Самое поразительное состоит в том, что именно так все и произошло – буквально по ленинскому сценарию; благодаря лейбористам (которые еще за два года до этого вызывали пристальный интерес Кремля: представитель Советской России Каменев был вышвырнут из Англии при попытке продать бриллианты и подкупить депутатов от этой партии) Англия все же не вступила в открытую войну против России на стороне Польши, и уже летом в Москве на партконференции Ленин похваляется – ой как небезосновательно, – что заставил меньшевистских вождей под напором рабочих «расчищать английским рабочим массам дорогу к большевистской революции. Английские меньшевики, по свидетельству компетентных лиц, уже чувствуют себя как правительство и собираются стать на место буржуазного в недалеком будущем. Это будет дальнейшей ступенью в общем процессе английской пролетарской революции».
История с англичанами многое проясняет: и зачем Ленин написал «Детскую болезнь левизны» и почему придавал ей такое значение, и разговоры про то, что компартия Великобритании есть «искусственное образование» Ленина и «русских», и нежелание британских коммунистов – видимо, осознавших, наконец, свою подлинную роль – оказаться использованными в функции троянского коня российскими агентами в британском парламенте; возможно, это объясняет даже судьбу героини нескольких статей позднего Ленина Сильвии Панкхерст (женщина с обостренным чувством справедливости, она была исключена из компартии, помешалась на помощи Эфиопии, уехала туда – и стала там кем-то вроде святой). Помимо всего прочего, «английский маневр» – неплохая иллюстрация макиавеллических практик Ленина.
Скорее успешных, чем нет. И хотя предсказания Троцкого относительно будущего марксистско-ленинского мемориала на Трафальгар-сквер пока не сбылись, в 1921-м советское правительство все же заключило торговое соглашение с Англией – то есть большевики, «нащупавшие» – таки путь на Лондон – и прямой, и восточный, через Афганистан, Индию и Китай, – были признаны де-факто, а в 1925-м – уже и де-юре. Свергнутого Николая II Англия к себе не взяла, а ленинскую Советскую Россию признала; ну и кто после этого был более успешен во внешней политике?
Хаос в коммуне оказался невыносим даже для Мартова и Засулич, никогда не славившихся завышенными требованиями к комфорту. Когда домовладелец, ставший жертвой собственной жадности (обычно взымали квартплату понедельно, но с иностранцев тот потребовал за три месяца вперед – и не мог их выгнать до истечения этого периода), указал нанимателям на дверь, они сбежали в отдельную квартиру, на Перси-Серкус, – но и там продолжали интересоваться исключительно русскими делами и никакого пиетета перед чем-либо английским не испытывали. Британский марксизм был им неинтересен, генератором социал-демократических идей оставалась Германия, там шел бой с ревизионистами, а Англия представлялась любимым примером этих самых ревизионистов. Ортодоксам здесь было делать нечего; что касается Плеханова и Аксельрода, то они и не собирались подвергать себя риску морской болезни ради возможности увидеться с Лениным.
Ленин, минимум 14 раз пересекавший Ла-Манш (смена места жительства, партийные съезды, отъезды в отпуск, командировки; последний раз он оказался в Лондоне в 1911-м, когда ездил читать в Уайтчепле реферат о Столыпине), похоже, хорошо знал не только устройство библиотеки Британского музея (он наслаждался – каждый день – тем, что у каждого здесь свой стол – и не надо толкаться локтями за общим), но и огромный город с окрестностями. Они с Крупской много гуляли пешком и катались на омнибусах, с верхней палубы которых можно было в течение нескольких часов разглядывать уличные сценки. Он бродил и по окраинам – интересуясь другим, не таким, как в России, не только-что-из-деревни, как за Невской заставой, пролетариатом – который испытывал уважение к технологиям и сумел договориться с буржуазией о получении своей доли от эксплуатации колоний.
Судя по советам, которые Ленин уже после революции давал тем, кто отправлялся в Англию по делам, он неплохо знал не только Лондон. Где, скажем, Ульяновы провели вторую половину августа 1902-го? Своих велосипедов у Ульяновых, сколько известно, в Англии не было; теоретически (должен же был Ленин свозить жену в отпуск после того, как оставил ее одну с делами в Лондоне, а сам уехал на континент отдыхать с матерью и сестрой) они могли поехать на «караванинг»: аналог нынешних поездок на «мобильных домах», только на лошади и с кибиткой; такое практиковалось в Англии. Трудно поверить, что он ни разу, хотя бы из любопытства, не съездил посмотреть «крепости» британского пролетариата – Манчестер, Ливерпуль, Глазго, Лидс, Шеффилд, Бирмингем.
Неудивительно, что в конце концов Ленин оказался единственным редактором «Искры», который хотел остаться в Англии; один из делегатов II съезда вспоминает, что «Ильич» чувствовал себя там очень уверенно, «как дома», но для всех остальных искровцев Лондон был скучным, некомпанейским и неудобным для жизни местом, и поэтому Ленина легко переголосовали: за переезд в Швейцарию.
