с французскими монархистами» в феврале 1918-го, когда наступали немцы, и «французский капитан Садуль… привел ко мне французского офицера де Люберсака. “Я монархист, моя единственная цель – поражение Германии”, – заявил мне де Люберсак. Это само собою, ответил я (cela va sans dire). Это нисколько не помешало мне “согласиться” с де Люберсаком насчет услуг, которые желали оказать нам специалисты подрывного дела, французские офицеры, для взрыва железнодорожных путей в интересах помехи нашествию немцев». «Мы жали друг другу руки с французским монархистом, зная, что каждый из нас охотно повесил бы своего “партнера”. Но наши интересы на время совпадали».
Да и в целом представления Ленина о характере и желаемых результатах текущих событий отличались от представлений «обычных», рационально мыслящих, пусть даже в рамках заданной Лениным большевистской парадигмы, людей. Финал Гражданской войны в сознании «нормального человека» выглядит очевидным; как говорит В. И. Чапаев Петьке с Анкой в васильевском фильме – вот разберемся с белыми, построим социализм – такая жизнь начнется, помирать не надо. Для Ленина такая модель финала – слишком одномерная.
Гражданская война в ленинском понимании не сводилась к проблеме подавления выступлений Деникина, Колчака и задаче удержания власти при помощи организованной системы насилия над буржуазией; гражданская (и продолжающаяся империалистическая) война воспринималась им как постоянно обновляющаяся – то более концентрированная, то разряженная – серия кризисных ситуаций; искусство политика состояло в том, чтобы пользоваться этими колебаниями для улучшения своей позиции и из каждого такого кризиса выходить с прибылью: например, признание Советской России какой-то «сложной» страной или заключение мирного договора с какой-то «важной» республикой (именно поэтому в марте 1919-го Ленин едва не заключает, при посредничестве Америки, мир со всеми белыми и Антантой на их, немыслимо тяжелых условиях; именно поэтому в 1920-м Ленин радовался заключению мира с Эстонией так, будто выиграл «битву народов» – при том, что за Эстонией остались Ивангород, Печоры и Изборская долина; но Эстония была финансовым и товарным окном в Европу, через которое можно было быстро, здесь и сейчас, нейтрализовать эффект от душащих республику «санкций»; ни Юденич, ни Колчак не признали Эстонию, хотя эстонские войска помогали белым и могли бы в 1919-м взять Петроград, – а Ленин признал). Ровно поэтому для Ленина выход из войны с немцами, чаянный «мир», достигнутый к весне 1918-го, на деле был именно «передышкой» – слово, которое так раздражало ленинское окружение: какая ж передышка, когда немцы вот-вот Петроград захватят. Мало кто понимал, что «передышка», подразумеваемая Лениным, – не в войне с немцами, а в Большой империалистической войне, которая будет продолжаться и продолжаться. То же и с Гражданской: для Ленина она – этап мирового кризиса империализма, природу которого Ленин описал в «Империализме как высшей стадии»; воспринимаемая населением как «братоубийственная», для Ленина она была войной Советской России с Антантой (наемниками Антанты); а до ноября 1918-го – так и вовсе войной Англии и Франции против Германии на территории России.
В том и состоит радикальное отличие Ленина от всех других военных практиков, вроде Антонова-Овсеенко, Буденного и Тухачевского, – которые мыслили категориями либо защиты (социалистического) отечества, либо мировой революции. Как заметил один развеселивший Ленина солдат, «Россия непобедима на предмет квадратности и пространственности»; обнаружив себя на месте руководителя страны, которой угрожало военное поражение сразу с нескольких сторон, Ленин быстро пришел к выводу, что такой колоссальный географический и антропологический (с массами, способными энергично мобилизоваться) капитал, как Россия, – замечательное поле не только для решения сиюминутных задач, но и для политической – обеспечивающей стратегические преимущества – деятельности; именно поэтому уже в 1918-м, когда все вокруг него беспокоятся исключительно о выживании, Ленин обдумывает оргструктуру III Интернационала.
То, что называлось Гражданской войной, для Ленина было генератором ситуаций, которые следовало использовать для укрепления международных позиций России. Возможно (не факт), Ленин был бы никудышным полевым командиром – потому что такого рода деятельность не подразумевает политической компоненты. В этом смысле в лучшую сторону от прочих «комдивов» отличается Чапаев – по крайней мере, кинематографический. Мы помним, как Бабочкин-Чапаев сначала замялся, когда крестьянин задал ему вроде как абсурдный, по-мужицки глупый вопрос – а за кого он, за большевиков или за коммунистов? – а потом нашелся: «Я… – за Интернационал!» Это проницательный и тонкий ответ; ведь Чапаеву, в сущности, необязательно разбираться в нюансах политической терминологии. Главное для него – знать политический вектор власти, которую он проводит в жизнь. А власти, то есть Ленину, внутренние, терминологические нюансы – большевики – коммунисты, большевики – меньшевики – представляются не такими уж существенными; это важные, но детали. Существеннее Глобальная Политика, возникновение второго центра в противостоянии Запада и Востока. Ленинский Интернационал – идея, не сводящаяся к задаче зажечь революционный пожар в Германии или Шотландии или реализовать партийную программу какого-то типа социалистов. За Интернационал «в мировом масштабе», выражаясь словами все того же Василия Ивановича, – отвечает и Ленин.
