ости для маневра резко суживаются. Тем ценнее последние месяцы перед этой досадной потерей.
Вероятность возвращения Ленина в начале апреля оценивалась питерскими большевиками как далеко не стопроцентная.
Ленин был не тот человек, кто приезжает на «сырую» революцию; Ленин мог в последний момент выйти из «пломбированного вагона» и, вместо того чтобы портить себе репутацию, отправиться в горы дышать воздухом; Ленина могли завернуть уже на русской границе союзники; Ленина могло тут же арестовать Временное правительство; так что даже когда из Мальме пришла телеграмма от Ганецкого, что «партия едет», многие скептики, в том числе ленинские сестры, интерпретировали это сообщение так, что едет-то едет – но без Ленина. Тем сильнее была радость обитателей болтающегося в революционных волнах большевистского корыта, когда утром 3 апреля они узнали, что шлюпка их капитана на подходе – и он вот-вот сам встанет за штурвал.
Вопреки опасениям Ленина, Петроградской организации удалось перейти из полуподпольного режима в легальный без особых затруднений – и в состоянии вполне удовлетворительной боеготовности: еще одно свидетельство, что автору «Что делать?» за полтора десятка лет удалось создать политический продукт, способный в сложных условиях мобилизоваться самостоятельно. Еще в начале марта Мария Ильинична с Ольминским, Шляпниковым, Бонч-Бруевичем и Молотовым сняли на Мойке, 32, прямо рядом с Невским, две комнаты; первый номер газеты раздавали бесплатно, потом стали продавать. «Пилотные», сделанные до приезда Каменева номера – захватывающее чтение: здесь есть рассказы о носящемся по Петрограду загадочном черном автомобиле, пассажиры которого расстреливают случайных прохожих, и толковые советы Ольминского, где взять денег молодой республике («В царских дворцах накоплено несметное количество золота и серебра. Это нужно все перевести в Госуд. банк»), и его же аналитика («Денег у царей в Английском банке – не один миллиард рублей. Эти деньги – одна из причин, почему Николая Романова нельзя сейчас выпускать за границу»), и ехидные, щекочущие носы масс стихи Демьяна Бедного. Хуже то, что вернувшийся к середине марта Каменев – профессиональный редактор, умеющий придать газете оригинальную политическую физиономию, а затем и Сталин принялись проводить линию на блок с меньшевистско-эсеровскими советами и поддержку Временного правительства. В этом были свои резоны: и Каменев, и Сталин были против войны, но оба почувствовали солидарность с социалистами других мастей; в конце концов, многие лично знали друг друга, считали, что делают одно дело; шутил же П. Струве, что меньшевики – это те же большевики, «только в полбутылках» (Г. Иоффе «Керенский и Ленин»). Еще чуть-чуть – и они заключили бы друг друга в объятия, несмотря на то, что им известно было – по «Письмам из далека» и телеграммам – крайне негативное мнение Ленина относительно братаний с предателями оппортунистами; оно, однако, замалчивалось – как недостаточно компетентное в силу оторванности автора от реалий. Тем не менее даже и те, кто вот-вот будут заклеймены как проводники «позорного соглашательства», были рады возвращению Ленина – хотя и догадывались, что их Вий вряд ли откажет себе в удовольствии зыркнуть на этот альянс так, что от него останутся только рожки да ножки.
В Музее политической истории выставлена красноречиво малолюдная расписная тарелка конца 1930-х – «Возвращение из эмиграции в апреле 1917»: Ленин, сгорбившись от многих знаний, сходит с поезда в Белоострове, а на путях его встречают с распростертыми объятиями Сталин и при нем Дзержинский. Автор то ли поленился, то ли забыл изобразить, например, толпу работниц, которые на руках вынесли в Белоострове Ленина из вагона – несмотря на небезосновательное беспокойство последнего, что на границе его примет под белы рученьки как немецкого шпиона милюковское правительство. Оркестр действительно сыграл «Марсельезу», и даже буфетчик, любезно ухаживавший за членами Бюро ЦК, которые не жалели слов, объясняя, что за калибра орудие вот-вот выкатится на платформу, – ни за что не захотел принять деньги за обслуживание. Люди 1917 года не были похожи на обычные версии себя самих; Джон Рид пишет, что лакеи и официанты декларативно отказывались от чаевых и даже развешивали в заведениях истеричные плакаты «Если человеку приходится служить за столом, чтобы заработать себе на хлеб, то это еще не значит, что его можно оскорблять подачками на чай». И только уже в поезде, пока ехали до Петербурга, Сталину, Каменеву, Шляпникову, Коллонтай и Марии Ильиничне удалось получить от Ленина – который, если верить эсеровскому вождю В. Чернову, «иронически говорил, что знает только двух настоящих большевиков: себя и жену», – нечто большее, чем мимолетное рукопожатие.
Петербургский комитет постановил встретить В. И. Ленина на Финляндском вокзале в полном составе; слухи о Великом Возвращении вызвали 3 апреля ажиотаж среди левых организаций, которые решили не ударить в грязь лицом. Кронштадтские моряки заявили, что, несмотря на ледоход, они пробьются на ледоколе в Петроград – и обеспечат Ленину почетный караул и духовой оркестр.
Значительное количество встречающих, среди прочего, объяснялось еще и тем, что Ленин появился в Петрограде в выходной день, на второй день Пасхи (на пасхальных открытках в тот год писали как «Христос воскрес!», так и «Да здравствует республика!»). Отсутствие газет помешало широко оповестить рабочие и солдатские массы о политическом воскрешении большевистского Осириса; зато те, кто узнал о нем, располагали досугом; Пасха также лишила возможности противников большевиков своевременно заклеймить в прессе это возвращение как «акт предательства и шпионажа».
