Окрестные крестьяне опасались: «уплывет наша земелька в совхоз» – но ни руководство, ни сектанты не были агрессивными и если и заманивали к себе, то демонстрацией возможностей техники (уже в первой пахоте участвовали три трактора), электрификацией и звездным персоналом: агрономом был Нахимов, племянник адмирала, зав скотными дворами – русский швейцарец Даувальдер; в 1925 году сектантский совхоз нанял собственного бактериолога и принялся производить айран. Удивительные урожаи давали клубничные поляны. В совхоз провели американские – без единой рытвинки – дороги.
Ленин помог выделить две тысячи золотых рублей на покупку оборудования для лесопильного завода; быстрые успехи позволили поставить пчельник на 120 ульев, открыть фабрику диетических продуктов из овса (толокно, геркулес, «русское какао») и колбасный завод на 320 пудов колбас в день.
Бонч посылал Ленину на дегустацию произведенные в «Лесных полянах» мягкие французские сырки (изначально, видимо, сектантский продукт – возможно, аналог пасхи и, очевидно, прототип нынешних глазированных сырков; именно в «Лесных полянах» находился центр, откуда затем они распространились в СССР) – и «Владимир Ильич был очень заинтересован нашими первыми опытами». Еще больше, чем сырки, Ленина в тот момент интересовали любые формы «замены» обычного, «темного» крестьянства альтернативным человеческим материалом, который смог бы увеличить за счет склонности к коллективной деятельности производительность труда и при этом был лоялен большевикам, да еще и сам вступал в потребительские сообщества; полностью управляемые команды, голубая мечта.
Не стоит недооценивать этот опыт – по-настоящему идеальный: если бы все хозяйства в России самоорганизовались по образцу «Полян», то коллективизации, пожалуй, и не понадобилось; «Поляны», электрифицированное, механизированное, «по-немецки» рационально управляемое, были островком чаемого социализма в послереволюционном океане хаоса. Подозрительной могла показаться разве что сектантская – сочувствующая, готовая вступать в коммунистическую ячейку и изучать историю партии, но апеллирующая к другому источнику морального долженствования – подоплека этого процветания.
Сектанты представляли собой авангард крестьянства – самоорганизующийся, мотивированный, не нуждающийся в экономическом стимулировании, признающий государство и уважающий его собственность; аналог партии – меньшинство, способное в кризисные моменты эффективно вести за собой большинство. И ровно поэтому они, естественные союзники, в какой-то момент должны были внушить партии опасения как потенциальные конкуренты; подавленные, но объективно существующие противоречия обычно выливаются в конфликты.
Разумеется, мнение, будто Ленин не стал бы проводить коллективизацию, – шестидесятническая иллюзия. Разумеется, нэп не был конечной точкой в его отношениях с крестьянством. Зафиксировав момент, когда крестьяне-единоличники достигнут максимума производительности и поодиночке уже не смогут обрабатывать больше земли, чем сейчас, ленинское государство неизбежно должно было вмешаться в процесс: предложить крестьянам обменивать их излишки на технику. Но чтобы использовать технику и добиваться большей производительности, крестьянам пришлось бы объединять свои хозяйства. Как же можно было оставить крестьян самих по себе, если с машинами и обобществленным хозяйством с них можно было получить объективно гораздо больше – контролируя при этом самостоятельность? Да, была и вегетарианская программа: стимулировать в этом классе лояльность, растить сознательность, прививать идеи социализма и искоренять темные инстинкты; постепенно снимать межклассовые противоречия и готовить к бесклассовому обществу. Но правда ли, что Ленину показалось бы ее достаточно? Все, что мы знаем о стиле тактики Ленина, говорит в пользу того, что он бы пошел дальше и провел бы коллективизацию – справа или слева от Сталина на шкале жесткости и жестокости: мог и там и там. Нэп был способом обеспечить быстрый экономический рост, оттолкнувшись от дна 1921 года.
Видимо, опыт «Лесных полян» оказался настолько удачным, что уже осенью 1921 года, с разрешения Ленина, было издано нечто вроде воззвания к российским и заграничным «сектантам и старообрядцам», которые, по описаниям Бонч-Бруевича, стремились построить общество, подозрительно напоминающее коммунистическое; теоретически духоборы, молокане, новоизраильцы очень сильно выиграли от революции и от отделения притеснявшей их церкви от государства. Ленин, особенно при том, что Бонч-Бруевич ненавязчиво, но методично, на протяжении многих лет, знакомил его с этим миром ересей, время от времени проявлял к нему доброжелательный интерес; мы помним, что еще в 1904-м РСДРП, под редакцией самого Бонч-Бруевича, издавала «Рассвет» – газету для сектантов. Воззвание предлагало сектантам обращаться в органы советской власти, получать землю – и браться за «творческий радостный труд».
