Здание на Клеркенвилл Грин, 37, напоминает клуб, наскоро сооруженный на найденные в стуле сокровища, – хотя вообще-то оно построено 300 лет назад, но затем было зареставрировано до «вылизанности»; вот уже несколько десятилетий это «Marx Memorial Library». Библиотека по-прежнему функционирует; там даже есть нечто вроде «ленинского уголка»: подозрительно просторное помещение, забитое соответствующими бюстиками и книжками. Существует удивительная фотография 1942 года, на которой это здание утопает в людских толпах, а фасад украшен портретами Черчилля, Сталина, Рузвельта и Чан Кайши, но в центре – в центре Лондона! – гигантская растяжка с Лениным и надписью: «It's better to give help how than receive Hitler later» – «Лучше дать помощь сейчас, чем потом получить Гитлера».
Краткая история британско-советских отношений после октября 1917-го, краеугольным камнем которых, несомненно, была фигура Ленина как главного объекта ненависти и идеолога, столь же причудлива, как декорация этого здания.
Разумеется, британцам крайне не нравилось происходящее на Востоке – особенно после того, как большевики отказались поставлять пушечное мясо для войны с немцами и австрийцами и заключили «предательский» сепаратный мир. В первой половине 1918-го английская разведка активно пыталась организовать убийство Ленина, чтобы не допустить выхода из войны – так называемый «Заговор Локкарта» (помимо Локкарта, в шпионских комбинациях участвовали Савинков и Сидней Рейли – тот самый, что вдохновил Флеминга на создание образа Джеймса Бонда; через несколько лет Рейли убили в России, а Локкарта на некоторое время арестовали). Затем около 14 тысяч англичан участвовали в прямой интервенции в Архангельске и Мурманске под предлогом защиты британских военных складов от немцев; предполагалось скоординировать этот контингент с латышами, охранявшими Кремль, чтобы ликвидировать «большевистских баронов» и сформировать ориентированную на Антанту военную диктатуру.
Ленин также не делал вид, что его не интересует Англия. Еще в 1917-м англичане за антивоенную пропаганду отправили за решетку большевика Чичерина. В ответ большевистское правительство заблокировало в британском посольстве в Петрограде посла Бьюкенена, и 3 января 1918-го Чичерина выпустили и выслали; но гнездо зла не было ликвидировано. Уже 4 января Максим Литвинов, один из старейших агентов «Искры» и впоследствии весьма твердокаменный большевик, обосновавшийся в Лондоне, где он работал техническим секретарем директора дореволюционного Московского кооперативного народного банка и женился на англичанке, прочел в газете, что отныне он является послом Советской России, – не самая, надо полагать, безопасная должность, учитывая количество людей, которые хотели бы выместить свою ненависть к узурпаторам и предателям большевикам на их представителе; и вряд ли власти слишком бы этому препятствовали. Тем не менее, услышав сигнал рожка, старый боевой конь партии тотчас же развил бурную деятельность, снял офис и открыл не то чтобы посольство, но так называемое «Russian People's Consulate» – с некоторой даже инфраструктурой. Себя он называл – это была чистейшей воды самодеятельность – «Russian People's Ambassador». Не получив никаких инструкций, Литвинов принялся импровизировать – и умудрился не только превратить воображаемые привилегии (вроде возможности обмениваться со своим правительством неконтролируемыми сообщениями и посылками) в реальные – но и лишить их своего предшественника В. Набокова; также он заблокировал доступ Набокова к царским счетам в Банке Англии – просто написав туда письмо на некоем «правительственном» бланке. Вся эта нахальная, даже без каких-либо указаний из Петрограда и Москвы (там было не до Англии) деятельность продлилась недолго – его так и не признали полномочным посланником. Тем не менее англичане и русские не прекращали коммуникации – и поэтому миссии присутствовали в обеих столицах, и если «там» кого-то арестовывали – например Локкарта в 1918-м, то арестовывали и «здесь» – Литвинова; и решить этот вопрос можно было только одновременной отменой арестов.
Хуже то, что Литвинов был не единственным «официальным» представителем Советской России на территории Великобритании. Лидером марксистов Шотландии был Джон Маклин – человек совсем другого поколения и склада, чем снулый Квелч. Школьный учитель, он уже летом 1914-го сообразил, что означает мировая война, и принялся публично разоблачать империалистов абсолютно ленинскими словами. Его речи очень сочувственно выслушивали в индустриальных районах Шотландии, где всегда были сильны тред-юнионы, и поэтому Маклина долго терпели, но в 1916-м все же упекли за решетку. Освободила его Февральская революция в России, вызвавшая массовые демонстрации в Глазго и районе Клайд. Ленин называет Маклина «героем-одиночкой, взявшим на себя тяжелую роль предтечи всемирной революции». Начиная с июня 1917-го, когда его, наконец, выпустили, он развернул антивоенную агитацию, выбросил лозунг про «кельтский коммунизм» и выводил на улицы Глазго по сто тысяч человек. В январе 1918-го Джона Маклина выбирают (с подачи Ленина, объяснившего матросу Железняку и Максиму Горькому, кто это) почетным председателем III съезда Советов; и даже при том, что это была липовая должность, формально во время съезда Россией руководил шотландец. Еще через месяц Маклин не имеющим прецедентов образом был назначен советским консулом в Глазго. Потрясенный оказанным ему доверием – а еще больше тем, что большевики выполнили свое обещание и вывели Россию из ненавистной войны, – Маклин создает настоящее, с реальным адресом (Саут-Портленд-стрит, 12) советское консульство и ведет там прием; деятельность, которая расценивается британским правительством как «большевистский мятеж»; уже 15 апреля его сажают в тюрьму Питерхед на пять лет – но в конце 1918-го года снова выпускают, под давлением масс. Разумеется, ничем хорошим история Маклина не кончилась, и шотландским корниловым, керенским и милюковым удалось медленно сожрать измученного тюремными голодовками «шотландского Ленина».
