В одной из острот Плеханова, направленной против Мартова, упоминался английский парламент: «Говорят, что он может сделать всё, но не может превратить мужчину в женщину. Наш съезд может сделать всё в своей сфере, но не может отменить законы логики. Вы сложили свои полномочия, и нет такой силы, которая бы восстановила вашу делегатскую невинность…» В области соблюдения регламентных процедур РСДРП вполне могла бы соперничать с этим самым – эталонным для русских марксистов – английским парламентом. Однако диалектическое противоречие между одновременно высоким уровнем политической культуры партии в целом и никудышной, в связи с особенностями темперамента отдельных ее представителей, дисциплиной привело к тому, что на съезде разразился худший из возможных скандалов: того рода, когда оппоненты начинают спорить не о сути вопроса, а о процедурных нюансах: как проводить голосование о составе президиума, у кого какие полномочия и т. п.; сама бессмысленность этой дискуссии быстро лишает участников человеческого облика. Пристрастие к тщательному соблюдению «демократических принципов» сыграло с РСДРП дурную шутку. Очень похоже, что вполне разумная идея – выстроить партию по той же схеме и модели, что и «Искру»: агенты подчиняются редакции, инакомыслие неприемлемо, стратегия вырабатывается не коллективно, а в центре – не получила полной поддержки исключительно «назло» Ленину: члены партии хотели, чтобы всё было «по справедливости» – то есть чтобы он, Ленин, понял, что партия – не для него, а и для других людей тоже, и не имел никаких дополнительных полномочий; да, все разделяют императив «преклоняться перед партией – необходимо», но преклоняться перед партией и выполнять приказы Ленина – не одно и то же.
Этот роковой спор в «Ландольте» предопределил отношения большевиков и меньшевиков на следующие полтора десятилетия: бóльшую часть этого времени большевики и меньшевики, имея мало возможностей направлять борьбу рабочих с капиталистами, посвятили погоне за мухой с обухом – то есть пререкательствам друг с другом из-за талмудических разночтений отдельных параграфов партийного устава. Это позволило им подойти к 1917 году в боевой форме и обрушить свой инструмент на более крупные особи. Ирония в том, что многих участников того сборища в «Ландольте» мы увидим ровно 14 лет спустя в Смольном на II съезде Советов – где они по-прежнему не смогут договориться друг с другом. По сути, инерция той женевской склоки будет действовать аж до конца 1930-х.
РСДРП создавалась как партия, безусловно ориентированная на «европейские» – и парламентские в том числе – ценности. Именно поэтому и для меньшевиков, и для большевиков идея Учредительного собрания, укомплектованного честно выбранными – в отличие от царской Думы – народными депутатами, представлялась чем-то вроде осуществления политической утопии; разумеется, в первую очередь свободной стране, где нет места эксплуатации и угнетению человека человеком, требуется парламент. Однако ж весь опыт Ленина, полученный как раз за полтора десятилетия махинаций с демократическими процедурами, жертвой которых нередко становился он сам, говорил ему о том, что на деле парламент – никакая не утопия, а инструмент, позволяющий харизматикам и демагогам навязывать свою волю склонным к внушению людям так, чтобы посторонним казалось это «честным». Ленин прекрасно знал цену всей это парламентской демократии – и поэтому известие об окончательном разгоне «Учредилки» вызовет у него, по воспоминаниям, никакие не слезы, а припадок смеха.
Запомнившийся публике доклад Мартова был направлен не против безличных «центристов», но против Ленина лично: все прегрешения «бонапарта» были оглашены. Мартов также попытался провести болевой прием против Плеханова, связав противоречивость его политического поведения с противоречивостью моральной. Шутливые ответы Плеханова: «Если в понедельник я был с ним солидарен, а в четверг убедился и стал переходить на сторону других, то это еще нельзя назвать противоречивым поведением» – не показались Мартову удовлетворительными; он сначала принялся просто истерично ругать Плеханова, а когда тот заметил, что, если дело будет продолжаться подобным образом, ему придется предложить подраться на дуэли, – отступил, но в конце все же выпустил парфянскую стрелу, сообщив, что Ленин, описывая ему преимущества управления редакцией «Искры» втроем, особенно акцентировал то, что вдвоем с Мартовым они всегда смогут перебаллотировать Плеханова по любому вопросу.
На пятом заседании представитель ЦК и давний, еще с шушенских времен ленинец Ленгник объявил – на этот раз окончательно, что съезд Лиги незаконен; после этого он вышел из зала, а за ним потянулись не только большевики, но даже Плеханов. В этот момент «Ландольт» превратился в преисподнюю – меньшевики визжали, как гиены, топали ногами, колотили мебелью о мебель. Руководил истерикой Мартов – «никому не позволим», «не подчинимся» и т. п. Лига таки не подчинилась: были устроены перевыборы администрации – куда, естественно, вошли только меньшевики.