«Как он постарел!» – восклицает Нагловский, в дальнейшем зафиксировавший и другие резкие перемены, вроде исчезновения добродушия и товарищеской легкости, которые теперь заменили цинизм и грубоватые повадки. «Это был бледный изношенный человек с печатью явной усталости». Тем не менее его встречали будто мессию: с оркестром, делегациями от разных предприятий, представителями Петроградского комитета РСДРП и Советов – в лице меньшевиков Чхеидзе и Церетели. Точнее прочих, как всегда, тот, кто находился за несколько тысяч километров от Петрограда, – Троцкий: «Ленин претерпевал потоки хвалебных речей, как нетерпеливый пешеход пережидает дождь под случайными воротами. Он чувствовал искреннюю обрадованность его прибытием, но досадовал, почему эта радость так многословна. Самый тон официальных приветствий казался ему подражательным, аффектированным, словом, заимствованным у мелкобуржуазной демократии, декламаторской, сентиментальной и фальшивой. Он видел, что революция, не определившая еще своих задач и путей, уже создала свой утомительный этикет. Он улыбался добродушно-укоризненно, поглядывая на часы, а моментами, вероятно, непринужденно позевывал. Не успели отзвучать слова последнего приветствия, как необычный гость обрушился на эту аудиторию водопадом страстной мысли, которая слишком часто звучала как бичевание».
Был ли это род массового идиотизма – когда мало кому известный эмигрант вызывает эпидемию восторга – или массы в самом деле отчаянно нуждались в «спасителе Петрограда»? Чувствовал ли сам Ленин себя кем-то вроде Хлестакова, которого приветствуют не по чину, – или, наоборот, ощутил себя, наконец, в своей тарелке: в нужное время в нужном месте? Правда ли, что как раз в этот момент он и понял, что движущей силой революции может быть не партия профессионалов, а стихия?
Импровизированное вокзальное выступление с броневика – Германия вот-вот вспыхнет, с войной надо кончать прямо сейчас, да здравствует вторая, социалистическая революция – оказалось размазано в пространстве: Ленин не просто забрался на автомобиль, а затем спрыгнул с него – а, собственно, поехал на нем на Петроградскую сторону – два с лишним часа, останавливаясь чуть ли не на каждом углу, чтобы произнести короткую речь для выстроившихся встречать его – как Гагарина 15 апреля 1961-го – толп. Это не означает, что Ленин ехал на броне на манер десантника. Водитель, М. Оганьян, которого обычно выделяют из десятка лжешоферов как наименее подозрительного свидетеля, утверждает, что во время переездов Ленин сидел рядом с ним, внутри машины. По другим сведениям, сам броневик – английский «Остин» – представлял собой грузовой автомобиль, обшитый стальными плитами, с пулеметом в кузове, но без бронированной башни; и Ленин ехал, по сути, в кузове грузовика. Поиски автомобиля начались только после смерти Ленина, и окончательного мнения о том, как на самом деле он выглядел, странным образом не сложилось; почему у тысяч людей отшибло память – большой вопрос; официально, однако, на роль «того самого» был утвержден двухбашенный броневик «Враг капитала», прописавшийся сейчас на задворках Петербургского военно-исторического музея артиллерии и инженерных войск, за Петропавловкой; конструкция гораздо больше похожа на объект из фильма «Безумный Макс», чем на такси, которое доставило вернувшегося после десяти лет отсутствия эмигранта с чемоданами домой. Впрочем, Ленин не был обычным путешественником, и поэтому вместо дома или гостиницы боевая фура под слышный даже сейчас инфернальный вой повезла его по «дороге ярости» – в «офис».
Штабом большевиков – и центром трансформации буржуазной революции в социалистическую – служила не редакция «Правды» на Мойке, а огромный модерновый особняк на Петроградской стороне – грубо говоря, между Петропавловской крепостью и Соборной мечетью. Он принадлежал балерине Матильде Кшесинской, которая построила его в 1905 году по своему проекту и на свои деньги, однако элегантность объекта так и не смогла избавить хозяйку от репутации любовницы чуть ли не всей семьи Романовых; и если «до войны обыватели сплетничали о расположенном против Зимнего дворца притоне роскоши, шпор и бриллиантов с оттенком завистливой почтительности», то «во время войны, – припоминает частенько бывавший тут Троцкий, – говорили чаще: “Накрадено”; солдаты выражались еще точнее».
27 февраля 1917-го помещение, привлекшее к себе пристальное внимание противников самодержавия, захватили майданным способом – хозяйка сбежала, ее никто не удерживал – солдаты автоброневого дивизиона – и, по просьбе большевиков, которые только-только вышли из подполья и страшно нуждались в помещении, передали его ЦК и Петроградскому комитету РСДРП. Тут работала и Военка – военно-революционная организация большевиков, занимавшаяся поначалу как раз, наоборот, антивоенной агитацией. В апреле здесь прописался «жилец» еще более одиозный – Ленин; разумеется, бульварные газеты на все лады смаковали эту метаморфозу «проклятого особняка» – а затем пикантную «тяжбу Кшесинской и Ленина». Особняк оказался не только удачной находкой, но и – с мая – зубной болью большевиков: хозяйка выиграла у них суд. Впрочем, в дом она так и не вернулась; большевики затягивали исполнение судебного решения, и только в июле их силой вышибли оттуда. Однако если славящиеся хорошей организацией ленинцы поддерживали в здании порядок и даже ухаживали за зимним садом, то самокатчики, которые обосновались там после них, превратили особняк в сквот и авгиевы конюшн