К 1922-му стало совершенно очевидно, что не только сам Ленин «отдрейфовал» в сторону крестьянства, но и эволюционировал его стиль управления. Он по-прежнему может пообещать публично, что, победив в мировом масштабе, «мы, думается мне, сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира» – но уже с некоторой самоиронией, давая понять, что кавалерийский наскок хорош на войне против буржуазии, а в экономике и строительстве железных дорог не работает. Декреты за подписью Ленина продолжают издаваться и в 1921-м – что-нибудь вроде «признать сельскохозяйственное машиностроение делом чрезвычайной государственной важности»; но Ленин больше не тот «взбесившийся принтер» 1917 года, уверенный, что можно переменить мир декретами, которые формально и декларативно вводили или отменяли какие-то законы или понятия, изменяли юридический статус вещей и людей, однако не в состоянии были заставить дрова появиться, а зиму – исчезнуть; «такая печальная штука эти декреты, которые подписываются, а потом нами самими забываются и нами самими не исполняются».
Чтобы систематически снабжать города топливом, нужно было не стучать посохом об пол – и не гоняться за отдельными якобы перспективными чудо-изобретениями, а создавать модернизированную экономическую систему, внутри которой товары и сырье перемещаются – принудительно или в силу материальной заинтересованности отправителей – в нужном направлении. Интересы Ленина образца 1922 года явно эволюционируют от отдельных технических изобретений к большим инновациям: вместо утилизации шишек он занят децентрализацией тяжелой промышленности, вместо продюсирования авральных «ударных» строек – долгосрочными проектами индустриализации целых областей на основе плана экономического районирования страны.
Манера читать на рутинных заседаниях Совнаркома только что вышедшие книги – не беллетристику, разумеется, а послания Валентинова и Питирима Сорокина, отчеты Ломоносова, доносы на Гуковского, фанаберии английской левой социалистки Панкхерст, доклады Цеткин, письма рабочих и крестьян и прочий нон-фикшн – сыграла важную роль; так однажды, в 1919-м, с подачи Красина, в руки Ленина попадает книга профессора Гриневецкого «Послевоенные перспективы русской промышленности», в которой объясняется, что есть вещи поважнее курса рубля и банковской системы; сформулированные им приоритеты – налаживание доступа к топливу, восстановление транспорта, перезапуск индустрии и увеличение производительности труда – были для ленинских ушей пением сирен. Слова «советская» и «плановая», применительно к экономике, кажутся абсолютными синонимами, однако как знать, если бы Ленин не прочел эту книгу, то и Госплана бы не возникло; на протяжении первых двух послереволюционных лет у Ленина не было никакого более конкретного плана, чем «осуществление диктатуры пролетариата с целью построения социализма». Раньше, едва появлялся доступ к тем или иным источникам энергии (нефтепромыслы, украинский или сибирский хлеб, донецкий уголь), – Ленин использовал весь свой административный ресурс, чтобы дорваться туда, быстро использовать, восполнив катастрофический дефицит в других местах, одновременно жестко контролируя потребление и распределение. Нужно было увеличить производительность труда – он сочинял теоретическую работу о важности рабочего контроля и перспективности социалистического соревнования как рода спортивного стимулирования. Все это позволяло противникам Ленина крутить пальцем у виска: этот живет в параллельном мире. Книга Гриневецкого вернула Ленина в реальность: она содержала в себе готовую программу, как восстановить и одновременно модернизировать промышленность.
Мало того, впечатления от этой книги наложились на эффект от книги Карла Баллорда «Государство будущего» – благодаря которой Ленин уже к 17-му году увлекся идеей «сделать Россию электрической» и форсировал идеи строительства электростанций. Две эти книги – широко обсуждавшиеся «в Малом Совнаркоме» – позволили Ленину переформулировать задачу. ГОЭЛРО становится «второй программой партии», коммунизм – «советской властью плюс электрификацией всей страны»; разумеется, в рукаве у Ленина было много разных лозунгов, поэтому нельзя судить по ним о его подлинных намерениях; однако факт тот, что именно к 1921 году Ленин учится планировать – неважно что именно – «всерьез и надолго»; поэтому – и поэтому тоже – ГОЭЛРО преобразуется в Госплан.
Ленин осознает, что для преодоления крестьянского кризиса 1921 года и выхода из него на лучшую позицию нужны не отдельные чудодейственные меры – «а давайте все-таки выпустим золотой червонец вместо совдензнака» или «давайте проведем в каждую крестьянскую избу свет, это увеличит авторитет большевиков» – нужен именно комплексный план. Не просто «разрешить деревне торговать» – но понимать, как, где и при чьем посредничестве будет приобретаться и производиться на потекшие по экономической системе деньги сложная техника, которая затем поможет провести коллективизацию деревни. Не просто выкачивать энергию из ставшего доступным крупного источника – но сразу проектировать инфраструктуру и заранее перераспределять человеческие ресурсы.