Важно понять, что Ленин был агентом не только индустриальной модернизации, но и религиозной Реформации в России. Сам он действительно видел столько же разницы между религиями, сколько между желтым чертом и синим чертом, выражаясь его словами; однако, мысля вне религиозных рамок, он через Бонча знал о том, что большевистская революция воспринималась частью крестьян как род религиозной Реформации: как попытка перетряхнуть накопленную собственность – материальную и духовную – той части феодального государства, которая называется церковь. «Лесные поляны», куда пошли работать члены секты «Начало века», были удачным экспериментом как раз в этой области.
То, что в дальнейшем будет казаться просто «первым совхозом» или, как сейчас, просто еще одним очагом постперестроечной разрухи, было форпостом и символическим эпицентром попытки религиозной Реформации России – за которой, в прямом и переносном смысле, стоял Ленин, стремившийся не просто уничтожить частную собственность, но заменить ее некоей новой, приемлемой именно для России формой; именно поэтому превращение Ленина в обитателя мавзолея началось как раз в этой среде – и уж затем в процессе стали принимать участие более широкие слои крестьянских масс.
И тем многозначнее – и многозначительнее – его пребывание в районе станции Болшево сначала в 1918–1919-м, а затем и в 1922 году.
Ленин мог сколько угодно отрицать наличие некоего Высшего Существа, однако невозможно было игнорировать тот факт, что идея Бога широко распространена как среди городского пролетариата, так и, тем более, среди крестьянства; это была та идея, с которой ленинский марксизм неизбежно вынужден был вступить в жесткую конкуренцию. И неудивительно, что, войдя в свой «крестьянский период», Ленин вторгается если не в вопросы, то в дела религии.
Именно весной 1922 года Ленин издает свой печально известный указ об изъятии церковных ценностей под предлогом необходимости разрешить кризис с голодающими Поволжья: покупать на вырученные от продажи драгоценной утвари деньги зерно за границей. В целом изъятия проходили без одобрения, но поскольку в стране велась кампания помощи пострадавшим (и даже сам Ленин передал свою школьную золотую медаль как раз в фонд голодающих), в массовом порядке эксцессами они не сопровождались. Запоминающимся исключением стала Шуя, где попытка кесаря взять богово 19 марта 1922 года превратилась в расстрел, получивший полное одобрение Ленина, который требовал безжалостных и показательных действий против «черносотенного духовенства» – «подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий». Сам он в это время драпируется в давно пылившуюся без дела тогу философа и сочиняет важный для него текст «О значении воинствующего материализма», где среди прочего пропагандируется желательность навязывания материалистического взгляда на мир административными мерами. С подачи Ленина в России широко издается книга немца А. Древса «Миф о Христе», в которой «научно» доказывается, что «никакого Христа не было»; несколько раньше Ленин распорядился финансировать издание семитомника бывшего народовольца, а затем ученого-энциклопедиста (и классического «изобретателя», к каким всегда питал слабость Ленин; его тезисом было «новым людям понадобится новая история») Николая Александровича Морозова «Христос», в которой тот на основе научного анализа «Апокалипсиса» доказывал, что общепринятая хронология фальсифицирована.
По сути, события начала 1922-го есть советский аналог «тюдоровской секуляризации» – роспуска монастырей, как это сделал в Англии Генрих VIII; реформация на практике: у духовенства отнимают движимую и недвижимую собственность, передают землю и здания крестьянам и рабочим; государство забирает себе ценности, монахам предложено трудиться в статусе обычных граждан.
Известно, что Ленин – который, если верить Лепешинскому, еще лет в шестнадцать плюнул на свой нательный крестик и выбросил его – презирал и не понимал религию и не проявлял толерантности по отношению к каким-либо проявлениям религиозности у товарищей-социалистов. Церковь при большевиках, естественно, была отделена от государства. Однако пока церковь не претендовала на политическую власть, Ленин не жег молитвенники, надеясь, что они «исчезнут сами собой»; он искал возможности не искоренить религию, а «отучать крестьянские массы от обрядовых сборищ», заменить ее каким-то еще способом организации социальной и духовной жизни; поскольку все население страны не могло вступить непосредственно в партию (которая вполне годилась для осуществления эрзац-ритуалов такого рода), в разные моменты претендентами на эту роль в голове у Ленина были театр и, возможно, – если допустить, что фраза Троцкого про «важнейшее из искусств» принадлежит все-таки Ленину, – кинематограф, а также электричество («Пусть крестьянин молится электричеству, он будет больше чувствовать силу центральной власти – вместо неба») и вообще «машина» («лучше пусть у крестьян будет мистическое отношение к технике, которой овладел промышленный пролетариат, чем к земле и природе»). Таким образом, похоже, что в сознании Ленина идея существования неких прогрессивных форм религии не была табуирована: собственно, раз формой религиозной деятельно