К осени 1920-го было понятно, что Камчатка, где по условиям Портсмутского договора не было русских войск, в любой момент может быть оккупирована Японией и советская власть не может ничего с этим поделать. Да и «советской» в 1920 году власть на Камчатке можно было назвать лишь условно, потому что там то и дело нарисовывались недобитые белогвардейские отряды, объявлявшие свои законы. Исходя из этой неопределенности («Как будто она является собственностью государства, которое называется Дальневосточной республикой», хмурил брови Ленин, «кому же она принадлежит в настоящее время – неизвестно»), Ленин предполагал «привлечь американский империализм против японского», чтобы Америка «прикрыла» территорию, которую большевики все равно были не в состоянии контролировать. Вандерлип импонировал Ленину тем, что имел репутацию эксперта по экономическим отношениям с Россией (еще с 1890-х годов, когда он по заданию американских компаний искал на Дальнем Востоке и Сибири месторождения золота, угля и нефти и даже выпустил книгу «В поисках сибирского Клондайка») и мог сойти за разносчика социальной эпидемии, пропагандируя в прессе и деловых кругах необходимость торговли с Советами.
Этот джентльмен предлагал несколько вариантов – от буквальной покупки, которая цинично подразумевала как денежное вознаграждение, так и признание Америкой Советской России, до права размещать военные и угольные базы и аренды на полвека – с обязательством в течение пяти лет начать работу и выплачивать два процента от прибылей. Ленин обсуждал только вариант аренды – и требовал права более раннего выкупа и соблюдения прав рабочих. Кончилось не то чтобы ничем – декларацию о намерениях (передать Америке Камчатку, часть Дальнего Востока и северо-востока Сибири на 60 лет с правом открыть военную базу) подмахнули и расстались со скептическими, но улыбками. Ленин уклонился от того, чтобы подписать Вандерлипу свой портрет – «товарищу» писать нельзя, а как же еще, но сподобился комплимента: «“Я должен буду в Америке сказать, что у мистера Ленина (мистер по-русски – господин), что у господина Ленина рогов нет”. Я не сразу понял, так как вообще по-английски понимаю плохо. – “Что вы сказали? Повторите”. Он – живой старичок, жестом показывает на виски и говорит: “Рогов нет”….В Америке все уверены, что тут должны быть рога, т. е. вся буржуазия говорит, что я помечен дьяволом».
Разумеется, Ленин принимал у себя не всех капиталистов, которые желали самолично освидетельствовать его череп на предмет наличия экзотических наростов. Вандерлип, ссылавшийся на связи в сенате, знакомство с будущим президентом Гардингом и родство с миллиардером Вандерлипом (неподтвержденное, по словам Ленина, «так как наша контрразведка в ВЧК, поставленная превосходно, к сожалению, не захватила еще Северных Штатов Америки»), попал к нему по рекомендации Литвинова и Красина.
Вандерлип обзавелся прозвищем «Хан Камчатки», а Ленин – несмотря на публичные сетования о том, что «перспектива побеседовать с такой капиталистической акулой не принадлежит к числу приятных» – упрочил свою репутацию широко мыслящего политика, готового к компромиссам, и добился того, чтобы об этом «контакте» раструбила вся мировая пресса, так что японцы оказались вынуждены выбирать, оккупировать ли им Камчатку «по-настоящему» или довольствоваться хозяйничаньем там дефакто.
Любопытно, что отношения с Вандерлипом угасли скорее из-за «той» стороны; чаще разрыв случался по инициативе – или в связи с провокационными требованиями – советских контрагентов.
Когда доходило непосредственно до «распродажи России», в которой, разумеется, обвинила Ленина белая эмиграция, выяснялось, что для инвесторов зарезервированы наиболее труднодоступные уголки российской территории и наиболее руинированные сектора промышленности. Иногда соглашения срывались по личному указанию Ленина, чье поведение в этой сфере было не вполне прогнозируемым: иногда он любезно расшаркивался перед капиталистами, иногда демонстрировал ледяные глаза, выставляя вместе с «лотами» длинные списки заведомо неприемлемых условий: вот вам лесной участок на вырубку, но он находится в тысяче верст от ближайшей железной дороги, так что, боюсь, вам придется проложить туда путь за свой счет – и затем, когда вы уйдете после первой забастовки, которую мы вам обязательно устроим, догадайтесь, кто будет его использовать.
Так, Лесли Уркарта, который, кажется, уже заглотил наживку, Ленин вычеркнул из своей записной книжки после того, как тот потребовал хотя бы символического, но возмещения старых убытков (что создало бы прецедент) и разрешения спорных вопросов в суде, а не по приговорам спецслужб (спасибо, у нас тут не Англия, а свои законы, согласно которым у ЧК много прав).
Впоследствии сам Ленин объяснял С. Либерману, почему он так непоследователен с потенциальными концессионерами: «Советская Россия не только купец, но еще и первое революционное правительство в мире, и все наши шаги за границей мы должны рассматривать в двух аспектах: в политическом и коммерческом. В зависимости от обстоятельств, одни соображения могут превалировать над другими». По сути, это означает, что лозунг «Учитесь торговать!» мог быть снят в любую минуту, как только международная обстановка поменялась бы в нужную сторону, – чтобы заменить его на «Вспоминайте, как воевать».
