е 24 часов. То было начало конца – волчьи билеты были выписаны еще нескольким делегатам, и стало ясно, что либо съезду крышка, либо – чтобы предотвратить катастрофу – нужен план Б.
Видимо, как раз в этот момент недавно покинувший Лондон Ленин вспомнил об оставшихся там связях – и… как и в романах Агаты Кристи, действие переносится в Англию.
Пять с лишним десятков людей – не целой, конечно, оравой, но группками по двое-трое, Ульяновы в компании с Бауманом и Лядовым, – пересекли Ла-Манш по линии Остенде – Дувр и на поезде добрались до вокзала Чаринг-Кросс. Темностенные здания на Стрэнде показались путешественникам мрачными: делегаты уже перессорились друг с другом и не слишком рассчитывали на благоприятный исход своего предприятия. Те, кто раньше не был в Лондоне, открыв рот глядели на миллионные толпы в динамике, служившие наглядным подтверждением того, что именно Англия с большим отрывом возглавляет список стран с самым высоким в мире индексом деловой активности.
Денег на непредвиденные расходы не хватало: расселялись кое-как, в теремок одного только Алексеева набилось пятеро. Ленин чувствовал себя в Лондоне гораздо более уверенно – и под предлогом демонстрации достопримечательностей забирал по вечерам небольшие компании куда-нибудь в Гайд-парк или в зоосад – «обрабатывая» их по дороге, с тем чтобы они принимали правильные решения.
Несмотря на загадочное отсутствие в Британии социалистической партии, начало века было эпохой бума разного рода клубов; мода на разного рода общественные объединения захватила страну, поэтому помещение для заседаний было найти не сложнее, чем сейчас сколотить группу «Вконтакте». Социалисты, реформисты, чартисты, анархисты собирались в каждом втором здании; вероятность того, что слухи о собраниях РСДРП дойдут до агентов русского посольства, была здесь много меньше. Ленин – совсем недавно покинувший Лондон и сохранивший там связи – написал Тахтареву, и тот предложил мобильную схему: каждое следующее заседание будет проходить в новом помещении, и не в каком-то изолированном от мира месте, но, наоборот, в холлах, где постоянно собираются участники разных организаций, и русские не будут выглядеть особенной диковинкой.
Холлы искали всё в том же секторе Лондона: вокруг Британского музея и Рассел-сквер; по соседству, на Шарлотт-стрит, располагался Коммунистический клуб, где еще с тех времен, когда в Лондоне было объявлено о создании Первого интернационала, собирались немцы-политэмигранты и где частенько бывали Маркс с Энгельсом; там же была (ныне – Saatchi & Saatchi) биржа труда Роберта Оуэна, того самого, чьи тексты Ленин обсуждал еще в Самаре; «места с историей». Аполлинария Якубова, жена Тахтарева, раздавала каждое утро самодельные планы города с указанием нужной улицы и здания. Любопытно, что здесь уже русские, в рамках все той же конспиративной культуры, выдавали себя за бельгийцев – членов тамошних тред-юнионов; вопрос, почему они решили пересечь Ла-Манш, чтобы увидеться друг с другом, остался открытым.
Первое заседание состоялось в помещении Клуба рыболовов – и теперь уже не блохи, а скелеты и чучела огромных рыбин наблюдали за тем, как всплывающие из бездн мины раскурочивают днище только-только вышедшего в открытое море гротескнотрагического «корабля дураков». Тематический спектр II съезда также был гораздо шире, чем обычно принято думать: помимо оргвопросов, здесь обсуждались, например, нюансы грудного вскармливания, устройства конспиративных свиданий и бог знает что еще. На последнем пункте, кстати, следует задержаться подробнее.
Постановлено было – отдельной резолюцией, которая вряд ли прошла бы, если бы не усталость собравшихся, у которых, видимо, уже не было сил противиться очередному экзотическому проекту Ленина и Плеханова, – «в виде опыта» издавать газету для сектантов, чтобы привлекать их к социал-демократии. Газетой «Рассвет» со всей серьезностью будет заниматься весь 1904 год эксперт по религиозной «альтернативе» Бонч-Бруевич, чей доклад на съезде, предварительно одобренный Плехановым, зачитывал сам Ленин – который увлечен был сходством законспирированных и легко мобилизующихся религиозных сообществ, мечтающих о религиозной реформации России, с организацией профессиональных революционеров – и намеревался создать условия для того, чтобы протестные энергии сект вошли в резонанс с натиском боевой социал-демократии, вооруженной марксистской теорией, на существующий строй. Внимательный читатель Ленина обнаружит проницательные замечания о сектантах и в «Что делать?», и в «Политической агитации и классовой точки зрения», и в «К деревенской бедноте», и в «Самодержавие колеблется». Дело, по-видимому, не только в том, что Ленин рассчитывал на то, что защита сектантов от травли принесет РСДРП хорошие политические дивиденды; Бонч-Бруевич наверняка объяснил ему, кто такие, к примеру, «хлысты» (на самом деле – «христы»), верившие, что Христос «не улетел легким аллюром на небо после воскресения, как утверждала православная церковь, а что Христос среди них, и есть не кто иной, как тот или другой сочлен общины, который одарен “свыше разумом”, и что он-то и должен руководить жизнью общины, являясь вождем их организации; он – “Христос”» (из письма Бонч-Бруевича 1929 года). Да, у Ленина всегда была аллергия на «фидеизм» и «поповщину» – но он, конечно, был в состоянии понять, что его собственная деятельность слишком хорошо вписывается в эту архаичную, экзотическую, мистическую – однако впечатляюще «подходящую» – картину мира.
