Эта спешка едва не погубила его. И так свойственная ему соматическая подвижность в одиночестве усиливается: Фофанова и спустя годы вспоминала, что он все время вышагивал по комнате: соседи могли обратить внимание на скрипящие половицы, когда ее самой нет дома. Он совершает нелепые ошибки по части конспирации: однажды Крупская обнаружила на лестнице у квартиры Фофановой ее двоюродного брата – студент Политехнического института, оставлявший там какие-то свои вещи, сообщил ей, что к сестре «забрался кто-то»: «прихожу, звоню, мне какой-то мужской голос ответил; потом звонил я, звонил – никто не отвечает». Крупской удалось заморочить студенту голову – «показалось», но когда она, наконец, вошла в квартиру (два коротких звонка и два коротких удара), то устроила мужу головомойку. И что же? «Я подумал, что спешное».
В 20-х числах сентября Ленин пишет в ЦК письмо, где требует не просто начать восстание, а арестовать всех членов Демократического совещания. Это шокировало ленинских апостолов настолько, что они постановили – единогласно, всем ЦК – сжечь письмо Ленина; автору решили не отвечать. Ничего не добившись в высшей инстанции, Ленин принимается бомбардировать письмами городские комитеты – Петроградский и Московский. Ленин даже написал листовку, обращенную непосредственно к массам: «Нет, ни одного дня народ не согласен терпеть больше оттяжек!..»
Немцы в конце лета устроили нечто вроде восстания на флоте – и это не имея ни Советов, ни вождей, ни свободных газет, ни свободы собраний; тогда как у нас всё это есть – а мы валяемся на диване. Правильно, иронизирует Ленин: «благоразумнее всего не восставать, ибо если нас перестреляют, то мир потеряет таких прекрасных, таких благоразумных, таких идеальных интернационалистов!!» Такого рода доводы больше похожи на эмоциональный шантаж – однако это кажется убедительным: возьмем власть – и Германия тоже вспыхнет; и, что хуже, если мы НЕ возьмем ее – то предадим европейский пролетариат, не дадим ему шанса – и он по-прежнему, вместо того чтобы строить социализм, будет умирать на империалистической бойне. Сегодня этот аргумент кажется нелепым или заведомо демагогическим, но на большевиков, воспитанных в интернационалистском духе, он действовал, и они в самом деле готовы были рисковать собственной – и своей страны – судьбой ради «товарищей немцев».
Есть, впрочем, ощущение, что историки склонны преувеличивать те надежды, которые Ленин питал по отношению к мировой революции: наверняка он с самого начала держал в голове и «плохой сценарий», «план Б», при котором российская революция остается в одиночестве.
3 октября ЦК пришлось признать, что Ленин имеет право вернуться – то ли дав таким образом добро на переезд, то ли зафиксировав fait accomplit.
В «Кратком курсе» категорически сказано, что Ленин вернулся из Финляндии в Петроград 7 октября; по словам Сталина, 8 октября состоялась их встреча на квартире рабочего Никандра Кокко. Повестка этой встречи очевидна: «официальный» приезд подразумевал устройство совещания. Разумеется, члены ЦК знали, о чем будет говорить Ленин на встрече, – и понимали, к чему она может привести. Скептичнее всего были настроены Каменев и Зиновьев, которые до конца стояли на том, что Ленину вообще надо запретить пребывание в Петрограде: неадекватно агрессивный психопат, вызывающий у друзей больше опасений, чем симпатий; спасибо, мы сами справимся.
В какой-то момент, заявив, что он уловил «тонкий намек на зажимание рта и на предложение мне удалиться», Ленин открытым текстом подает «прошение о выходе из ЦК» – с тем, чтобы «оставить за собой свободу агитации в низах партии и на съезде партии». Было ясно, что на практике эта угроза осуществлялась бы не буквально: находящийся с июля 1917-го под судом, «в федеральном розыске», Ленин не мог сам агитировать за себя «в низах» – но попытался бы расколоть партию, уведя с собой радикальные элементы из «военки» плюс, например, Троцкого: я выхожу из всех партийных органов, а вы управляйте сами. Утрата дистанции подразумевала готовность принять ленинскую резолюцию «всемирно-исторического значения»; единственным способом удержаться от этого было избегать встречи с ним – или договориться между собой заранее в надежде, что Ленин не успеет расколоть их за один сеанс. Но договориться успели только Каменев и Зиновьев.
Словом, дальше отказываться от свидания с Лениным означало разрыв и низложение Ленина – немыслимо. Заседание назначили на 10 октября.
Один из самых удивительных моментов «Записок о революции» меньшевика Николая Суханова[18]. Квартира Сухановых находится на Петроградской стороне; набережная реки Карповки, красивый модерновый, 1911 года, красный шестиэтажный дом под номером 32; напротив через речку – Иоанновский монастырь; в этот тихий уголок Петербурга обязательно стоит прийти, чтобы ощутить себя в «кармане истории». Ленин был там всего несколько часов – но из десятков «ленинских мест» это помещение производит едва ли не самое сильное впечатление. Если восстание – в самом деле искусство, то эта квартирка – Сикстинская капелла и гробница Тутанхамона: сокровищница.