И хотя видимые признаки близкой революции к западу от российской границы никак не возникали, международная обстановка позволяла менять себя.
У Ленина были основания потирать руки, когда 7 января 1922 года правительство Италии прислало России приглашение на Генуэзскую конференцию. Ему даже не нужно было ехать за границу в парике и под чьей-то чужой фамилией или суфлировать Чичерину из железного ящика: имея в голове, благодаря собственному анализу, вошедшему в резонанс с еще более остроумным кейнсовским, видение постверсальской ситуации, Ленин знал, как нужно разыгрывать эту не им затеянную – но, как знать, способную дать ему больше, чем основным игрокам – партию, и сумел подготовить к разным сценариям свою делегацию. В конце концов, Генуя как предприятие была затеяна Ллойд Джорджем, а это был противник, которого Ленин всегда переигрывал; «Посвящаю эту брошюру, – издевательски написал он на «Детской болезни левизны», – высокопочтенному мистеру Ллойду Джорджу в изъявление признательности за его почти марксистскую и во всяком случае чрезвычайно полезную для коммунистов и большевиков всего мира речь»; кроме того, Ллойд Джордж, похоже, рассчитывал на импровизацию, тогда как, судя по действиям Ленина в Костино, уже в январе у него был четкий план того, как могут разворачиваться события в Италии в апреле – мае.
Ленин прекрасно знал, зачем Англии понадобилась эта конференция: чтобы конкурировать с наливающейся силой Америкой, она нуждалась в европейском рынке, а ключом к его послевоенному оживлению оказывалась ленинская Россия – которая, в идеале, должна была стать объектом совместной эксплуатации Англии, Франции и Германии, к выгоде Англии. Ллойд Джорджу оставалось примирить Францию с Германией, предложив им колонизировать Россию – которая, судя по масштабу кризиса, часто звучащему на съездах партии слову «госкапитализм» и охоте за концессионерами, в которой принимали участие первые лица государства, и так готова была к такому варианту. Ленин был не против примирения и экономического процветания, но последнее, что ему нужно было, – это единая Европа, которая могла совместно давить на и так еле живую Россию.
Стратегия, выбранная Лениным для Генуи, по сути изначально была рассчитана на то, чтобы «волынить» и «динамить» Антанту, однако – в высшей степени дружелюбно. Потенциальные инвесторы должны понять, что Россия изменилась, и почувствовать себя там если не как дома, то на привычной для себя территории. ЧК? Преобразована. Армия? Сокращена минимум на четверть. Инакомыслящая интеллигенция? Имеет возможности издавать книги, собираться больше трех, высказывать альтернативные точки зрения – и сама подписывает открытые письма, предлагая Западу дружить с теми, кто предоставил ей покровительство.
Делегация, представляющая нищую страну, выдвинулась в Геную далеко не с пустыми руками. Еще в январе Ленин сколотил комиссию из экспертов, которые оценили ущерб, нанесенный Советской России интервенцией Антанты. В самом начале заседаний дипломаты вручили участникам конференции отпечатанные отдельными брошюрами встречные «Претензии», которые выглядели достаточно убедительными, чтобы цифра в 39 миллиардов золотых рублей прочно закрепилась в сознании руководителей Антанты. Это была заявка на сильную позицию, позволявшая с порога отмести все попытки кредиторов вернуть свои долги, а бывших собственников – имущество. Мало того, выяснилось, что у Советов калькулированы также претензии и к Германии; это оказалось для немецкой делегации неожиданностью – им что же, еще и русским теперь платить?
Едва распаковав подозрительные контейнеры, советская делегация обнародовала свою – изготовленную совместными усилиями Чичерина и Ленина – широкую программу, изобилующую свежими идеями в духе разрядки. На голубом, что называется, глазу предлагалось упразднить военные подводные лодки и «пламенеметы»; запретить бомбежки с воздуха и самолетные бои; в рамках проекта интернационализации путей построить сверхмагистраль Лондон – Москва – Владивосток (Пекин) – и эксплуатировать богатства Сибири совместно на взаимовыгодных началах (особенно пикантно выглядит эта задумка, если знать, что меньше года назад большевики, кажется, готовы были согласиться на Россию до Урала в обмен на поставки хлеба от крестьян восставшей Сибири); распределить по всем странам золото, «втуне» лежащее в американских банках; ввести общую золотую единицу; планомерно, с учетом текущего соотношения богатства и бедности, распределять ресурсы (топливо, продовольствие, промтовары) и заказы – чтобы, преодолев «национальные эгоизмы» и нейтрализовав хищнические инстинкты капиталистических олигархий, обеспечить экономический рост всех регионов мира – как выигравших от войны, так и разоренных; наконец, отменить все военные долги, пересмотреть Версальский договор и допустить на международные конференции «негритянские народы».