В ней российские революционеры выглядели гораздо уместнее, чем в странном Лондоне. Делегаты много перемещались по городу. В перерыве между заседаниями им нужно было за два часа найти себе место для обеда. Время после семи вечера считалось свободным; однажды, рассказывает Шотман, уличные мальчишки стали бросаться в них «гнилой картошкой, комками мокрой бумаги и прочей дрянью. Чем это было вызвано, не знаю. Вероятно, англичан возмутила эта разношерстная публика, продолжавшая на улице неоконченные споры, происходившие на съезде». Однажды группа русских – «рыбаки» продолжали кочевать по городу – набросилась на фотографа, который наладился было запечатлеть показавшуюся ему колоритной группу, расположившуюся на травке около могилы Маркса на Хайгейтском кладбище – послушать Плеханова. Уже тогда революционерам хватало ума понять, что лишний раз светиться – к тюрьме; англичанину был выражен решительный протест. Шок от попадания в эту чересчур динамичную недружелюбную среду несколько компенсировался тем, что – по словам все того же злосчастного Гусева – «здесь полиция нас не тревожила и на мое пение никто не обращал внимания».
«Но – зато стало неспокойно на самом съезде».
В сущности, все 37 заседаний съезда – даже посвященные процедурным вопросам – были страшно драматичные; и сам съезд был похож не только на сектантское радение – экстатичное и патологическое, но и, действительно, на спортивное состязание – например, гонку «Формулы-1»: с впечатляющим завалом на старте, с обгонами, авариями, заминками в паддоке, трагическими инцидентами на трассе, неожиданными сменами позиций, интригой, абсолютно непредсказуемым финишем – и подиумом, на котором победители обливались шампанским, не глядя в глаза друг другу.
Официальная историография умалчивает о том, что Ленин, по сути, стал вождем большевиков благодаря – это не преувеличение – ослам.
Дело в том, что очередная долгая, непродуктивная и, несомненно, вызывавшая у делегатов приступы нарколепсии дискуссия с бундовцами – на этот раз о равноправии языков – вылилась в блохоискательство: правда ли, что граждане разных национальностей имеют право учиться и обращаться в госучреждения на своем языке? Выступавший представитель еврейского пролетариата, описывая ситуации и места, в которых может возникнуть эта проблема, принялся перечислять конкретные административные органы – и, среди прочего, произнес словосочетание «коннозаводское учреждение». В этот момент Плеханов не выдержал и громко сказал: «Э нет, какая же эта связь, между языками и коннозаводством: ведь лошади – не говорят». Это вызвало приступ веселья, Плеханов понял, что может пошутить еще раз, и произнес историческую фразу: «А вот ослы иногда разговаривают».
Бундовцы – очень хотевшие остаться в партии, цеплявшиеся за любые возможности прийти к компромиссу, увиливавшие от необходимости принять то или иное решение, умудрившиеся поучаствовать и в принятии программы партии, и в обсуждении устава и доерзавшие таким образом аж до двадцать седьмого из тридцати семи заседаний – обиделись.
Обиделись – и, наконец, проявили решительность: ушли.
Изменив таким образом политическую конфигурацию контингента, который остался.
Уход бундовцев – мемуаристы вспоминают, что «Владимир Ильич… отнесся к этому событию довольно спокойно, вероятно думая, что нет худа без добра», – не сделал делегатов счастливее и запустил цепь неожиданных событий. Атмосфера не очистилась, а ухудшилась: упрямство обеих сторон измотало и деморализовало съезд; делегаты чувствовали, что потратили несколько драгоценных недель зря, их затея «вселенского собора» терпит крушение и стремление обеспечить идеологическую и организационную чистоту обратной стороной имеет уменьшение легитимности съезда. Понятно, что логика требовала формальной унификации – и роспуска даже относительно лояльных «Искре» организаций; но все равно неясно было, почему, к примеру, редакция «Южного рабочего», которую нельзя было обвинить в оппортунизме (а их тоже пришлось распустить), должна была подчиняться «Искре», а не наоборот? И правда ли нужно выгонять несогласных – а не предоставлять им разумные уступки? Если избавиться от всех «лишних» (при том, что изначально на съезд и так допустили не все социал-демократические организации) – чем тогда будут отличаться оставшиеся – «всероссийская партия» – от кучки заговорщиков?
Казавшийся разумным в данных обстоятельствах разрыв с Бундом не сулил на самом деле ничего хорошего никому. Понятно было, что в любой момент этот партийный рак – который вроде бы вырезали – мог дать рецидив. На протяжении всей жизни Ленина и с весьма переменным успехом сепаратистские тенденции придется подавлять на Кавказе, в Финляндии, в Польше, на Украине, в мусульманских областях; и не потому ли большевики так быстро в 1917-м встали на имперские, по сути, позиции, что еще в 1903-м их партия плохо справилась с проблемой говорящих ослов?