толическими буржуазными бойскаутами. В 1915-м они прочли немецкий перевод ленинского «Социализма и войны» – где сообщалось нечто удивительное: они-то полагали, что прекратить войну можно с помощью разоружения, пацифизма, а тут выяснилось, что единственное лекарство от войны – Немедленное Вооруженное Восстание. Ленина они называли «Стариком», и им импонировало, что он готов выступать именно перед ними – о том, что помимо действия открытых Марксом экономических законов есть еще и право масс и индивидов самим делать свою историю; это было интереснее, чем скучный рационализм Каутского. Ленин протягивал им спички и пузырек с керосином – нате, чего вы медлите, разжигайте; и начинайте в собственном доме, чего далеко ходить.
Озадаченные такого рода советами, они переправляли в Германию в сигарных ящиках с двойным дном и в мармеладных банках антимилитаристские воззвания Ленина и Зиновьева, выпускали популярную антивоенную периодику (тираж «Свободной молодежи» в 1916 году – 160 тысяч экземпляров) и «Интернационал молодежи», листовки в духе Циммервальдской левой, «против оборонческого обмана»: требовать демобилизации, отклонять военные кредиты в парламенте, никакого «гражданского мира». Раз в неделю они собирались в кабачках, и хотя формально считалось, что «У черного орла», «У белого лебедя» и в «Штюссихофштатт» проходят заседания кружка любителей игры в кегли, все знали, что никакого кегельбана ни в одном из этих заведений нет и там просто происходит нечто «полулегальное». Именно этой «швейцарской молодежи» Ленин, сглатывая слюну, рассказывал про 1905 год, именно для них было оставлено прощальное «Письмо швейцарским рабочим». Сезон 1917/18 в Швейцарии выдался буйным, хотя настоящей революции не случилось – но, в сущности, именно выходцы из кружка любителей кеглей стали ядром Коминтерна, которого, впрочем, уже нет, – а вот, странным образом, все эти «черные орлы» и «белые лебеди» существуют по сей день – на Predigerplatz, 34, Rosengasse, 10/ Ecke Niederdorfstrasse и на Marktgasse соответственно.
Последним днем «старой» жизни для Ленина стало 15 марта 1917 года. Первая половина дня прошла в библиотеке, затем он явился домой пообедать – и опять уже собирался было нырнуть в свою обычную нирвану.
Исполнителем бетховенского стука судьбы стал социал-демократ и циммервальдист Мечислав Бронский (разумеется, закончивший понятно где в 1938-м).
«Вы ничего не знаете? В России революция!»
Ссылался он на газету, в частности на «Цюрихер пост» – прогерманское издание, которому не следовало доверять вслепую. И всё же Ленин и Крупская бросились на набережную, где вывешивали разные газеты.
Трудно сказать, что более показательно: то ли что еще 28 декабря 1916-го Ленин внес в Кантональный банк 100 франков – колоссальную для него сумму, для разрешения на проживание в Цюрихе на 1917 год; то ли – знаменитый финал январского, 1917 года, «Доклада о революции 1905 года»: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». Ничего подобного, что характерно, Ленин раньше не говорил, так что, не слишком рискуя подставиться под обвинения в блягерстве, можно предположить, что именно в Цюрихе 46-летний «Старик» максимально приблизился к отчаянию: похоже, он окончательно превратится в библиотечного городского сумасшедшего, помешанного на том, чтобы достать еще и еще и еще и еще одну книгу.
В общем, про Февральскую революцию он не знал – и, похоже, не позволял себе особо надеяться.
Тем сильнее, конечно, был эффект, шок, ступор; и, наверно, в глазах-то потемнело в этот момент. Одно дело сидеть и ждать того прекрасного дня, когда война-перекроит-Европу-и-тогда-может-быть; и другое – свершившийся факт.
Февральская революция была прямым следствием войны – и никак не была связана с деятельностью Ленина. Какая там ответственность – он даже не смог почувствовать ее приближение. Да, в начале 1917-го, задним числом, можно выявить множество признаков кризиса – оставшееся безнаказанным убийство Распутина в декабре 1916-го, общая усталость от войны, конфликт интересов кадетской интеллигенции с официальным и реакционным чиновничеством, опасения посольств Антанты, что Николай заключит сепаратный мир, мягкотелость царского окружения; однако сумма всех этих явлений вовсе не обязательно должна была подвести его к мысли о том, что Быстрая Трансформация произойдет здесь и сейчас.
Зато, как заметил однажды о Ленине саркастичный В. М. Молотов, «швейцарская молодежь и теперь сидит при капитализме, а он в том же году стал главой социалистического государства».
Весь цюрихский март Ленин испытывает ощущения человека, которого случайно заперли в библиотеке в тот момент, когда на улице начался праздник – суливший ему верное свидание с той, кого он добивался всю жизнь; трагикомическое происшествие, дающее достаточно оснований, чтобы захлопнуть все начатые книги и совершить очень нестандартное, пусть даже цирковое, в духе Гудини, освобождение из сейфа.
