Ленин оказался на этом митинге не случайно и, конечно, сделал заводу судьбу. Однако и без Ленина Михельсоновский был примечательным местом, в миниатюре представляющим историю индустриализации России. Завод основал в 1847-м – для починки иностранных машин, в основном с близлежащих текстильных фабрик – англичанин Гоппер (видимо, Хоппер). Интересно, что к 1905-му заводом владели уже не Гоппер, а Гопперы – с экзотической комбинацией имен: Яков, Василий, Аллан и Сидней; братья построили там себе еще и футбольное поле и сколотили команду; похоже, первую заводскую в России. К 1888-му возвели механический и крупнолитейный корпуса, где строили крупноразмерные паровые машины и нефтяные двигатели; отливали и отдельные стальные изделия – от перекрытий до крестов на кладбищах. От Павелецкой дороги сюда была проложена отдельная ветка. В войну предприятие перекупил московский фабрикант Михельсон – про которого поговаривали, что у него были хорошие отношения с околораспутинской кликой; он тут же переоборудовал производство под военные нужды: снаряды и машиностроение.
Первый марксистский кружок появился здесь еще в 1880-х, а в октябре 1917-го михельсоновцы разобрали стену в арсенале и захватили склад оружия – воевать с юнкерами. Многие имена замоскворецких рабочих известны по табличкам на московских улицах: Павел Андреев был «московский гаврош», с Михельсона – он погиб в 14 лет, Люсик Люсинова и Павел Добрынин – большевистские агитаторы. Собственно, именно потому, что завод был «чертовым гнездом» (ну или «большевистским оплотом Замоскворечья»), а не только из-за близости к Кремлю Ленин и выступал там аж семь раз.
Для сеанса коммуникации с рабочими Ленину обычно требовалось минут двадцать пять. Он излагал мысли быстро, внятно, энергично: обходился без шуток и каскадов метафор, апеллировал к логике, игнорировал тех, кто его перекрикивал. Он не был такой ораторской машиной, как Троцкий, каждое появление которого перед аудиторией больше трех человек напоминало извержение вулкана, но практика у него была впечатляющая: за послеоктябрьский – и до окончательного выхода из строя – период Ленин выступал с публичными речами 350 раз.
Смысл конкретно того спича заключался в том, что обвинения большевиков в недемократичности – демагогия («Где господствуют “демократы” – там неприкрашенный, подлинный грабеж»), и чтобы защитить свой подлинный социализм, рабочие должны дать отпор белочехам. Это кажется простой и легко усваиваемой мыслью, но надо сознавать, что Ленин был в тот момент далеко не в самой комфортной позиции, чтобы запросто отдавать рабочим распоряжения такого рода.
Репутация большевиков, никогда не отличавшаяся безукоризненностью, к лету 1918-го устойчиво закрепляется на отметке «чудовищная». Эйфория от первых декретов прошла, законы, выгодные для рабочих, по-прежнему принимаются – но рассчитаны скорее на долгосрочную перспективу (например, июльское постановление, позволяющее учиться в университетах даже тем, у кого нет школьного диплома; но кто пойдет учиться, если одновременно в стране создается «трехмиллионная армия» для «революционной войны на сплошном кольцевом фронте»?). Рабочие завода Михельсона принадлежали к наиболее политически сознательным в стране, вровень с путиловцами; они были полностью загружены военными заказами (снаряды, гранаты), но они видели, что страна разваливается на глазах, войска Антанты орудуют на юге и на севере, отношения с Англией, Францией и Японией разорваны, а немцы в любой момент – их дипломаты уже покинули столицу – могут занять Петроград и Москву; большевикам просто везет, что немцы почти сразу после убийства Мирбаха начинают терпеть поражение на западе; кроме того, их несколько притормаживают миллиардные контрибуции золотом, которые через несколько дней начнет выплачивать большевистское правительство. Возможно, михельсоновцам и лестно было, что к ним ездит выступать сам Ленин, но столь же вероятно, что они разделяли мнение Горького относительно того, что Ленин – «не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата»; что он «взваливает на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам же пролетариат».
Да, это было «рутинное» выступление – но надо понимать, в каких обстоятельствах оно проходило и чего на самом деле стоило Ленину.
Последними его словами было ни много ни мало: «Победа или смерть!»
Интерактивная часть не предполагалась; однако по дороге к своему автомобилю Ленину все же пришлось вступить в разговоры с несколькими работницами. Подойдя к этой группе, уже почти перед автомобилем, Каплан и открыла огонь.
Ленин упал на землю лицом вниз.
Примерно в этот момент солнце зашло над Филями. Начало темнеть.
