ишком часто тиражировавшимся сюжетом обнажается архаическая подоплека мифа.
Немудрено, что Ленин – видимо, изнервничавшийся, понятия не имеющий, как его примут и чем кончится авантюра с восстанием, «затекший», давно физически не упражнявшийся, – оказывается поздно вечером 24-го в Смольном не в лучшем состоянии. Кто-то другой, не имевший зёренбергского и чудивизевского опыта пеших прогулок по горам, пожалуй, огляделся бы по сторонам да и отправился восвояси: утро вечера мудренее. Неудивительно, что добравшись по двух с половиной километровой Шпалерной до Смольного, ВИ не распахнул дверь в комнату ЦК большевиков ногой, а приютился у окошка во втором этаже, попросив Рахью найти кого-нибудь из знакомых. Так и не решившись раскрыть инкогнито, он – по-прежнему с подвязанной челюстью и в парике – одеревенел в позе отчаявшегося Бунши в «Иване Васильевиче»; карикатурным Иисусом-в-темнице.
В таком-то обличье его обнаружили меньшевистские вожди Дан, Либер и Гоц, присевшие рядом поужинать, – и, опознав в статуе рядом с собой того самого человека, который еще десять лет назад окрестил их «партией ужинающих девиц», испытали, надо полагать, ощущения, в целом совпадающие с теми, что почувствовали пелевинские юнкера. Они встретились взглядами. Демон пробудился, воскрес – и готов был, выпроставшись из символической домовины, выползти под свет софитов II съезда Советов.
СмольныйОктябрь 1917-го – март 1918-го
На карте Смольный находится в центре города, но на самом деле – на отшибе, у излучины Невы; «формально правильно, а по существу издевательство», как сказал бы сам Ленин: метро нет; на то, что добираться туда без автомобиля неудобно, жаловался еще Джон Рид. Сейчас там администрация Петербурга: сначала пропилеи с постом ДПС под надписью: «Первый совет пролетарской диктатуры», затем парк – чахловатый, зато общедоступный, потом – решетка, за ней – курдонёр с памятником Ленину, а уж за ним чиновничья твердыня, крупнотоннажный, с двумя крыльями, кваренговский бегемот. Ленин – мелкий, вертлявый, петушистый, один в один – психопат Бегби из «Трэйнспоттинга»: изображен не столько оратором, сколько хулиганом, затевающим драку: «Чё ты сказал?»; и хотя шоферы казенных «ауди», коротающие время за своими планшетами в ожидании «первоначальствующих лиц», пропускают этот вызов мимо ушей, надпись «Диктатура пролетариата» на постаменте выполнена достаточно крупными литерами, чтобы задуматься хотя бы на секунду перед тем, как привычно нажать кнопку «Игнорировать».
«Партия, – заметил однажды Ленин в разговоре с Валентиновым, – не институт благородных девиц». И, выходит, ошибся: потеряв особняк Кшесинской, партия угодила именно что в институт благородных девиц. Смольный, по сути, был пансионом – в нем обретались около семидесяти воспитанниц, девочки от одиннадцати до семнадцати лет. Изначально у них даже не было собственных комнат – жили в дортуарах, на английский манер; их и домой не отпускали годами; затем, впрочем, нравы смягчились, залы – к счастью для владельцев используемых под офисы помещений – разгородили, а из девушек стали воспитывать не неприступных мегер, а «ангелов-утешительниц» для интеллигентных дворян с достатком выше среднего («пела ему романсы, утешая его в несчастье», как написано под портретом М. Голицыной на коридорной, у входа в кабинет Ленина, выставке «Смолянки в жизни писателей»; несчастья этого писателя, кем бы он ни был, явно преувеличены – помимо Голицыной, при нем состояла еще одна гурия, Т. Ведемейер, которая «разделяла его литературные интересы, была поверенной в его литературных делах»). Летом 1917-го этот джаннат был самозахвачен; здание поделили по вертикали между Исполкомом Петросовета и институтом. С сентября 1917-го – после того как в Таврическом начали подготовку к Учредительному собранию – сюда переехали ЦИК, центральные комитеты партий, редакции газет и прочие «советы собачьих депутатов», как их называла буржуазная интеллигенция; а поскольку председателем Петросовета оказался Троцкий, уже большевик, то и большевики получили здесь изрядное количество учительских, спален и классов. К октябрю здание превратили в охраняемую, с пулеметами и артиллерией крепость; идеальное место, чтобы свить гнездо заговорщиков – и объявить излюбленное Лениным (и проклинаемое Мартовым) «осадное положение».
Воспитанниц, пепиньерок и классных дам, кого получилось, отправили по домам; институт как образовательная организация переезжал в Новочеркасск. Нет никаких сведений о взаимодействии большевистского и женско-дворянского секторов Смольного после октября 17-го: истории какой-нибудь Гермионы, которая услышала выступление Ленина на II съезде Советов – и… Известно лишь, что директриса этого царского Хогвартса воспринимала происходящее не вполне адекватно: давно уже свергли самодержавие, отменили сословия и дворянские привилегии – а она, в ноябре 17-го, всё писала императрице письма: ко мне заселились какие-то люди, которые называют себя «Sovnarcomme», какие, Ваше величество, будут указания? Собственно, миров было целых три – еще и поповский: в комплекс зданий входил бело-голубой Смольный собор, куда новая власть при Ленине не совалась вовсе. В основном же здании большевики живо наладили сугубо деловую, без панибратства со старым режимом, обстановку; Смольный был чем угодно, но точно не Белым домом в октябре 1993-го: костры в помещении не жгли; дикость, анархизм и антисанитарию истребляли комендант Мальков (по военной части) и управделами Совнаркома Бонч-Бруевич.
