Женщина из общежития – как раз там, похоже, обитали в 1918-м бельгийцы – кивает на забор, за которым виден несколько барачного вида, с двумя крыльями, дом – да, ленинский, но «внутри ничего нет». Теоретически именно тут, в центре образцового участка, демонстрирующего, на что способна русская революция, снявшая многие противоречия старого мира, в точке, откуда фактически началась модернизация экономики Советской России, должен быть устроен музей «крестьянского» Ленина. Ленина – мотора крестьянства – который здесь был турбирован при помощи компрессора «Бонч-Бруевич». Перед двухметровым покосившимся железным забором – помоечное бревно для выпивания. Одна из панелей забора отогнута – к бывшему музею можно пройти, не привлекая к себе чье-либо внимание. Здание выглядит как классический дом с привидениями: как в «Томе Сойере» или «Гостье из будущего»; утопающее в бурьяне и металлоломе, с побитыми стеклами и скрипучей гнилой лестницей на второй этаж; какие мысли посещают работников разместившегося в подремонтированном крыле этого дома шиномонтажа, когда им приходится оказываться там поздно вечером?
Ленин с женой и сестрой останавливался в одном крыле, семья Бонч-Бруевича – в другом; внизу обитали охранник Рябов, шофер Гиль и М. Цыганков – «матрос для поручений, где требовались храбрость и сметка». В комнатах, где столько раз ночевал Ленин, – голые стены с ободранными обоями, печка, облицованная кафелем; в «бончевском» крыле пол напрочь отсутствует, один балочный скелет; всюду стекло, пластик и убитые покрышки; разруха, какой не было и в 1920-м. Веранды-террасы при втором этаже нет и в помине. Короткая прогулка вдоль заросших борщевиком бережков обмелевшей – скорее большой ручей, чем речушка – Клязьмы (доживи Чехов, неделями гостивший тут и описавший Любимовку в «Вишневом саде», до 18-го года – и они с Лениным удили бы – или, скорее, глушили гранатами, сообразно стилю эпохи – рыбу по разным берегам) убеждает, что связанные с Лениным – и «деленинизированные» – места скорее деградируют, чем процветают. Сложно поверить, что еще 90 лет назад здесь были райские кущи.
Нэп позволил «Лесным полянам» стать не только производителем сельхозпродукции, но и торговой организацией, легально сбывающей «излишки» в фирменном «фермерском» магазине в Охотных рядах. Этот успех был, среди прочего, следствием открытия Лениным нового «фронта», который даст государству силу для следующего рывка: «торговля и контроль за ней».
Люди редко понимают, чем именно занимался Ленин после Гражданской войны, как, собственно, проводились пресловутые нэповские «послабления».
Решение «вызвать рыночного дьявола» (Троцкий) повлекло за собой необходимость трансформации всего государственного организма; с болями, в муках государство отращивало новые кости, которые должны были принять на себя вес тела – взамен изношенных или отпиленных старых. Следовало не только отобрать у Е. Преображенского ключ от комнаты, где стоял «пулемет Наркомфина», но и придумать новые способы наполнения бюджета: ввести систему налогообложения вместо контрибуций, сформулировать условия импорта и экспорта, правила циркуляции денежных потоков между российскими и иностранными банками, организовать порядок совершения сделок между государственными организациями и частными арендаторами, правила ревизий, механизмы защиты от аферистов, коррупционеров и некомпетентных дураков.
Опасения, что при слабости пролетарской власти свободная торговля может «вернуть к власти капиталистов, усилить влияние капиталистов, капиталистического сознания в обществе», лишили сна не одного левого большевика. Однако на деле гораздо больший ущерб наносила органическая неспособность большевиков к торговле – или же отвычка от нее; некоторые члены РСДРП до 1917 года считались хорошими бизнесменами, но революционный хаос и финансово-юридическая некомпетентность большинства из них часто приводили к плачевным для золотого запаса республики последствиям. Наркомвнешторгу в Литве подсунули огромную партию поддельного неосальварсана; у Наркомфина в Эстонском банке украли на 23 тысячи золотых рублей монет; у Наркомпроса некий Чибрарио выманил 220 тысяч золотых, увы, рублей на приобретение в Америке кинопленки. Ленин страшно негодовал и запоминал все эти случаи; при каждой попытке «пострадавших» выцыганить у него еще денег он напоминал о провале: верните сначала ТЕ!
Советская внешняя торговля в первые годы выглядела как мелкомасштабная государственная контрабанда. Одним из приказчиков в этой «антиблокадной» лавке был, например, Джон Рид, который в 1918 году нелегально ввозил в Америку и Европу бриллианты, чтобы продавать их на черном рынке. К 1920-му открылись некоторые легальные лазейки, а поскольку государство не стало отменять монополию на внешнюю торговлю, Ленин не собирался упускать потенциальную выгоду из такого положения дел. Дирижировал советскими учреждениями в этой сфере Красин, и Ленин разрешил ему привлекать разного рода старорежимных дельцов – уполномоченных по закупкам, по продажам сырья и т. п.; «почти на всех ответственных постах в ВСНХ сидели меньшевики» (Либерман). Даже крайне скептичный по отношению к Ленину Н. Валентинов, пораженный тем, что буржуазия худо-бедно допущена к управлению, заявляет, что к 1921 году Ленин «освободился от множества иллюзий» и из «безответственного подпольщика-демагога» превратился в правителя, готового спокойно восстанавливать Россию; меньшевистская интеллигенция, по его словам, поверила в «здоровую эволюцию власти» вообще и Ленина в частности; эта счастливая взаимность была даже зафиксирована в резолюциях XI съезда партии в апреле 1922-го: «беречь спецов».