Через несколько дней после революции русские эмигранты в Швейцарии получили официальную телеграмму от нового правительства, подписанную, среди прочего, Верой Фигнер (которая покушалась на Александра II), – с приглашением вернуться. Им даже стали переводить деньги – несколько сотен тысяч франков; закипела деятельность, особые комитеты стали переписывать желающих репатриироваться. Ленин не игнорировал такого рода мероприятия, но в оргкомитеты не вошел, понимая, что именно у него через Францию и Англию проехать не получится: на границах проезжающих пробивали по «международноконтрольным спискам», составленным совместными усилиями генштабов России, Англии и Франции, и лиц, заподозренных в «сношениях с неприятелем» – то есть в мирной пропаганде, либо задерживали, либо просто не визировали им паспорт; антивоенная, пораженческая позиция Ленина была общеизвестна. Особенно очевидным тупик сделался после того, как дошла информация о том, что в Англии интернирован пытавшийся вернуться из Америки на норвежском пароходе Троцкий; примерно в это же время немецкая подлодка торпедировала у побережья Великобритании пароход, где находились несколько русских социалистов. По сути, оставался один легальный вариант – «канитель» с обменом на немецких пленных, которая грозила затянуться на месяцы. Или полулегальный – в виде, как выразился Мартов, «подарка, подброшенного Германией русской революции».
Много размышлявший о Ленине – и испытывавший к нему химически чистую ненависть, видевший его сугубым россиененавистником, боявшимся, что Россия может спастись, заключив сепаратный мир с Германией или создав кадетское правительство, чтобы победить вместе с Антантой и на четверть века погрузиться в буржуазное спокойствие, – Солженицын не случайно назвал «ленинский блок» глав из «Красного колеса»: «Ленин в Цюрихе». Место, несомненно, ключевое. Здесь Ленину подфартило; Красное Колесо истории провернулось, паровоз сдвинулся – и Ленин, бешеный, одержимый демонами, из ничтожества, бродяги превращается в самого ценного человека в Европе, который в одиночку может изменить ход мировой войны. Это, конечно, преувеличение – такое же, как красиво сделанная сцена с галлюцинацией, где к Ленину приходит посланник от Парвуса и затем у него из саквояжа – все увеличивающегося в глазах плохо себя чувствующего Ленина – вылезает, наконец, сам Парвус и по-дьявольски начинает соблазнять Ленина немецкими деньгами.
ВИ мобилизуется – утраивает объем переписки, собирает документы, договаривается со швейцарскими социалистами, рассылает письма с просьбами и требованиями, консультируется и принимает резолюции. НК, наблюдавшая за тем, что муж не спит уже несколько дней подряд, в какой-то момент обнаружила его в дверях с чемоданчиком: он уезжает, через Германию, один, с паспортом глухонемого шведа. Зная, что отговаривать бессмысленно, она лишь заметила, что ночью он наверняка начнет кричать: «Сволочь меньшевики, сволочь меньшевики!» – и все сразу узнают, что едет не только не немой, но и не швед; это не подействовало. Глухонемой, однако ж, заметила НК как можно более ровным тоном, должен быть грамотным по-шведски – а он разве?.. Придется еще и слепым притворяться.
ВИ, рассмеявшись, одумался. До того он собирался лететь в Россию на украденном аэроплане.
Мечась в клетке, Ленин успевает сочинить многочастный аналитический текст «Письма из далека» («из моего проклятого далека», не удерживается он в какой-то момент) – где на основе газетных сообщений комментирует первые шаги буржуазного Временного правительства, тактику социалистов, реакцию масс – «с точки зрения следующей революции», о которой заявлено уже в первой фразе: происходящее сейчас – не свершившаяся, окончательная революция, но лишь процесс ферментации перед настоящей, второй; «переходный момент». Видно, что голова автора переполнена светлыми идеями, как пролетариату обезопасить себя от точащей ножи буржуазии: «Я не предлагаю “плана”, я хочу только иллюстрировать свою мысль. В Питере около 2 миллионов населения. Из них более половины имеет от 15 до 65 лет. Возьмем половину – 1 миллион. Откинем даже целую четверть на больных и т. п., не участвующих в данный момент в общественной службе по уважительным причинам. Остается 750 000 человек, которые, работая в милиции, допустим, 1 день из 15 (и продолжая получать за это время плату от хозяев), составили бы армию в 50 000 человек. Вот какого типа “государство” нам нужно!» «Ленин – грандиозен. Какой-то тоскующий лев, отправляющийся на отчаянный бой», – писал в 20-х числах марта 1917-го жене Луначарский; евангельско-зоологические аналогии приходят в голову и другим синоптикам тех мартовских дней: «лев, только что схваченный и посаженный в клетку»; «орел, которому только что срезали крылья».
Нет ничего удивительного, что еще в 1917 году, сразу после выступления на броневике, «пломбированный вагон» превратился в факт поп-истории и вечнозеленый хит поп-культуры, генератор мыльных пузырей, в каждом из которых отражается радужно-пенный образ Ленина; навязанный Ленину «атрибут», символ и метафору его чужеродности. Это словосочетание – ключевой элемент для концепции Октября как «диверсии против России» и большевиков как «группы заговорщиков», вроде тех, что убили Распутина. Как попало к большевикам «немецкое золото»? Да понятно как: в «пломбированном вагоне».