а, London Eye, «Огурца», другим был «скайлайн», силуэт города: линия горизонта проходила гораздо ниже. На южном берегу Темзы вообще были фавелы, куда иностранцам не следовало соваться в принципе. «Русским» районом считался Ист-Энд, Уайтчепл, Лаймхаус – нынешний пакистанскобангладешский анклав. «За Сити вы попадаете в настоящий мир дешевки и хлама», – писал большевистский дипломат-англофил Платон Керженцев. «Воскресная толкучка на Мидлсекс-стрит – вылитый базар где-нибудь в Кельцах или Виннице». Несмотря на то, что найти в Уайтчепле селедку, баранки, черный хлеб и соленые огурцы было проще, чем мармайт и боврил, в Лондоне не сложилось хорошо взаимодействующей друг с другом общины политэмигрантов, как в Париже и Женеве; возможно, просто из-за небольшого количества – всего две-три тысячи человек, распыленных по огромному городу; возможно, потому что среди них было мало безработных – кто хотел, быстро находил работу на фабриках, и на политику у них оставалось меньше времени. Англия была поставщиком «чужого», страной-где-всё-наоборот – притягивавшей отдельных особей со странными запросами, – но не массы. Сюда даже и рефераты-то приезжали читать раз в сто лет – за отсутствием спроса даже на Ленина или Луначарского. К лондонским «селебрити» относились князь Кропоткин, бывший руководитель кружка «чайковцев» и будущий видный эсер Николай Чайковский, а также видный марксист-левак, игравший большую роль среди английских социал-демократов Федор Ротштейн; уже после Ленина к этой компании присоединятся Чичерин, Литвинов, Коллонтай. Роль русской газеты выполняли здесь бундовские «Известия».
Парадокс в том, что несмотря на – или благодаря всем вышеизложенным факторам – Лондон стал тем «Курским вокзалом», где рано или поздно, вольно или невольно оказывались участники трех из четырех «классических» – «ленинских», до 1917 года – съездов РСДРП: Второго, Третьего, Пятого. Да, мало кто из русских жил здесь – зато здесь можно было встретить большевиков, которых с трудом представляешь себе за границей в принципе, – вроде Клима Ворошилова, у которого, в качестве участника V съезда, было несколько недель для того, чтобы освоить восток Ислингтона. Именно там, в церкви Братства на углу Саутгейт и Балмс роу, Горькому на десятки лет запомнится порозовевшая лысина Ленина: тот буквально сполз под стол от смеха из-за глупости, которую сморозил выступавший Плеханов.
Лондон, сохранивший меморабилии о временах ранней РСДРП, надобно еще поискать. Вместо церкви Братства – где, располагая скудным бюджетом 2 шиллинга в день на человека, нащупывали пути преодоления революционного кризиса 350 российских социал-демократов (американский мыловар-филантроп – у которого Ротштейн и Плеханов попытались добыть 1700 фунтов после того, как 100 тысяч рублей, выделенные для мероприятия, кончились гораздо раньше, чем планировалось, – понаблюдал за русскими революционерами с хоров и нашел их очень «сосредоточенными», после чего раскошелился) – многоквартирный дом. Снесен в 1960-е – чтобы возникнуть в новом обличье – отель «Imperial» на Рассел-сквер, где Горький, приехавший в Лондон вместе с М. Андреевой для участия в V съезде РСДРП, впервые задумался, не чокнутый ли Ленин – после того, как тот полез щупать и ворошить их постель: не сыро ли белье, что может неблагоприятно сказаться на здоровье пролетарского писателя. Больше не считается «русским местом» в Лондоне Парламент-хилл в юго-восточном углу Хэмпстедской пустоши с хорошим видом на город – куда по выходным члены русской колонии выбирались с детьми на пикники, поиграть в горелки и лапту. «The Pindar of Wakefield» на Грейз Инн-роуд – нечто среднее между пабом и мюзик-холлом, в котором выступали Боб Дилан и «Pogues» и где можно было встретить персонажей в диапазоне от Карла Маркса и Ленина до Сталина и Розы Люксембург, теперь называется «The Water Rats». Нынешний Лондон вряд ли подошел бы делегатам какой-то аналогичной РСДРП партии в качестве места для собрания: слишком многочисленная русская диаспора, слишком пристальное внимание спецслужб к иммигрантам, слишком проходное место – и слишком велик шанс выпить чая, в котором окажется полоний.
Тахтарев, у которого Ульяновы провели свои первые несколько дней в Лондоне, был проницательным социологом, исследователем рабочего движения в Петербурге 1890-х и умеренно-левым марксистом, женатым на подруге Крупской Аполлинарии Якубовой. У Тахтаревых же встречали и наступление многообещающего 1903 года: Троцкого пригласили, но он не пошел – и очень жалел потом: то был последний в истории шанс увидеть Ульяновых вместе с Мартовым и Засулич в дружеской предновогодней атмосфере. Позже отношения разладились, и лондонские любезности оказались забыты; Крупская, поджав губы, сообщила Шагинян, что Тахтарев был «марксист на час».