Надо сказать, раньше Ленин никогда ничем подобным не занимался. Он занимался политикой – например, тем, как можно быстро использовать для пролетарской борьбы политическую энергию крестьянских восстаний.
Дело не в том, что сначала Ленин был «глуп», а затем «поумнел»; мы видели, что, держа в голове утопию «Государства и революции» – вершину, которую он отчаянно хотел покорить при жизни, – он позволял себе время от времени отступать и «спускаться», если видел, что не в состоянии подняться наикратчайшим путем. Вокруг него всегда было много леваков, которых в хорошие периоды он использовал для «прощупывания» казавшейся ему перспективной ситуации – нельзя ли ее сдвинуть еще левее, а затем, в случае неуспеха, осаживал тех, кто по инерции сохранял чересчур левый настрой. Еще в 1920-м Е. Преображенский – явно имея благословение Ленина – настаивал, что деньги нужны только для того, чтобы, не собирая с буржуазии прямого налога, экспроприировать у нее посредством таргетируемой инфляции ее деньги – необходимые для гражданской войны с буржуазией же; затем обмен товарами останется, а деньги сами собой отомрут. Таким образом он «настрелял» из своего пулемета Наркомфина дензнаков на квадриллион рублей. И сам Ленин в том же 1920-м, видимо, полагал, что это хороший способ прийти к быстрому социализму; действительно, зачем обеспечивать дензнаки золотом, если оно нужно на приобретение разного дефицита (от локомотивов до кожаных подметок) для распределения, не для продажи. На самом деле речь идет не просто об изменении взглядов на природу инфляции, но об эволюции Ленина-финансиста. Если в 17-м ему представлялось, что ключ к управлению – это банки и финансы, что «власть буржуазии» подразумевает прежде всего «власть банкиров», подлинных дирижеров империалистического мирового концерта, что достаточно контролировать потоки денег – кому-то предоставлять преференции, а кого-то подвергать «революционной ассенизации» – а дальше в ходе быстрой классовой войны рабочие сами всё организуют и проконтролируют, а государство будет им помогать реквизированными у буржуазии деньгами, инвестировать в их проекты, – то теперь выяснилось, что да, банковскую систему присвоили и по сути разрушили, но толку нет; даже если залить кредитами промышленность, все равно производство застопорено: ничего нет – ни сырья, ни топлива, ни транспорта, а рабочие (на самом деле Ленин знал, что это по большей части недавние крестьяне, оказавшиеся на фабриках, чтобы уклониться от призыва в армию, – и не успевшие выработать пролетарского сознания) больше заняты тем, как продать на черном рынке металлические детали, отодранные от простаивающих станков. Деньги, реквизированные в банках, и золотой запас, отчасти захваченный в Москве, отчасти отбитый у Колчака, не позволяли вам модернизировать страну, если Донбасс отрезан, а англичане блокируют морские коммуникации. Даже и за золото вы не сможете купить хлеб, дрова, обувь, лекарства.
И вот уже в 1921-м Ленину приходится засесть за свои старые счеты, на которых он вел статистику «безлошадных хозяйств», и признать: прогресс будет обеспечиваться не быстрыми мощными точечными инъекциями золота в самые перспективные сектора экономики, но за счет постепенного экономического роста, который даст оживление торговли и переход на расчеты более традиционными, обеспеченными золотом и товарами деньгами.
В массовом сознании Ленин едва ли воспринимается как бог-покровитель международной торговли, и тем не менее одним из самых ярких направлений его деятельности в начале 1920-х стало секрецирование феромонов, которые должны были изменить поведенческие инстинкты иностранных и отечественных инвесторов, избегавших Советской России как черной дыры. Редко появляющееся в нынешнем экономическом лексиконе слово «концессия» словно бы излучало некую магию, как в середине 2010-х – «криптовалюта», – хотя, буквально переводившееся как «уступка», оно подразумевало всего лишь сдачу государством в аренду неких фрагментов госсобственности по принципу «тебе вершки, а мне корешки»: владеющая деньгами и технологиями часть акционеров – арендаторы – использует свои активы и организует производство (добычу, эксплуатацию) чего-либо, тогда как другая часть – юридические владельцы – получает половину (треть, пять процентов, один процент) прибыли предприятия. Так радужно, однако, все выглядело лишь у Ленина в голове; то, что учредить было «архижелательно», на деле оказалось архизатруднительно.
Опытный казуист, Ленин объяснял озадаченным перспективой вновь обнаружить себя опутанными капиталистическими цепями рабочим, что «нам, коммунистам, приходится платить за обучение; мы предпочитаем платить иностранцам, ибо за деньги мы всегда сможем освободиться от них, едва только мы сделаемся достаточно сильными. А кроме того, мы можем себе позволить дать им все, чего они просят: ведь через несколько лет в Европе произойдет социальная революция, и тогда все, что они принесли, достанется нам без всякой оплаты». В переводе на русский язык вся эта игривая футурология означала: золотой запас кончается, чтобы перезапустить и тем более модернизировать промышленность в условиях непрекращ