Связан ли его повышенный интерес к англичанам со спортивным желанием победить самого сложного противника – или со скрытой англоманией, желанием – как у Гитлера – «завоевать» расположение англичан, подтвердить свой статус именно английской печатью? Ленин никогда не требовал готовить себе бекон на завтрак – но при необходимости в состоянии был успешно выдавать себя за англичанина. В 1905-м у него, кажется, был даже английский, то есть крайне надежный (русская полиция опасалась дергать британских подданных) паспорт на имя Вильяма Фрея; позже Ленин тоже пользовался этим именем (и его вариантом – Джон Фрей) в качестве псевдонима.
Ему, несомненно, должны были нравиться деловитость, практицизм англичан; не случайно эта страна родила нескольких выдающихся экономистов – включая, между прочим, Кейнса, которого Ленин очень ценил как политического аналитика. Они оба были «англичанами» в смысле способности смотреть на мир как экономисты – то есть пытаясь увидеть то, как все устроено на самом деле, а не только так, как им хотелось бы; оба понимали, какую роль играли финансы в поздней, саморазрушительной стадии капиталистического развития – и оказались в состоянии предсказать, что если государство не будет вмешиваться в финансовые спекуляции, капитализм неизбежно пожрет сам себя – в войне одних империалистов против других. Разумеется, они делали разные выводы и предлагали разные рецепты – но они оба увидели, что национальные государства не справляются с «выливающимися» потоками капитала, которые, опосредованно, разрушают всё вокруг. Возможно, эта «экономическая трезвость» также была «английской» чертой характера и интеллекта Ленина.
Однако больше всего Ленину должно было импонировать национальное пристрастие англичан к спорту как к части повседневной жизни. В 1902 году соревнования еще не были так заорганизованы, как впоследствии, – и поэтому сценки разного рода связанных со спортом пари можно было наблюдать на улицах повсеместно. Ленину тоже была свойственна манера постоянно подначивать знакомых посоревноваться с ним в езде на велосипеде, плавании, беге на коньках, в борьбе, и он радовался, даже если проигрывал; он знал, что такое спортивный интерес – и в политике тоже, так что нет ничего удивительного в том, что даже партийные съезды он воспринимал как род олимпиады, спортивного состязания.
Те, кто успел в обязательном порядке познакомиться с историей КПСС, даже после «краха коммунизма» продолжают относиться ко II съезду пусть с ироничным, но благоговением – по-настоящему историческое, легендарное событие: пожалуй, если бы на машине времени можно было отправиться в прошлое, чтобы взглянуть на одно событие из истории партии до 1917 года, – II съезд был бы неплохим выбором. Дело даже не в том, что «тогда еще» существовала свободная конкуренция разных платформ; в конце концов, одной из функций этих съездов всегда было проштамповать заранее составленные резолюции в торжественной обстановке; иным были дух, атмосфера – события в Брюсселе и Лондоне словно залиты особым раннеапостольским светом.
С чем вообще связана идея организовывать конклавы разношерстных марксистов? Разве недостаточно было просто проповедовать коммунистическое евангелие среди рабочих и снабжать их идеологическими булыжниками помассивнее?
Стать парламентской партией тогдашняя РСДРП шансов не имела – и не только из-за заведомо неприемлемых для монархии базовых требований, но и в силу отсутствия самого института парламента. К началу XX века на территории России функционировали три – пять десятков стихийно созданных марксистских организаций: кружки, союзы, группы, редакции, комитеты. Все они называли себя социал-демократами – однако степень связи их с пролетариатом колебалась от крайне плотной до нулевой (случай П. Б. Струве), и миссии свои они трактовали по-разному. В силу отсутствия общепринятой программы они могли враждовать друг с другом так же, как с другими противниками самодержавия и другими социалистами; съезд был как раз способом взглянуть в глаза друг другу – снизить издержки, связанные с дефицитом контактов, и возможностью провести черту между «своими» и «чужими» в политической плоскости, где ровно в это время вылупливалось множество альтернативных организаций. Для самого Ленина стимулом работы в качестве мотора предприятия было то, что разбросанные по империи социал-демократические ячейки функционировали как «свободные», «бесхозные» элементы, которые можно было «припрячь» под предлогом превращения «кустарей» в «профессионалов» – и, администрируя их деятельность, использовать как ресурс для своей власти. По этим и другим причинам на протяжении двух лет Ленин и агенты «Искры» отмобилизовывали местные комитеты, добиваясь согласия участвовать во встрече.
Поскольку на I, полумифическом, съезде успели договориться только о названии партии и принять манифест о собственно ее образовании, II съезд обречен был стать прежде всего учредительным – то есть его задачей было не столько совместное решение текущих задач, сколько сборка единой партии из разрозненных кружков. Отсюда и ожидавшаяся организационная интрига: удастся ли: а) склеить комитеты, присягнувшие «Искре», с теми, которые не признали «Искру» своим центральным органом; б) заставить оппозиционеров принять составленную искровцами программу (то есть договориться об идее); и в) принудить всех, кого получится, к подписанию устава, обязывающего соблюдать программу – под угрозой отлучения от бренда «российская социал-демократическая партия» (то есть создать аппарат для распространения и воплощения этой идеи).