Можно сколько угодно смеяться над доверчивостью Ленина, но сам характер атмосферы изменился и дело двинулось; несмотря на все курьезные случаи, в сущности, именно благодаря Ленину Циолковский из чудака-учителя смог обрести статус настоящего ученого – и «разбудить» поколение С. П. Королева; видимо, Ленин также успел инфицировать этой своей «болезнью» и Сталина, и СССР в конце концов превратился сначала в шарашечный ад, а затем и в рай для технарей с оригинальной высокой культурой технологий.
В «сталинском» фильме «Ленин в 1918 году» готовящие покушение враги Ленина каким-то образом связаны с двуличным Бухариным – по лицу которого змеится улыбка: он знает о том, что должно произойти. В действительности Бухарин, осознавая, что убийство Урицкого – начало нового витка противостояния с эсерами, как раз предлагал Ленину не ехать на митинг.
Не вполне ясно, стоял ли кто-то еще за Каплан и кто были ее сообщники – эсеры или иностранцы. На протяжении второй половины лета ЧК пристально наблюдала за развертыванием «заговора трех послов», в ходе которого предполагалось захватить с помощью подкупленных латышей Ленина и Троцкого и не то убить их, не то вывезти из России, доставив в Архангельск на военные английские суда. Покушение на заводе Михельсона стало триггером: на следующий день решено было наплевать на дипломатическую неприкосновенность; ЧК штурмует британское посольство в Петрограде и квартиры иностранных дипломатов в Москве.
Несмотря на то, что Каплан была взята с поличным, дело о покушении всерьез расследовалось – с протоколами («Недалеко от автомобиля найдены четыре распиленных гильзы, приобщены к делу в качестве вещественных доказательств»), допросами других подозреваемых (эсер Новиков рассказал, как Каплан распиливала мельхиоровые пули для браунинга, чтобы начинить их стрихнином; по словам Семашко, в них был «яд кураре, которым индейцы мажут свои стрелы, чтобы бить слонов»), свидетелей («Стрелявшая Фанни Каплан стояла у передних крыльев автомобиля со стороны хода в… зал митингов») и самой Каплан («Я сегодня стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению. Сколько раз я выстрелила, не помню. Из какого револьвера я стреляла, не скажу. Я не была знакома с теми женщинами, которые говорили с Лениным. Решение стрелять в Ленина у меня созрело давно»). Несмотря на мнимую очевидность произошедшего, 2 сентября на площадке перед заводом устроили следственный эксперимент – «Инсценировка покушения на В. И. Ленина». Любопытно, что, судя по документам, проводил его Яков Михайлович Юровский – тот самый, который за полтора месяца до этого расстрелял царскую семью. Не менее любопытно, что Каплан была неплохо знакома с Дмитрием Ульяновым – который пристроил ее после революции в санаторий подлечиться[25].
Кровь Ленина наделила завод – в 1922-м рабочие прислали в Кремль просьбу называться заводом имени Владимира Ильича, и с тех пор он единственный с таким названием, не «Ленина», а именно «ЗВИ» – сакральным статусом: в 50–60-е сюда толпами валили иностранные делегации, наведывался Гагарин, здесь даже принимали присягу бойцы из соседних казарм. В 1920-х завод обеспечивал техникой план ГОЭЛРО, затем выпускал ракеты для «катюш», стиральные машины, дело едва не дошло до ускорителей частиц. Уже через пару месяцев после покушения рабочие установили самодельный памятник, нечто геометрическое и неантропоморфное: огромная четырехгранная стела на массивном постаменте, а сверху шар-колобок. Еще в 10-е годы XX века братья Гопперы планировали вместо цехов построить доходные дома; похоже, через 100 лет их мечта вот-вот осуществится. На месте гранатного цеха – огромного корпуса красного кирпича, в котором как раз и выступал 30 августа 1918-го Ленин, – торчит павильон с пунктом выдачи детских товаров Mamsy; под лофты промархитектура 1960-х пока еще не годится, нужны корпуса постариннее. Завод, однако, не выглядит заброшенным, во внутреннем дворе оживленно, и памятник Ленину – третий на пятистах квадратных метрах – утопает в море грязных внедорожников. Скорее всего, их хозяева – арендаторы; однако ЗВИ худо-бедно функционирует – и может служить иллюстрацией скромных, но все же перспектив промышленного пролетариата в условиях общей деградации индустриальной культуры в современной России: здесь по-прежнему – в паре километров от Кремля! – производят электромеханическое оборудование для эскалаторов в метро. Действует и музей завода – где выставлены не только портреты передовиков производства, домашние электроплиты и армейские портативные бензиновые двигатели, но и копии следственной документации и трехмерная модель сцены покушения на Ленина – с автомобилем Гиля.
Каплан была схвачена сразу же, и только Гиль уберег ее от самосуда толпы.
Шофер быстро отвез истекающего кровью – одна пуля засела в нижней части шеи, вторая в плече – Ленина в Кремль; там тот зачем-то сам поднялся по лестнице на высокий третий этаж; весь остаток дня над ним хлопотали близкие женщины, и только поздно вечером его осмотрели врачи: пульса почти не было, кровь из пробитого легкого заполняла плевру. Ленин просил предупредить его, если это конец: «кое-какие делишки не оставить».