За год, который назвавшиеся «мистером и миссис Рихтер» Ульяновы прожили в Лондоне, у них, похоже, не возникало особых поводов для нареканий ни в связи с климатом, ни в связи с нравами аборигенов: с лета 1902-го жалобы на «лондонское обалдение» (нечастая лексика для Ленина) сошли на нет; люди оказались красивыми, любезными и неагрессивными, климат – приятным (туманов не было, и погода стояла типичная лондонская-как-сейчас: жаркое лето и теплая сухая зима с небольшим похолоданием в январе – феврале), город изобиловал парками и маршрутами для прогулок, и даже с водными процедурами, к которым Ульяновы привыкли в Мюнхене, дела, надо думать, наладились – в Гайд-паркских прудах можно было в определенные часы купаться, и наверняка Ленин пользовался возможностью окунуться в Серпентайн или Круглый пруд. Гримасы «диккенсовского», «готического» капитализма в Англии – по крайней мере в Лондоне – также не выглядели такими уж отвратительными. Статистика противоречила беллетристике. Как ясных дней на деле было гораздо больше, чем туманных, так и смертность в Лондоне была наименьшая среди всех европейских городов. Настоящая нищета царила не столько в рабочих, сколько в иммигрантских кварталах. Теоретически русскому пролетарскому вождю было бы уместнее поселиться в Ист-Энде, где он мог непосредственно погрузиться в атмосферу беспросветности, однако Ленин ограничился тем, что время от времени вел там занятия в кружке рабочих – тестируя на них программу РСДРП, которую как раз и сочинял в этот момент. Один из лондонских «сталкеров» Ленина, Н. Алексеев, вспоминает, что среди участников были «русский англичанин Робертс», «русский немец Шиллер», одессит Сегал и петербуржец Михайлов. Рабочие-аборигены были, несомненно, зажиточнее русских, и Ульянову, хорошо знавшему Невскую заставу, любопытен был как раз процесс «обуржуазивания» «сознательных» рабочих – которые по примеру высших классов объединялись в разные клубы и устраивали свои собрания – часто протестного характера. Троцкий рассказывает о их совместном с Ульяновыми походе в некую социалистическую церковь, где речи, обычные для с.-д. митинга (Ленин переводил им спич наборщика, вернувшегося из Австралии), время от времени перемежались пением благочестивых псалмов – «Всесильный Боже, сделай так, чтоб не было ни королей, ни богачей»; социалисты и «попы», к удивлению россиян, считали друг друга союзниками в борьбе за «права человека».
Похоже, Англия, несшая другим странам колониальное рабство – или, по крайней мере, экономическую зависимость, – сама представляла собой «глаз циклона», где действовали демократические законы и эксплуатация буржуазией пролетариата ощущалась не так болезненно.
Этот английский опыт и английские чудачества привлекали внимание не только Ленина. Пристальнее всего на англичан смотрели немцы. Собственно, пресловутый ревизионизм Бернштейна был основан на наблюдениях за английским опытом: вот каким – надклассовым – должно быть государство: рабочие объединяются через свои тред-юнионы и контролируют госорганы. У Ленина было другое мнение на этот счет: он знал, что тред-юнионизм есть «идейное порабощение рабочих буржуазией», и не собирался пересматривать свои взгляды.
При словосочетании «Ленин в Англии» в голове должен возникать образ человека в котелке, костюме и с зонтиком под мышкой – сливающегося с фоном: длинным лондонским, с торчащими каминными трубами, трехэтажным зданием «ленточной застройки». Таким был дом Ульяновых на Холфорд-сквер – непримечательный, с неоштукатуренным кирпичным фасадом, без крылечек с колоннами, эркеров и прочих нынешних декоративных атрибутов такого рода кварталов; из муниципальных благ – лишь районный скверик. Дом сейчас не увидишь; впрочем, в реликварии Центрального музея Ленина хранятся решетка камина и кусочек обоев непосредственно из «ленинской» квартиры; эти объекты попали туда благодаря хозяйке, миссис Йо, которая в 1930 году получила предложение прийти в советское посольство и поделиться рассказами о своих жильцах. Меж тем ее отношения с «Рихтерами» поначалу складывались далеко не безоблачно: те показались ей недостаточно респектабельными: мало мебели, занавески на окна не повесили; женщина не носила обручального кольца. В отсутствие мужа к ней постоянно приходил другой мужчина: Крупской приходилось взаимодействовать по делам редакционной переписки с Мартовым и чтобы избежать многочасовой коммуникации со своим товарищем, Ленин, когда тот являлся к его жене, уходил в библиотеку. Претензия была высказана; для объяснений был вызван Тахтарев, которому пришлось едва ли не грозить хозяйке судом за диффамацию – с какой стати она берется так или иначе интерпретировать отсутствие кольца у законной супруги? Занавески – повесят, договорились; но тут Ленин совершил еще несколько faux-pas – во-первых, по выходным стучать в дверь не полагалось, а он стучал; во-вторых, в воскресенье же он был застигнут передвигающимся по улице с булкой под мышкой – в воскресенье, когда вообще не полагается ничего покупать, да еще и хлеб не был ни во что завернут! Разумеется, все эти воспоминания написаны задним числом, и, скорее всего, эксцентрическая ксенофобия хозяйки преувеличена; наверняка ее больше смущали посетители-иностранцы – которые, прознав о переезде «Искры» в Лондон, навострили лыжи в том же направлении и вряд ли выглядели благонадежными. Потом отношения выровнялись; во всяком случае, Ульяновы прожили в доме целый год, не попытавшись сменить квартиру; однако видно, что им не нужно было далеко идти, чтобы получить пищу для размышлений об инаковости англичан.