Приглашение в Геную было получено не на пустом месте; оно было куплено – и куплено ловко.
Пока же, в первые месяцы 1922-го, по мере того как железнодорожный проект «сдувается», интерес Ленина к идее тает. Кроме того, видимо, в какой-то момент «железнодорожный социализм» стал восприниматься как епархия Троцкого, который с весны 1920 года был наркомом путей сообщения – настолько успешным, что «дорполиты (политотделы дорог), опираясь на авторитет Троцкого, военного ведомства и при поддержке Секретариата ЦК, начали посягать на руководство губкомами и укомами тех губерний, через которые проходили важнейшие железнодорожные и водные пути, – напрямую командовать местными органами власти». Все эти неудачи и полуудачи, накладываясь на нездоровье, изнурили Ленина; головокружение от успехов оборачивалось депрессиями и обмороками. Из соображений соблюдения политического и аппаратного баланса Ленин несколько отстраняется от этого проекта. По мнению историка С. Павлюченкова, «ленинская вертикаль ГОЭЛРО появилась, в том числе как противопоставление, как хозяйственная альтернатива путейским амбициям Троцкого».
Костино было чем-то средним между ухом лошади, куда залезает Мальчик-с-пальчик, чтобы оптимизировать управление сельхозработами, и кровавым нутром медведицы, где укрывается от враждебности мира только что убивший ее герой «Выжившего».
И дело не только в том, что «обстановка была неспокойная» – в смысле бандитизма или даже полумифических савинковских убийц, проникающих в Советскую Россию из эмиграции: все-таки уже не 18-й год. Ленина беспокоили скорее «меньшевики и полуменьшевистские шпионы», которыми «мы здесь в Москве окружены»; в переводе на человеческий язык – происки буржуазии, которая вынудила свернуть атаку на общество и хотя и организованно, но отступить.
Собственно, вся эта местность – около нынешнего Королева – представляет собой, по сути, ленинский мемориал; вот уж действительно – si monumentum requiris, circumspice: хочешь найти памятник, воздвигнутый ему, – оглянись вокруг. Удивительная история этой на вид ничем не примечательной территории – одно из самых убедительных доказательств способности Ленина преобразовывать окружающую действительность в масштабе от отдельного дома до целой Вселенной. Сам Ленин не мог знать о своей роли в выстраивании судьбы этих задворок Ярославки – которые, полностью в соответствии с законами исторической диалектики, оказались неисчерпаемыми, как электрон; тем любопытнее это «нечаянное» вмешательство.
Во-первых, после отъезда Ленина – только в 1924-м, но якобы по совету Ленина – в имении Крафтов, и в том числе в ленинском домике, возникла Болшевская трудовая коммуна для беспризорников с криминальными наклонностями, та самая, что показана в первом звуковом фильме «Путевка в жизнь»: про перевоспитание малолетних преступников под чекистским надзором. Юноши работали в обувном и трикотажном цехе – выпуская по 400 пар спортивной обуви в день. Деятельность одобрил побывавший здесь, среди множества других крупнокалиберных «полезных идиотов», Бернард Шоу – но если бы тут оказалась Наоми Кляйн, то, пожалуй, квалифицировала бы предприятие как потогонное – в духе камбоджийских фабрик «Найк». Когда сюда приехал Горький, мустафы и кольки-свисты встретили его вполне уместным в чекистской вотчине приказанием: «Руки вверх!» Тот подчинился – и на него тут же надели свитер: подарок. Писатель нашелся: надо же – раньше говорили «руки вверх» – и раздевали, а теперь наоборот. Это нарушение нормального алгоритма насторожило компетентные органы: в 1937-м «образцовый концлагерь» разогнали и всех кого можно пересажали.
Во-вторых, в трех километрах от ленинского домика находятся Подлипки – те самые, королёвские. Дело в том, что – собственно, по указанию Ленина – в 1918-м именно сюда эвакуировался петроградский Орудийный завод – оборудование и рабочие; распоряжение селить сюда московских рабочих, чтобы укреплять завод, подписал в 1920-м тоже Ленин. В 1922-м дела здесь обстояли крайне неважно: ни сырья, ни заказов; рабочие тратили больше времени на поиск пропитания, чем на работу. Однако через 40 лет именно на фундаменте этого предприятия развернулось ОКБ-1 Сергея Павловича Королева, которое разработало и гагаринскую ракету, и Буран, и Морской старт, и аппараты для Луны и Венеры; теперь это НПО «Энергия».
Наконец – last but not least – в шести километрах от костинского домика Ленина расположены «Лесные поляны» – точнее, деревня Тарасовка, появившаяся в жизни Ленина еще летом 1918-го – до того, как Сапронов нашел для него Горки. Уникальность места не в том, что это еще один уголок Подмосковья, где можно воздвигнуть статую «дачному», без галстука, Ленину, а в том, что его пребывание здесь привело к образованию некоего совхоза, и совхоза непростого; это один из тех фрагментов действительности, которые радикально преобразились уже при жизни Ленина; где было запустение, расцвели сады и зазеленели поля; не так уж много мест в деревне, которые могут похвастаться такой молниеносной трансформацией.