Идиоматическое и худо-бедно пережившее XX век выражение «лампочка Ильича», метонимически означающее еще и весь план ГОЭЛРО, электрификацию России, подразумевает буквалистское, очевидно крестьянско-религиозное, понимание Ленина как носителя идеи Света (и неизбежно также Люцифера, Светоносца), рассеивателя тьмы или «мглы», если пользоваться традиционным переводом уэллсовской книги очерков о поездке в Россию в 1920 году, в ходе которой и произошла встреча писателя с «кремлевским мечтателем» – мечтателем об электрификации. На самом деле, план Ленина состоял не (только) в том, чтобы осветить жилые и нежилые помещения во всей стране в темное время суток; в конце концов, в самом Кремле на улицах газовые фонари каждый вечер зажигал фонарщик, и это не слишком беспокоило или огорчало Ленина.
Смысл электрификации, по Ленину, состоял в максимально быстрой и эффективной оптимизации не просто быта жителей, но всей экономики России – из «ручной», работающей на мускульной силе, она должна была, обретя новый фундамент, превратиться в механизированную, способную вывести страну из полуфеодального состояния на путь социализма. «Не “Дубинушка”, – выражаясь словами «Правды» 1920 года, – а “Машинушка” должна вдохновлять нашу трудовую деятельность». Разница между «стоном-песней» и динамо-машиной, однако, не только в эффективности стимуляции труда. Электричество просвещало и объединяло; люди должны были «увидеть» друг друга – и начать доверять коллегам; электрификация должна была стать способом «мягкой» коллективизации, обобществления фрагментированной – распавшейся, разбредшейся, растащенной летом 1917-го – деревни; с ее помощью предполагалось форсировать процесс отмирания мелкособственнической психологии и быстро превратить единоличные хозяйства в совместные, более высокопроизводительные. Электричество должно было изменить полуфеодальную среду, привести к созданию множества социальных хабов, инновационных баз, расширению, за счет мелиорации, сельхозземель. Дело, таким образом, не в том, что Ленину хотелось гуртовать людей, чтобы легче управлять ими; из научных книг по организации труда ему было известно, что обобществление дает синергический эффект, резко увеличивается производительность труда – которая и была после революции подлинным граалем Ленина; чтобы от революции был какой-то прок, все должны были работать хотя бы как он сам – а в идеале еще более производительно; тогда, и только тогда и можно будет попасть в мир, описанный в «Государстве и революции».
По кажущемуся удивительным совпадению, записная книжка Ленина еще с 1890-х была заполнена именами людей, знакомых ему по Петербургу и «Искре», которые к середине 1910-х занимали ключевые позиции в российской электроэнергетике. Кржижановский был директором подмосковной электростанции «Электропередача»; Красин – Царскосельской; инженер Классон, в марксистский салон которого Ленин заглядывал еще в середине 1890-х, – в обществе «Электрическая сила»; Василий Старков, товарищ Ленина по Союзу борьбы и Минусинску, после 1907-го занимался электрификацией Баку и Москвы все в той же компании; Енукидзе работал у Красина в Баку электротехником; бывший агент «Искры» Иван Радченко – на «Электропередаче» инженером. Задним числом выходило, что слово «Искра», которое в 1900-м было символом разрушительно-очищающего потенциала марксизма, оказалось еще и паролем к миру статического электричества.
Ленин тоже, разумеется, услышал о перспективах электричества не от электроэнергетической «мафии» из Петербургского технологического университета, с которой был тесно связан и в среде которой формировался; и не только после революции.
Систематический читатель книг о современных способах переоснащения хозяйства, он прекрасно осознавал связь прогресса с электрификацией, и еще в искровские времена электричество представлялось Ленину-экономисту эффективным способом интегрировать российские пространства в единую сеть и преодолеть индивидуалистическую психику населявшего его крестьянства; крестьянские хозяйства могли превращаться в аналог фабрик, стать агропромышленностью.
К счастью, проекты по крайней мере трех электростанций – Каширской, Шатурской и Волховской – существовали еще до революции, и тотальную электрификацию Советской России можно было начать с конкретных, быстро реализуемых – сама жизнь подгоняла – проектов.
Однако с масштабным проектом электрификации – который, согласно планам Ленина, был задачей-максимум, подлежащей реализации за десять-пятнадцать лет, – связывалась более острая, сиюминутная задача: преодолеть топливный дефицит в стране, отрезанной от донбасского угля и закавказской нефти. Уже в 1918 году Ленин, понимая, чем грозит энергетическая блокада страны, предпринимает отчаянные попытки нашарить впотьмах какое-то близкое и легко добываемое топливо. Горный инженер Губкин, услышавший об обнаружении горючих сланцев у села Ундоры под Симбирском, убеждает Ленина отправить на Волгу экспедицию – которая возвращается с вагоном образцов и докладов о залежах в 25 миллионов пудов. Ленин умудряется выбить для Губкина деньги, оборудование и геологов – начать строительство под Сызранью инновационного сланцеперегонного завода. Но оборудование рудников, шахт и перерабатывающих предприятий, даже при «бешеном» Ленине, занимало не месяцы, а годы; надо было искать что-то еще.