В этот период важным партнером Ленина становится нарком юстиции Курский, которому было поручено оформить юридические рамки дозволенного – чтобы ни у кого не возникало мысли, что невидимая рука рынка может оказаться могущественнее карающей чекистской длани: регламентированию подлежало всё, включая степень подконтрольности торговых и посреднических организаций. Ленин дирижирует целым оркестром юристов, которые должны «разыграть» его формулу: «ограничить… всякий капитализм, выходящий за рамки государственного»; именно ограничить – кошмарить бизнес средствами 19-го года, «контрибуциями с буржуев», запрещалось.
Идея Ленина – крайне неординарная; против нее выступили Наркомвнешторг, Госплан и редакция «Экономической жизни», только для того, чтобы сподобиться ленинского плевка: «Рутинерство и лжеученость. Мертвечина», – состояла в том, чтобы Госбанк активно участвовал в торгово-кредитных операциях, снабжая наличностью коммерсантов и потребителей. И даже сам торговал предметами первой необходимости – мануфактурой, скобяными изделиями, мукой, сахаром. В Костине Ленин потребовал создать ему «Сводку мнений по вопросу об активном участии банка в торговых предприятиях». В 1921–1922 годах Ленин прикладывает немало усилий, чтобы оживить, видимо, мозоливший ему глаза своей неухоженностью ГУМ: превратить его в образцовый государственный, прибыльнее частных нэпманских, магазин и источник наживы. При военном коммунизме в бывших Верхних торговых рядах обретался Наркомат продовольствия, а в 1920-м там хотели создать МУМ – Межведомственный универсальный магазин, площадку, где производители будут обмениваться своей продукцией напрямую, без денег, чистым бартером. Затем наступила эпоха, когда торговля стала казаться Ленину тем «звеном в исторической цепи событий», «за которое надо всеми силами ухватиться». В подготовительных материалах к выступлениям того времени Ленин даже записывает: сознательный коммунист должен отойти в задние ряды – а на передний план выдвинуться «прикащик»; знал ли Ленин в 1906 году, когда баллотировался в Думу от профсоюза приказчиков, что в самом деле будет представлять интересы этого профессионального сообщества? Ирония еще и в том, что события последнего пятилетия создали искусственный дефицит толковых, понимающих в коммерции администраторов. Первое начальство ГУМа, получив «на обзаведение» миллион рублей, решило вложить их – трудно поверить – в финансирование подъема затонувших судов с ценным грузом: парохода «Батум», нефтеналивника «Эльбрус» в Черном море и прочих кораблей «с сокровищами» (отсюда, видимо, и логотип ГУМа – спасательный круг; «Хватайтесь за этот спасательный круг! Доброкачественно, дешево, из первых рук!» – писал Маяковский). Что касается собственно торговли товарами, то поначалу их удавалось найти крайне мало – и ГУМ больше походил на склад, занимающийся «распродажей конфиската» или поднятых со дна предметов. Но постепенно в проект влили несколько миллионов золотых рублей, в Америке и Германии открыли представительства ГУМа, закупавшие вещи – от фонографов до автомобильных свечей, – и успешно его «перезапустили».
Спектр применявшихся Лениным в 1920–1922 годах рецептов, как «оттолкнуться от дна», впечатляет. Он инициирует и поощряет самые экстравагантные варианты взаимодействия разных классов, идеологий, верований и форм хозяйствования. Шокирующие дипломатические соглашения, привлечение сектантов, нелегальный экспорт золота посредством перечеканки царских монет в Швеции, наем иностранных инженеров и репатриация трудоспособного населения из Америки, переброска группы американских фермеров и партии тракторов без горючего в деревню Тойкино Пермской губернии, подкуп бриллиантами членов британского парламента, учреждение промышленных и внешнеторговых банков, инвестиции в разработки новых материалов (карбонид), промышленный шпионаж (попытки узнать в Германии секрет приготовления вольфрамовой нити для «лампочки Ильича»). Баку теперь – гнездо капитализма в духе Дикого Запада, «Лесные поляны» – очаг аграрного коммунизма, Москва – банковская мекка; абсолютно любые формы экономической деятельности хороши, лишь бы выйти из «штопора», гальванизировать изнуренное турбулентностью общество и экономику. Главное «правило Ленина» – одновременно «держать на коротком поводке буржуазию»: никаких политических уступок; именно поэтому, обнимаясь со спецами, он одновременно составляет черный список гуманитариев, которые представляются ему бездельниками и контрреволюционерами – и уже осенью их действительно вывезут из Советской России на двух «философских пароходах». Уже тогда этот пинок разрекламировали как гуманитарную катастрофу, однако это, мягко говоря, преувеличение: как бы скептически ни был настроен к Советам академик Иван Павлов, его оставили – да еще по указанию Ленина обеспечивали всем необходимым для работы; то же касается, например, Павла Флоренского и Густава Шпета; Ленин демонстрировал «бешенство» и непримиримость, однако у «думающей гильотины» хватало ума отделять агнцев от козлищ.