Пропускная система – сложная и сейчас (но не такая сложная, как в октябре 17-го, когда все опасались шпионов и перед воротами стояла двойная цепь часовых). Попасть в ленинские резиденции можно; особенно если вы китаец и явились в составе группы не более 15 человек. По коридорам снуют мужчины в недурно скроенных костюмах и галстуках розово-фиолетовых оттенков; обилие высоких, ухоженных и выглядящих сытыми девушек в коротких юбках и туфлях на каблуках позволяет предположить, что обретенный в 1917-м баланс инь и ян сохраняется в этих стенах и поныне.
Отношения большевиков с женщинами были, казалось, безнадежно испорчены инцидентом 25 октября 1917-го: после штурма Зимнего, который охранял батальон ударниц, человек 150, женщин заперли в казармах гренадерского полка (и трех даже изнасиловали), выпустив только после визита в Смольный британского военного атташе, на чьей совести и остается не подтвержденная другими свидетелями правдивость самой истории с изнасилованием. К счастью, дальше отношения потеплели – красноармейцы даже разыскали для женщин, которые боялись ходить по улицам в униформе, платья, оставшиеся от институток, и отпустили их восвояси; в истории те остались, по Маяковскому, «бочкаревскими дурами».
Женщины стали важной силой, не только позволившей начать в 1917-м февральский бунт против хлебных очередей (в день женской солидарности), но и обеспечившей «узурпаторов» неплохими результатами в конце того же года на выборах в Учредительное; и Ленин не ради красного словца, встречаясь в ноябре с десятью делегатками конференции работниц по созыву Собрания, констатировал, что «прочность революции зависит от того, насколько активно в ней участвуют женщины». Большевики, желавшие опираться не только на матросские штыки, активно внушали своим слушательницам, что твердая власть, способная победить разруху во всех областях, добиться немедленного мира и защитить слабых, – лучший выбор. Равные права, в том числе избирательное, были предоставлены женщинам еще Временным правительством, но большевики акцентировали внимание на правах детей и социальных льготах для матерей; законы быстро принимались и, по возможности, исполнялись; касательно детей у Ленина на протяжении всей жизни (он стал бы очень хорошим отцом) был пунктик. «Мягкая сила» всегда была одним из элементов политической стратегии большевиков: они затеяли Конференцию работниц Петрограда, давно и успешно издавали журнал «Работница», у них были хорошие, яркие агитаторши – Л. Сталь, автор брошюры «Женщина-работница» Н. Крупская, И. Арманд и, главная сила, А. Коллонтай, только что назначенная на пост министра по социальным вопросам. Пусть даже всего одна в ленинском кабинете, но – первая в мире женщина-министр; убедительный сигнал избирательницам. Этот симбиоз не был сугубо конъюнктурным – большевики занимались женскими вопросами, начиная со II съезда РСДРП, существенная часть которого была посвящена проблемам грудного вскармливания; неудивительно, что в 1919-м была учреждена особая секция при ЦК – Женотдел (в просторечии – «Центробаба»). Ленин охотно встречался с женскими делегациями – например, работницами парфюмерной фабрики Броккар, попросившими председателя Совнаркома не закрывать и не перепрофилировать брошенное хозяевами предприятие (так что именно благодаря Ленину в России сохранились духи «Букет императрицы» – превратившиеся в «Красную Москву»), и выступал перед сугубо женской аудиторией – например, в 1918-м перед 1147 работницами (как он чувствовал себя в этом курятнике: смущался ли – или, наоборот, ощущал прилив сил?). Еще через пару лет, в конце марта 1920 года Ленин на встрече в Кремле с делегатом очередного женского съезда обратит внимание, что тот плохо обут – и даст распоряжение выдать участникам мероприятия обувь с казенного склада; возможно, это единственный раз, когда документально зафиксирован интерес Ленина к женским ногам[19].
Ноги самого Ленина, кстати, также вызывали кое-какие вопросы; глазастый Молотов, например, запомнил, что, провозглашая советскую власть, Ленин время от времени приподнимал ногу – демонстрируя подошву, протертую до дырки. «Малопрезентабельный вид» («он был страшно измучен, еле держался на ногах, в истоптанных штиблетах и измятом пиджачишке», – вспоминает Н. А. Угланов), который Ленину приписывали мемуаристы еще в 1906-м, отчасти и позволил ему беспрепятственно проникнуть в Смольный поздно вечером 24 октября. В два часа ночи начались открытые столкновения с «пелевинскими», из «Хрустального мира», юнкерами, драки за мосты и материализация большевистских «зеленых человечков» в военных училищах: юнкеров запирали в помещении – от греха подальше. Захваты организовывал ВРК, провоцируя на бунт солдат, которые не хотели, чтобы их отправляли на фронт, и в особенности матросов, которые из-за немцев оказались, по сути, заперты в Финском заливе и коротали небоевую службу в кокаиновом ничегонеделании, становясь легкими жертвами большевистской пропаганды. Несмотря на то, что 25 октября весь город был уже в руках большевиков, Зимний оставался островом старого режима, то есть формально двоевластие продолжалось. Странным образом, городская жизнь не замерла, ни в одном театре не отменили представления, и даже по Дворцовой набережной весь этот день продолжал ходить трамвай – пассажиры которого слышали, должно быть, доносящиеся из Смольного душераздирающие вопли Ленина, требовавшего разрушить эту идиллию: арестуйте мне Временное правительство, немедленно!