присутствие Ленина – Ленина-иероглифа, непонятного «ученого монгола» – в каком-либо европейском учреждении сообщает атмосфере нечто взрывоопасное и сюрреалистическое; и, надо полагать, именно поэтому, задним числом, один из этой компании, Доменик Ногэз, плел, будто Ленин был едва ли не завсегдатаем «Кабаре», играл на балалайке, танцевал на сцене, играл с Тцарой в шахматы и сам писал дадаистские стихи, рукописи которых якобы должны храниться у Тцары; такой соврет – недорого возьмет. Однако сам Ленин, пусть даже тоже слышал, как трещат по швам нормы буржуазного искусства и человеческой психики под влиянием кризиса, вызванного мировой войной, не оставил на этот счет никаких комментариев – и мы знаем, что его вкусы по части искусства были скорее консервативными; он скептически относился к экспериментаторству и «авангарду»; в музыке ему были близки классицизм и романтизм, в литературе – реализм, типические характеры в типических обстоятельствах; ничего из этого набора в репертуаре кабаре, сколько можно понять, не было; да и культурные ценности предшествующих эпох дадаисты игнорировали – стратегия, представлявшаяся Ленину бесплодной. Впрочем, диалектической противоположностью консерватизма личных вкусов Ленина в искусстве был его либерализм в культурной политике; и пусть до конца 1920-х годов никакое инакомыслие в искусстве не поощрялось – но и не преследовалось; всякое господство в этой сфере большинства над меньшинством Ленин отрицал.
И все же, хочешь не хочешь, пандемониум «авангардистов» находился совсем рядом с домом, и вряд ли можно было никак не пересекаться с этими людьми в узком переулке. В начале 1920-х писатели, художники, революционеры, шпионы, дезертиры, проститутки разъехались по домам, кабаре закрыли – однако лет десять назад его реанимировали; внизу магазин какой-то арт-дребедени, наверху кафе с обычной мурой, и оттуда можно пройти в небольшой зал. В момент посещения заведения автором этой книги в помещении проходила некая «дуэль поэтов»: на экране демонстрировались цитаты из Эйнштейна, и посетители выглядели обычными хипстерами; тоже, в своем роде, – если считать, что дадаистский фарс был реакцией на трагедию мировой войны – «отрицание отрицания».
Как и многие периоды жизни Ленина, «третья Швейцария» лишь кажется абсолютно прозрачной, однородной и равномерной, тогда как на самом деле есть крупные временные отрезки, словно скрученные в завиток и не позволяющие себя разглядывать, внушающие сигналы о том, что они либо ничем не отличаются от всего остального, либо не существуют вовсе, и не стоит тратить время на то, чтобы попробовать потыкать туда палкой.
Горный пансион, выисканный Лениным для летнего отпуска-1916 по газетам, был, возможно, самым дешевым во всей Швейцарии – и стоил всего в два с половиной раза дороже, чем они платили за одну комнату в Цюрихе. Каммерер, хозяин квартиры на Шпигельгассе, что интересно, утверждает, что «когда заболела жена Ленина, они отправились вдвоем во французскую Швейцарию»; видимо, ВИ из конспирации не стал сообщать сапожнику свой адрес. На самом деле, уехали они на восток, в кантон Санкт-Галлен, километров за 80 от Цюриха мимо озер Оберзее и Валензее; глухие места почти на границе – там, где Лихтенштейн вклинивается между Швейцарией и Австрией.
Исследователь Р. Элвуд обратил внимание, что Ленин оказался в эпицентре Хайдиленда – месте, где разворачивается действие культового детского романа Йоханны Спири «Хайди» – «Гарри Поттера» XIX века, детской книжки, которая и в наши дни остается номером один в своем классе в Швейцарии – с впечатляющим тиражом 50 миллионов экземпляров и двадцатью экранизациями. Сам Ленин, впрочем, едва ли знал, куда его угораздило попасть.
Дешевизна объяснялась меж тем географией: пансион «Чудивизе» располагается в восьми километрах – на 800 метров выше; два часа изнурительной ходьбы – от деревни Флумс. Сейчас эта недвижимость, странное дело, принадлежит католической организации «Opus Dei» – той самой, с которой так живо воюет главный герой серии детективов Дэна Брауна, специалист по символам. В 1916-м единственным способом попасть сюда было пройти по тропе; багаж грузили даже не на лошадь – на осла (постоянно поминаемое марксистами животное – явно тоже ожидающее своего Роберта Лэнгдона: из-за ослов, напомним, раскололась в 1903-м РСДРП; «бандой ослов, слепо верующих в нас» называл Энгельс партию; ослами называл Ленин врачей-большевиков и т. п.). Такой способ связи исключал возможность присылки книг из библиотек, поэтому работать Ленину было особо не с чем.