Разговоры о том, что надежды большевиков в условном 1918/19 году на мировую революцию были нелепостью и wishful thinking, разбиваются о факты. Не только Красная Бавария, не только Красная Венгрия; в 1918-м едва не образовалась Красная Шотландия, и сколько бы ни заметали эти факты под ковер те, кто затем писал историю «с точки зрения здравого смысла», Маклин действительно произнес эти слова, обращаясь к стотысячной толпе своих слушателей: «Говорю вам – Британская империя есть величайшая угроза роду человеческому… На нас, Клайд, возложена великая миссия – и мы обязаны ее выполнить. Мы можем превратить Глазго в Петроград, не имеющий себе равных центр революционного циклона. Откол Шотландии в этот решающий момент разобьет империю на мелкие кусочки – и освободит замерших в ожидании рабочих всего мира»[8].
В начале 1919-го Антанте пришлось ломать голову: звать ли на Парижскую мирную конференцию русских и если да, то кого? Большевиков – признав таким образом большевистское правительство – или белых? Прямая военная интервенция, по-видимому, была бы наиболее эффективным решением «русского вопроса» – и, что существеннее, обезопасила бы Англию от попытки реванша Германии, которая неизбежно стакнулась бы с большевиками и превратила Россию в свой организационный придаток, с прицелом выйти на китайские рынки. Однако прямое участие в военных действиях на территории России – с перспективой в лучшем случае посадить марионеточное, связанное договоренностями с Англией правительство – не выглядело особенно заманчивым.
Нежелание Лондона втягиваться в войну, которая, по словам Ллойд Джорджа, представлялась чем-то вроде конфликта между племенами на границах Северной Индии, выглядело очень естественным. Кроме того, ястребы в Антанте были ослаблены разногласиями внутри блока, и особенно неуверенной выглядели позиции Америки (в долгосрочной перспективе ей выгоднее было плохое большевистское правительство, чем хаос, воспользовавшись которым японцы захватят Сибирь).
Ллойд Джордж хотел пригласить большевиков на предварительные переговоры на Принкипо, Черчилль – военный министр – был резко против; сорвать переговоры хотели и французы – разъяренные тем, что лишились миллиардов, выданных царскому правительству в виде кредитов. Что касается Ленина, то ему было выгодно принять приглашение – если б оно последовало: это бы ослабило позиции Колчака и Деникина, которые и думать не хотели о том, чтобы сесть за стол переговоров с большевиками; поэтому Чичерин сидел на чемоданах, готовый отправиться в Турцию в любой момент.
Конференция так и не состоялась – однако Ленин почувствовал тревогу иностранцев; всесильная Англия «колебнулась»: там, внутри, поменялась ситуация, островитяне почувствовали эффект от потери монополии на рынках, акции социалистов пошли вверх, и правительство не слишком хотело организовывать настоящую, масштабную интервенцию, опасаясь, что это подстегнет к консолидации левых у них на заднем дворе. Пуще всего Британия боялась потерять жизненно важные колонии и сферы своего влияния в «подбрюшье» у России, беззащитном перед большевистской пропагандой. И раз так, подлинная цель Англии – не столько сбросить большевиков, сколько зафиксировать свои позиции в Азии, снизить влияние России в Центральной и Восточной Европе – и не упустить российские (пусть и постреволюционные) рынки сбыта для своей промышленности. Этот фон – естественное, неизбежное по географическим причинам противостояние двух империй, начавшееся с конца XVIII века и продолжающееся по сей день, – очень важен для объяснения глобального успеха Ленина, который сразу после окончания войны, когда формально все козыри были на руках Британии, почувствовал – по тому, что англичане выбрали стратегию усесться на заборе и, втайне подкармливая антибольшевиков, ждать, кто из русских погибнет в хаосе, ими же и устроенном, – что Британская империя сдувается, что она вошла в нисходящую фазу. Именно за счет того, что Ленин уловил этот качельный ход, большевикам и удалось успеть построить СССР: ведь Англия, которая, по правилам Большой Игры, должна была надавить, сделать усилие, – не пошла на полномасштабную интервенцию.