Неясно – или ясно не всегда; в конце концов, Ленин был профессиональный заговорщик, строитель некрупных сплоченных структур, а не государств, тем более – государств, не имеющих аналогов в мировой истории.
Есть ощущение, что, несмотря на готовность экспериментировать со строительством социализма в отдельно взятой стране, Ленин все же очень рассчитывает на поддержку заграничных революций – еще и потому, что тамошние массы сознательных рабочих смогут подсказать ему, как именно следует «вводить» социализм. Впрочем, и у них такого опыта не было: даже Парижская коммуна была историей скорее про выживание – но Делеклюз, Пиа и Варлен не доросли до инсталляции социализма.
Вот чем на самом деле была занята голова у Ленина – потому что Брестский мир, разгон Учредительного, борьба с голодом – всё это рутина, проблемы, которые в принципе имеют решение: разогнали – не разогнали, заключили – не заключили. Ленин был опытным литератором и журналистом с юридическим образованием; просидев всю жизнь в библиотеке, он прочел много книжек и научился извлекать выводы об экономическом положении страны по статистическим данным о количестве безлошадных хозяйств – но ни у Гегеля, ни у Гобсона не было ответа на вопрос, надо ли поддерживать курс стремительно обесценивающейся национальной валюты в обществе, стремящемся к коммунизму, где всё равно деньги отомрут; и Ленин понятия не имел, когда именно следует после увещеваний саботажников приступать к расстрелам, если из-за их бездеятельности дети рабочих умирают с голода. Нужно ли для того, чтобы «переходить на социализм», полностью почистить диск со старой операционной системой – или просто потихоньку удалять один за другим баги, постепенно меняя «прошивку»? Разумеется – особенно в условиях экономического коллапса – следовало быть конструктивным; и все же в первые месяцы Ленин – еще точно не зная, чего хочет добиться, в порядке бескомпромиссной войны против буржуазии – больше внимания и усилий посвящает «разбиванию машины»; следовало сломать не только государственный строй, но и систему владения землей, юстицию, национальные границы, общепринятую систему собственности (государственная, частная), наконец, войну, которая была не только собственно фронтом, но и загружала промышленность военными заказами; мы плохо осознаем, что демобилизовать – организованно! – нужно было не только саму армию, но и настроенную на военное производство промышленность. И Ленин идет на это уже в конце ноября – осознавая, что куча людей останется без работы и разруха усугубится. Чтобы принимать такие решения, нужно переступить через разумные, рациональные соображения, и цитаты из Писарева – которыми, если верить испытывающему по отношению к нему антипатию Соломону-Исецкому, охотно пользуется Ленин в это время – достаточно красноречивы: «“Ломай, бей все, бей и разрушай! Что сломается, то все хлам, не имеющий права на жизнь, что уцелеет, то благо…” Вот и мы, верные писаревским – а они истинно революционны – заветам, ломаем и бьем все, – ‹…› бьем и ломаем, ха-ха-ха, и вот результат, – все разлетается вдребезги, ничто не остается, то есть все оказывается хламом, державшимся только по инерции!.. Ха-ха-ха, и мы будем ломать и бить!» Ирония и провокация собеседника? Не слишком-то убедительное объяснение, если посмотреть на то, что осталось к весне 1918 года от питерской промышленности.
Разумеется, в квесте для Ленина были заготовлены не только трудноразрешимые загадки и набор кувалд, но и какие-никакие подсказки.
Социализм предполагает участие как можно большего количества людей в созидательном труде; на практике Россия представляла собой страну, где бегущие из армии солдаты, отвыкшие от труда и привыкшие к насилию, пробегали мимо работы, подняв воротник повыше, – по множеству объективных причин. Как вернуть рабочих на фабрики? Ответ Ленина – через профсоюзы. Как обеспечить повышение производительности их труда на фабриках? Пусть рабочие привлекают профессиональных хозяйственников – и быстро учатся у них (и при строительстве новой, классовой, рабоче-крестьянской армии Ленин согласился с Троцким: нужно и должно привлекать царских офицеров; несмотря на факты измены и саботажа). В конце 1917-го в России было множество неработающих непролетариев – ну так почему бы не заставить их работать принудительно: так появляется идея введения «трудовой повинности с богатых». Одновременно крайне остро стоял вопрос безработицы – и Ленин моментально принялся создавать рабочие места, причем не самого очевидного свойства. Уже в декабре 1917-го (!!) – с подачи Ленина и под его личным контролем (он даже придумал нечто вроде лозунга: «век пара – век буржуазии, век электричества – век пролетариата») – запущено проектирование, а с весны 1918-го – строительство Шатурской электростанции, Каширской, Волховской и Свирской ГЭС; Ленин требовал, чтобы стройки были завершены в два-три года; разумеется, на план выхода из великой депрессии это не тянуло – однако все объекты действительно начали возводиться.