Перед революцией Тарасовка из дворянско-помещичьего гнезда, некогда принадлежавшего Салтычихе (той самой), превратилась в дачное место, куда переселялись на лето люди в диапазоне от режиссера Станиславского до сотрудников бельгийской миссии (съемщики соседнего дома, они закусывали губы от изумления, когда видели здесь Ленина). Тут служил управляющим отец видного большевика Скворцова-Степанова, сочинившего после революции по заказу Ленина несколько книжек, в том числе фундаментальный науч-поп о перспективах электрификации (для того, кто интересуется, что было в голове у Ленина, скворцовские тексты – страшно любопытное чтение; он явно писал их после тщательного интервьюирования ВИ). Видимо, Скворцов как раз и навел на Тарасовку Бонч-Бруевичей, а уж те стали приглашать сюда Ульяновых.
Создать на землях дачного поселка образцовый совхоз придумал Бонч-Бруевич; и он же придумал поэкспериментировать не с местным населением. Как следует пролистав свою записную книжку времен газеты «Рассвет», он принялся трансплантировать сюда сектантов. С самого начала заинтересованно наблюдавший за начинанием своего друга – и всячески поддерживавший его – Ленин полагал, что речь идет о духоборах; однако на самом деле то были члены секты «Начало века», у которых был полуторадесятилетний опыт устройства коммун. Как пишет исследователь сектантства А. Эткинд, обративший внимание на феномен «Лесных полян», ранее интересовавший только разводчиков племенного скота, «подмосковный совхоз “Лесные поляны”, созданный директором Бонч-Бруевичем и кассиром Легкобытовым, стал единственным реализованным образцом великой мечты русского народничества. На рубеже 1920-х годов Бонч-Бруевич оказывается в уникальной роли посредника между двумя коммунистическими утопиями, сектантской и большевистской, и между двумя утопическими лидерами, Легкобытовым и Лениным».
Ленин приветствовал эксперименты лояльных лиц – и даже удивительное, в сущности, «совместительство», когда начальник кремлевской администрации одновременно выполняет должность директора подмосковного сельскохозяйственного предприятия: видимо, ему казалось забавным наблюдать, как способный организовать любую деятельность Бонч-Бруевич справится с «хождением в народ».
Хотя задним числом Бонч-Бруевич приписывает инициативу создания своего необычного совхоза самому Ленину летом 1918-го, похоже, в полной мере он смог развернуться в «Полянах» в 1920-м, когда дача превратилась для него во что-то вроде почетной ссылки; смещенный с должности управделами Совнаркома, Бонч смог в полной мере посвятить себя своему «сектантскому совхозу».
Из преимуществ были только доступ к Ленину и возможность взять кредит. Сначала пришлось «собирать земли» – с нуля, слепливая 500-гектарную территорию из разных фрагментов государственной, брошенной дачниками и свежеконфискованной у мелких помещиков земли. Из живого инвентаря нашлась только лошадь Васька – 24 года от роду. В Лопасне отыскали еле живых йоркширских белых свиней, настолько оголодавших, что из одиннадцати свиноматок сумели доехать восемь; очень скоро свиней было уже 500, и в год они давали приплод 10 тысяч поросят.
Мы знаем, что после октября 1917-го Ленина интересовало не столько процветание села, сколько разжигание там классовой войны. Тем не менее идея производить что-либо ударным способом всегда увлекала ВИ, и создание успешного поместья-фабрики представлялось ему заслуживающим инвестиций опытом. Гарантией того, что «Лесные поляны» – «вегетарианское», подозрительно некоммунистическое название выдумал Бонч-Бруевич – не превратятся в гнездо контрреволюционной сельской буржуазии, было участие Бонч-Бруевича.
Бонч сделал всё, чтобы в отчетах Ленину замаскировать своих сектантов – которые действительно часто поддерживали большевиков (а те еще с 1903 года пытались объяснить им, что цели у них совпадают), – под биороботов: «имеют своеобразные философские взгляды и по-своему объясняют происхождение и роль религии, но не имеют никаких обрядов, таинств, не верят ни в каких богов, святых и прочую чепуху. Все это совершенно, как говорят они, “отметают”, как “детство человеческой мысли”». А уж как работают – даже при плохом пайке втрое – ввосьмеро эффективнее «обычных» людей, да еще и привозят в совхоз свое имущество. Жить коммуной подразумевало, что все общее, от денег до нижнего белья.
Для нас важно, что «Поляны» оказались витриной ленинской крестьянской утопии. Судя по письмам Бонч-Бруевича Ленину и его позднейшим мемуарам (где слово «секты», разумеется, испарилось), совхоз был чем-то средним между трудармией Троцкого и агропромышленным холдингом, прибыль от которого в первую очередь идет государству, а малая, покрывающая личное потребление и необходимые инвестиции в развитие, часть распределяется не индивидуально, а на всю общину, препятствуя таким образом развитию мелкобуржуазного сознания. Каким именно был баланс принудительности и добровольности в этом труде, мы не знаем; вряд ли он был сильно смещен в ту или иную сторону.