Ульяновы выехали в середине июля – и, пишет Крупская, прожили там до конца августа; однако судя по тому, что в первой половине сентября никаких следов Ленина в Цюрихе не осталось, а в тамошней библиотеке он впервые появляется аж 22 сентября, – очень похоже, что «Чудивизе» продлилось аж два месяца. И судя по тому, что за все это время написаны только «Итоги дискуссии о самоопределении», большую часть времени ВИ отдыхал; это последний его настоящий хороший отдых перед 1917 годом и всем, что последовало дальше.
Здесь его беспокоят вопросы скорее организационного характера – куда пропала рукопись отосланного в Петербург «Империализма», почему Инесса Федоровна пренебрегла его советами поехать в отпуск куда угодно, только не в Зеренберг, осточертевшая молочная диета в пансионе, а также слишком громкое исполнение по утрам персоналом и отъезжающими постояльцами традиционной песни с припевом «Прощай, кукушка» (НК пишет, что он прятался от этого звука, глубже залезая под одеяло).
Здесь он мог реализовать свою любовь к горному туризму и отпускам в полной мере. Никакой прислуги не полагалось – и среди прочего нужно было самим чистить свою походную обувь. Видимо, под навесом рядом с домом орудовала щетками целая компания веселых туристов; Крупская запомнила это потому, что однажды ее муж «так усердствовал, что раз даже при общем хохоте смахнул стоявшую тут же плетеную корзину с целой кучей пустых пивных бутылок».
Похоже – мы знаем об этих месяцах крайне мало – Ульяновы были счастливы здесь; ну, насколько могут быть счастливы супруги, которым под пятьдесят, которых уже не ждет в жизни ничего особо нового и у одного из которых только что умерла мать.
Вернувшись в Цюрих, Ленин принялся захаживать в Народный дом на Гельветиаплац – не в Альтштадте, а с другой стороны от вокзала; своей «социалистической» архитектурой площадь напоминает московские; именно отсюда, кстати, 17 ноября 1917-го в Цюрихе началась почти-революция – с баррикадами, убитыми и ранеными. Ленин являлся сюда на заседания швейцарской социал-демократической партии, всегда садился на одно и то же место в третьем ряду, внимательно слушал – но рта не раскрывал. После апреля 1917-го руководство социал-демократов внимательно прочитало письмо Ленина швейцарским рабочим – и поняло, что помалкивал он не потому, что со всем был согласен, а чтоб не потерять право на убежище. О том, что он чувствовал ко всем этим оппортунистам, можно судить, пожалуй, по комментариям к конспектам трудов, которые ему приходилось читать для своего «Империализма», – трудов, написанных такими же буржуазными авторами, как те, что собирались в Народном доме; в этом смысле один из скучнейших томов ПСС, с «подготовительными материалами», выглядит живее некуда. «Бляга реакционная!»; «Мелкий жулик!»; «Идиотская казенщина!»; «Каша!»; «Пошлейшая бляга!»; «Автор – мерзавец, бисмаркианец»; «Прехарактерно, что идиот автор, с педантичной аккуратностью дающий даты и пр. о каждом царьке, о родке царьков, о выкидышах нидерландской королевы – не упомянул ни звуком восстания крестьян в Румынии!».
Избегая в открытую раскалывать швейцарских эс-дэ, Ленин пробовал сколотить на основе группы швейцарской молодежи ядро международной соцпартии, левее Международного социалистического бюро, где доминировали немцы.
Находкой оказался человек по имени Фриц Платтен, сыгравший в жизни Ленина значительную роль, причем не один раз. Многие думают, что Платтен – наивный иностранец, «соблазненный» матерым Лениным, кто-то вроде Пятницы при Робинзоне; это далеко не так. Россией Платтен заинтересовался еще в 1905-м, пытался возить туда оружие, угодил в тюрьму, каким-то сумасшедшим способом выбрался оттуда только в 1908-м (а вот в конце 1930-х уже не хватило сил; в Няндоме есть – не надо объяснять, почему – улица Платтена). К началу войны он был лидером группы швейцарских, так сказать, «нацболов» – молодых пролетариев, которые за несколько лет до появления в Цюрихе Ленина устраивали взбучки жестоким мастерам, дискутировали на тему «За кого должна выходить замуж девушка-работница?», отвинтили однажды с фасада реакционной газеты мраморную доску, украшали рождественские елки судебными документами, квитанциями и объявлениями о повышении квартплаты, праздновали 60-летие Веры Фигнер, показывали – вместо мелодрам и комедий – «культурфильмы»: «Заготовка древесного угля», «Охота на леопарда», устраивали раз в неделю доклады о Парижской коммуне, праздновании 1 Мая, борьбе с алкоголизмом и туберкулезом, о Толстом, анархизме Бакунина и порнографической литературе. Цель – социалистическое преобразование Швейцарии – подразумевала не только участие в безобидных перформансах, но и кровавые драки с полицией на демонстрациях и уличные столкновения с ка