Создание Коминтерна – организации-платформы для идеологической и материальной поддержки компартий разных стран – было обусловлено вовсе не только намерением форсировать «мировую революцию».
Коминтерн был остроумным ответом большевиков на ситуацию, возникшую после победы Антанты в Первой мировой войне.
Дымящимся, в плаценте и пуповине, государствам, народившимся из трупов европейских империй, нужно было предложить свой проект, альтернативный «очевидным» – и поддерживаемым Америкой и ее президентом Вильсоном – идеям создания сильных национальных государств – как в Польше, Венгрии, Финляндии. Бойня красных в Финляндии в 1918-м, надо сказать, стала для Ленина тем уроком, который он хорошо усвоил: новые власти, национальная буржуазия вовсе не собираются отдавать другим, более слабым классам причитающийся им по справедливости кусок власти. Модель везде была похожая: сначала волнения – в диапазоне от голодного бунта до революции, затем расслоение активистов, недовольные рабочие образовывают Советы, начинается двоевластие, буржуазия расправляется – иногда расстреливает массы, как в Цюрихе в ноябре 1918-го, иногда расправляется с вожаками, как 15 января 1919-го в Германии с Р. Люксембург и К. Либкнехтом. Эта «Финляндия» – в широком смысле – и оказалась лучшим ответом Каутскому: вот что происходит, когда империя «просто отпускает» – демократично, уважая мнение меньшинства, – одну из своих национальных окраин; когда с буржуазией – которую у Ленина хватило жесткости отстранить от власти – договариваются, делегируя ей обязанность соблюдать демократические принципы. Буржуазия разворачивает против пролетариата гражданскую войну – с десятками тысяч убитых, с концлагерями.
Даже если первое время Ленин в самом деле разделял оптимизм своих товарищей касательно пролетарской революции на Западе, уже к началу 1918-го – за год до разгрома немецких спартаковцев – Ленин, хотя и готов был к «идеальному сценарию», стратегию поменял.
Прекрасно, если Германия вспыхнет от «революционной периферии», – но судьба России не может полностью зависеть от немецкого фактора.
Когда революция в Германии захлебнулась, Ленину – хозяину крайне одинокой страны, которую нужно было быстро модернизировать, не имея ресурсов, – не оставалось другого выхода, как начать делать мировую политику самому; вот откуда возникает Коминтерн. Проверенной моделью «большевизации» неосвоенных пространств было создание структуры по описанной в «Что делать?» модели: с уставом, сложной процедурой вступления новых членов и пр., имеющую подводную, нелегальную, и надводную часть – которая остается на поверхности и сотрудничает с буржуазной парламентской демократией в плохие времена, а в «хорошие» – моменты стихийного восстания масс – берет на себя задачу дирижировать ими.
Коминтерн стал для Ленина новой «Партией»; еще один заговорщический орден, аналог средневековых монашеских. Но масштаб ее деятельности теперь расширяется до целого мира.
Несмотря на декларативные заявления Ленина после 25 октября 1917-го о превращении из пораженца в оборонца, его послереволюционную деятельность иногда трактуют как чересчур интернационалистскую и даже «русофобскую» – обвиняя его в намерении если не очистить Россию от великороссов вовсе, то по крайней мере «сжечь» Россию и «мужичка», как первую ступень ракеты, летящей в революционное будущее. Правда ли, что Ленин выкачивал из России ресурсы для коминтерновских фронтов так, как немцы из Украины в 1918-м? Да, после 1920-го через Эстонию и другие, менее легальные коридоры на деятельность Коминтерна вывозились миллионы золотых рублей. Однако те, кто полагает, что Ленин заливал золотом весь мир ради химеры мировой революции, пусть почитают его написанное в 1921-м гневное письмо «насчет каждой копейки расходуемых за границей и получаемых от Ком[мунистического] И[нтернационала] денег». «Всех виновных в подобного рода сокрытии правды, как умышленном, так и по небрежности, ЦК будет третировать как воров и изменников, ибо вред, приносимый неряшливым (не говоря уже о недобросовестном) расходованием денег за границей, во много раз превышает вред, причиняемый изменниками и ворами. Всякий, получивший деньги и не представивший в срок отчета, предается партсуду, хотя бы даже он был арестован, и без решения партсуда не освобождается от подозрения в воровстве».
Конкретные суммы трат, на самом деле, не столь существенны.
Дело в том, что Ленин вообще не рассматривал политический процесс в терминах «окончательной потери», жертвы: «принести Россию в жертву Мировым Социалистическим Штатам». Несмотря на то, что ленинская Советская Россия под конец его жизни подозрительно напоминала очертания Российской империи и даже некоторые «белые» задним числом склонны были признать Ленина «собирателем России», целью ленинской внешней политики не было восстановление Российской империи. Такая цель представлялась ему абсурдной: зачем восстанавливать то, что исторически не выжило, что показало свою неэффективность и нежизнеспособность? Однако Ленин осознавал, что в новых политических условиях у России появляется хороший потенциал сделаться альтернативным центром – который мог бы притягивать к себе как нации, так и не вполне сложившиеся государства, колонии и полуколонии вроде Персии, Индии и Афганистана; Кремль представлялся Ленину местом, куда стекаются люди, идеи и технологии; открытой для левых всего мира платформой, постоянно действующей лабораторией и площадкой, где обсуждаются стратегии распространения «революционной бациллы», интернациональной экономической кооперации, взаимодействия с реакционными классами и методы повышения сознательности пролетариата. Возмо