Осенью 1918-го, после покушения, поползли слухи, будто Ленин умер и большевики скрывают эту смерть; словосочетания из бюллетеней в газетах – «высокая температура», «кровь в плевре», «подкожные гематомы» – только усугубляли подозрения. Семашко, автор версии об отравлении кураре, задним числом рассказал, что «Владимир Ильич корчился в судорогах, скрежетал зубами от боли»; через месяц Бонч-Бруевичу даже придется устроить засаду киношников около Царь-пушки, чтобы те смогли заснять – без согласия клиента – гуляющего и беседующего ВИ.
После покушения на Ленина Свердлов официально, через газеты, объявляет о начале красного террора – с заложниками и массовыми казнями. Ленин требовал террора – хотя бы локального, в Питере – еще в июне, сразу после убийства Володарского; показать, что «не тряпки».
Политическую ситуацию осени 1918-го можно назвать очень «ленинской» – имея в виду ее одновременно потенциальную гибельность, непредсказуемость, но и невероятную, заставляющую ноздри раздуваться перспективность: пожароопасность, причем такую, которая угрожает прежде всего вам, но если вы спрогнозируете сценарий развития ситуации раньше других участников и рискнете затеять «встречный пал» – то можете решить очень многие свои проблемы и выйти из этого кризиса с баснословной прибылью. Война заканчивалась – но что было делать с этим Советской России, которой пока удавалось лавировать между двумя блоками? Остается одна Антанта – с которой надо либо воевать, либо договариваться о том, как поступить с Украиной, Польшей, Прибалтикой, чье это теперь. Если поднимутся Германия, Австрия, Венгрия, австрийская Польша (но как поднимутся – тоже вопрос: радикально, как Россия в октябре, или умеренно, как Россия в феврале?) – нужно ли просто аплодировать, оставаясь в стороне, или перебрасывать туда людей, продовольствие и оружие, что в переводе на язык обычной дипломатии означало вступление в еще не кончившуюся войну на стороне Германии против Антанты.
Гражданская война была грязным делом как «снизу», на уровне исполнения, так и «сверху», на уровне планирования. О низовой стороне ее можно судить по запросам Ленина в ЧК и другие органы – касательно судеб разного рода людей, арестованных, ограбленных, обиженных и расстрелянных другими людьми, которые либо формально напрямую подчинялись Ленину, либо следовали его указаниям, стимулирующим насилие, либо руководствовались личной ненавистью к нему. Точное количество жертв и степень «виновности» Ленина в организованном и, особенно, хаотическом насилии не поддается учету; но даже по тем смертям, которые очень частым и очень трагическим гребнем проредили состав знакомых, родственников, одноклассников и однофамильцев Ленина, ясно, что масштабы войны были огромны; и любая из этих историй, достаточно войти в подробности, подтверждает самые худшие представления о человечестве.
Не менее отвратительной была и война как инструмент большой политики – то, чем занимался непосредственно сам Ленин.
Главным результатом этой войны не для масс, а для элиты – и Ленин осознавал это – станет то, кто окажется выгодоприобретателем от трансформированного войной российского рынка; кто сможет эксплуатировать выживших людей – способных потреблять произведенные где-то еще товары и платить за них своим подешевевшим трудом на сжавшемся – и готовом к взрывному росту рынке; кто сможет поставлять продовольствие, машины и оружие на рынок, где на протяжении многих лет поддерживался искусственный дефицит всего; кто получит максимальную прибыль от умирающего от недофинансирования, задавленного экономическими санкциями Советского государства, которому придется преодолевать нанесенный во время войны и террора ущерб за счет торговли движимой и недвижимой госсобственностью, включая золотой запас, инфраструктуру и природные ресурсы; кто будет распоряжаться территорией, которая является естественным буфером между другими, по-своему перспективными рынками. Как за статистикой разного рода человеческих «потерь» стоят личные и семейные трагедии, так и за военными терминами – вроде «изгнание белых из Крыма» – скрываются дипломатические балансы и шокирующие обывателя компромиссы, достигавшиеся, обычно негласно, кабинетами Ллойд Джорджа, Ленина и Вильсона.
Обычно принято считать, что экономика – следствие политики и, условно говоря, «демократическая Америка» и «тоталитарный СССР» – антиподы прежде всего политические. На самом деле, политика только инструмент определения цены за тот или иной участок для эксплуатации. Ленин прекрасно осознавал это – и умел, абстрагируясь от таких понятий, как «патриотизм» или «верность идеологии», заключать «грязные», в смысле вроде как не подобающие «рабочему вожаку» – сделки. Можно идеализировать или демонизировать Ленина, в зависимости от веры в его стремление прийти к финалу истории, описанному в «Государстве и революции», но даже в его случае руководить страной – в данных конкретных обстоятельствах – означало стремиться к увеличению возможности своего правительства дорого продавать и дешево покупать.