Навязчивой идеей Ленина-руководителя была артистическая – нетривиальными способами – оптимизация всего, что только можно: назначения на ключевые должности компетентных людей, даже если они были его политическими противниками (как Красин) или иностранцами; если бы Ленин был главным тренером разваливающегося футбольного клуба, то выбрал бы стратегию покупки звезд-легионеров. В одной из записей Ленина можно найти нечто вроде «формулы социализма»: «Черпать обеими руками хорошее из-за границы: Советская власть + прусский порядок железных дорог + американская техника и организация трестов + американское народное образование etc. etc. + + = Σ = социализм». Одной из светлых идей такого рода стало предложение пересадить матроса-вестового, мотавшегося по Смольному между расположившимися в разных концах кабинетами Ленина и Троцкого, на велосипед; этот матрос, в бескозырке, шинели и с посылками, видимо, и навел впоследствии писателя Успенского на образ почтальона Печкина.
Сам Ленин, спортсмен по духу, надеялся, что и другие люди устроены подобным образом, – а потому еще одной светлой идеей, направленной на стимуляцию производительности труда, стало устройство социалистических соревнований между рабочими коллективами.
Соревнование – которое выглядело в голове Ленина как состязание двух деревень из рекламного ролика для домохозяек: а ну, кто быстрее помоет посуду после праздника, у кого тут больше талантов? – должно заменить капиталистическую конкуренцию (которая, как мы помним из «Империализма как высшей стадии», отмирает, так как крупные монополисты просто делят рынки по кулуарной договоренности). И раз капитализм исчерпал свои возможности как прогрессивной системы – почему не посоревноваться с ним? Ведь потенциал у социализма – строя, где средства производства принадлежат самим трудящимся, – безграничен. Принуждение к веселому соревнованию – не только завуалированная попытка заставить людей надрываться за меньшие деньги; какой бы нелепой или лицемерной ни казалась эта идея Ленина, в тех обстоятельствах, в том контексте, она выглядела перспективной. Для раздираемого классовым конфликтом и бытовыми неурядицами общества, разочарованного результатами Февральского майдана, который принес только ухудшения, строительство такого понятного – как потопаешь, так и полопаешь – социализма выглядело не таким уж плохим стимулом: поверить, собраться – и еще раз пойти на жертвы ради новой мечты.
Действительность, однако, вносила в планы Ленина свои коррективы. Рабочие, которым внушали, что это они проделали колоссальный, исторический труд – совершили революцию, полагали, что теперь самое время откинуться в кресле, положить ноги на стол и насладиться привилегиями и благами, о которых позаботится их, пролетарское, государство. Ленина, трудоголика и перфекциониста, бесили «босяческие привычки» и «бестолочь», и он изо всех сил пытался внушить рабочим, что теперь-то как раз и надо засучить рукава: учись у немца, дергал он за рукав русского рабочего, учись работать так, как немец (и даже позднейшее ленинское планирование, по мнению историка Хобсбаума, «вдохновлялось немецкой военной экономикой 1914–1918 годов»).
Поскольку, к счастью или к сожалению, мы лишены возможности вдохнуть в себя выхлоп революционного двигателя, идеи и особенно рабочие термины той эпохи («трудовой энтузиазм», «великий почин» и пр.) кажутся фальшивыми и абсурдными; поиски Лениным – поиски доморощенные, самодеятельные, ненаучные – новаторского способа организации труда с использованием социальной энергии, высвободившейся при распаде старого уклада, выглядят нелепо; но тогда, в декабре 17-го, Смольный был островом Просперо, где на каждом углу можно было расслышать «музыку новой эпохи»; это был момент, когда люди готовы были бесплатно тратить свою социальную энергию – как соглашаются сейчас бесплатно играть друг с другом в футбол или публиковать заметки в Википедии.
Что касается товарищей Ленина, которые понимали, что управлять все же придется им, то идея молниеносного построения социализма, по факту, в отдельно взятой стране, озадачивала их. Они понимали, что такого рода планы слишком расходятся с марксистскими догмами, – однако вслух не особо протестовали; само присутствие Ленина оказывало на них тонизирующее воздействие; они не знали про конспекты Гегеля в дорожных ленинских корзинах, но их завораживала способность Ленина сражаться на нескольких досках сразу – и обыгрывать противников даже в ситуации, когда выбирать приходится из плохого и очень плохого, даже когда его государственная деятельность производила впечатление авантюрной и проще всего объяснялась упрямством экспериментатора, который готов поставить на кон все что угодно – от жизни товарищей до коренных русских территорий. Вера в математически шахматный – а не авантюрный – интеллект Ленина помогала большевикам справляться с обескураживающими внешнеполитическими новостями: сама интенсивность и «регулярность» «естественного» распада России, усугубленного немецкой интервенцией и стремлением Ленина разворошить деревню, разом избавиться и от тамошней мелкой буржуазии тоже, вызывала панику – и требовала психологической опоры на какую-то сверхъестественную силу. В шахматных терминах описывает деятельность Ленина в послеоктябрьские месяцы его давний партнер П. Лепешинский: «Вот “делает гамбит”, соглашается на брестскую жертву. Вот производит неожиданную рокировку – центр игры переносит из Смольного за Кремлевские стены»