Дом был «доходный», квартира съемная; на тот момент в ней жили 11 человек – несколько детей, пара приезжих студентов, домработница; и всех их Галина Флаксерман, получившая задание обеспечить высочайший уровень конспирации, умудрилась выпроводить в эту ночь под разными предлогами. Выбор адреса был обусловлен не только статусом и партийной принадлежностью хозяина, но еще наличием телефона (555-94), черного хода в проходные дворы (мало ли что) и близостью к квартире Фофановой: тоже северная часть города, километра четыре быстрой ходьбы по не самому людному району города – через Большую и Малую Невку, для Ленина – минут сорок. У самой Фофановой устраивать собрание было неконспиративно.
Зайти внутрь не так просто – раньше тут был музей-квартира, теперь «фонды» музея Смольного. Из-за того, что все забито металлическими шкафами и коробками, помещение кажется еще меньше; как раз от тесноты-то дух и захватывает. Ленин, Сталин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Дзержинский, Орджоникидзе, Ломов, Сокольников, Бухарин, Урицкий, Бубнов, Коллонтай; поразительная компания – и все здесь. Сейчас призраки прошлого уплотнены за счет музейных мойр, наматывающих на свои веретена архивную кудель; но и они чувствуют концентрацию Истории; директор квартиры Наталья Сергеевна поднимает бровь: «Да уж, дверные ручки таких людей помнят!» Каждый предмет – вот подлинный буфет Сухановых – напитан фатальностью «решения», которое здесь было принято. Парадную люстру, под которой сидели члены ЦК, отдали в квартиру Елизаровых; плита забита панелями; всё законсервировано – но откроется сразу же, когда потребуется.
Квартира представляла собой пять тесных – какое уж тут искусство восстания: не развернешься – комнаток: четыре жилые и столовая. О том, чтобы расхаживать во время выступления, да еще с напрыгиваниями и ретирадами, как это обычно делал Ленин, не могло быть и речи. Заговорщики, подтянув животы и приведя плечи в максимально компактное положение, ютились в длинной и узкой столовой. Окно было тщательно зашторено, лампа давала глубокие тени; странно, что не существует официальной иконографии этого секретного ужина – только потому, видимо, что пришлось бы изображать слишком много персонажей, чьи политические репутации не выдержали испытания временем. Тайная вечеря, да; но не в леонардовском или тинтореттовском, а скорее в пуссеновском духе: тени среди теней.
Особую, «евангельскую» пикантность придает этому собранию в сухановской Сионской Горнице присутствие не то что одного, а сразу двух иуд. Сам Ленин, правда, избегал этих «поповских» терминов – и предпочитал слова «предатели», «штрейкбрехеры», «изменники»; в одном из писем он даже процитировал – опять очень в духе Тайной вечери – французскую пословицу «On n'est trahi que par les siens»: «Изменником может стать лишь свой человек». (Если уж на то пошло, Каменев и Зиновьев напечатали свой «донос» в «Новой жизни» – где редактором работал хозяин квартиры Суханов; раз можно собираться у него в квартире – почему нельзя печататься у него в газете?)
Фантазия Коллонтай нарисовала Ленина – в парике, без усов и бороды – лютеранским пастором; многие члены ЦК с июня не видали своего предводителя и теперь энергично подпирали свои челюсти снизу. Часовая проповедь, которую «обычный член ЦК» прочитал собравшимся, – «доклад о текущем моменте», – как и ожидалось, произвела на них эффект встречи с лихорадкой чикунгунья: никакая психологическая готовность к встрече с «советами постороннего» не уберегла его товарищей от моментального повышения температуры, ломоты в суставах и подавления воли. «С точки зрения политики» Ленин не давал оппоненту возможности положить себя на лопатки: да, еще не собрали все силы, да, «пролетариат еще не дозрел», да, за пределами Питера и Москвы «массы пока еще не за нас», да, армия еще недостаточно деморализована, да, нецелесообразно отказываться совсем от сотрудничества с буржуазией, да, нельзя, в случае взятия власти, воевать против всех партий сразу, да, уместнее сначала добиться большинства в Учредительном собрании, всё так, миллион причин. Никакой «гарантии» успеха революции нет и быть не может; объективно идеальные условия для захвата власти существуют только в фантазиях меньшевиков, которые рассуждают о революции не как о повестке дня, а как об утопии; и не наступят никогда. Нет? Ну так в таком случае вы ничем не отличаетесь от меньшевиков, природных оппортунистов. А если… Если власть возьмем, а технически овладеть государственным аппаратом не сможем? А если немцы не согласятся на мир? А если солдаты не захотят воевать за революцию? Что тогда? Да что-что; а если Керенский вот-вот сдаст Петроград немцам, чтобы избавиться от большевистской угрозы? «Один дурак может вдесятеро больше задать вопросов, чем десять мудрецов способны разрешить».
Это был гипноз, настоящее выкручивание рук, вытягивание бегемота из болота – бегемота, который, одурев от побоев и понуканий, сам в конце концов выползает на опасный сухой участок.