И все же хуже всего для Ленина была не обструкция и не то, что они с Мартовым, некогда первым приятелем, переходили теперь на противоположные тротуары, едва завидев один другого, – он был готов к этому; хуже было последовавшее после съезда «предательство» противоречивого Плеханова. Разумеется, Плеханов и без Мартова прекрасно понимал, что означали маневры Ленина, однако даже и так публично распрысканный яд привел в действие его иммунную систему. Плеханов счел тактически невыгодным затяжной конфликт со своим близким окружением – и, вооружившись мудростями вроде «лучше пуля в лоб, чем раскол», «стрелять по своим не стану», – выбросил лозунг о восстановлении редакции в оригинальном составе. Это означало редакцию, где никто не только не угостит Ленина кофе – но даже и не пожмет протянутую им руку. Ленина Плеханов проигнорировал: невелика птица, переживет.
Ответить Ленину было нечем; разве что для знакомых была сочинена шутка о том, что в переписке с Плехановым он теперь в конце ставит: «Преданный Вами Ленин».
На протяжении второй половины 1903-го – 1904 года РСДРП представляла собой сплошную зону вулканической активности; тонкая, только-только образовавшаяся кора не могла выдерживать напора кипящей магмы – которая всеми возможными способами, крайне неэстетично изрыгалась на поверхность, сея ужас и смерть среди тех, кто не умел быстро сориентироваться среди огненных рек; это был настоящий кризис – который, разрушив отношения между одними людьми, должен был закалить нервы других. И действительно, вокруг Ленина постепенно формируются сугубо его – уже не связанные с Плехановым или Мартовым – среда, атмосфера, спутники.
В теории спокойное, «озерное», без «девятых валов» место, Женева стала для Ленина планетой бурь, городом вечного кризиса.
Возможно, если бы не кризис 1903–1904 годов – когда баланс сил распределился не в его пользу, Ленин так и остался бы еще на несколько лет «младшим партнером Плеханова» и вряд ли очутился бы к январю 1905-го в тесном альянсе с Богдановым – альянсе, который оказался таким удачным и просуществовал на протяжении следующих трех лет. Ленину, однако, пришлось принимать совершенно самостоятельные решения – и нарушать правила политической борьбы со «своими». Уже в 1905-м Ленин научился не только страдать от своей маргинализации внутри партии, но и извлекать из нее преимущества: изгоям не надо лишний раз думать о приличиях.
В январе 1904-го на крыльце ленинского дома возникает человек, которому суждено будет сыграть значительную роль. Не то чтобы этот визит каким-то образом изменил жизнь Ленина, нет; спортсмен-тяжелоатлет, обладатель 42-сантиметровых бицепсов, хороший уличный боец, философ и экономист, Николай Валентинов не стал бог весть какой крупной фигурой в революционном движении, однако перещеголял всех людей, когда-либо знавших Ленина, по другой части. Именно Валентинов – а ведь конкуренцию ему составляют Горький, Троцкий, Крупская, Луначарский, Бухарин, Лепешинский и десятки других выдающихся литераторов – оказался ленинским Босуэллом и Эккерманом – «идеальным биографом», которому удалось ухватить то, что упустили все прочие свидетели, создать наиболее живой образ своего собеседника – и высказать о нем множество проницательных суждений; и все это несмотря на то, что близко они общались друг с другом всего несколько месяцев – как раз здесь, в Женеве. «Валентиновская весна» продлилась с февраля по май 1904-го; затем Ленин охладеет к гостю и даже проникнется презрением и ненавистью, а вот Валентинов так и не сможет выкинуть эти воспоминания из головы, «заболеет» Лениным, напишет ему в 1923-м любезное письмо, будет думать о нем до самой старости – и приложит весь свой литературный, достаточно значительный талант, чтобы попытаться разгадать секрет личности Ленина; степень его надежности в качестве рассказчика остается под вопросом – но он не впадает ни в благоговение, ни в высокомерное презрение, и поэтому его суждения кажутся психологически убедительными.
Отчасти «Встречи с Лениным» напоминают «Театральный роман»: это история столкновения симпатичного читателю молодого человека со странным, абсурдно выглядящим, однако завораживающим его – и вызывающим желание поучаствовать в его деятельности – явлением.
Чтобы встретиться с Лениным, изнуренному тюремной голодовкой и тяготами нелегальной зимней переправы через границу Валентинову пришлось тащиться на окраину города, в район Сешерон. Сейчас это район штаб-квартир международных корпораций, застроенный хрустальными дворцами с застекленными атриумами, все из серии «архитектура будущего»: Bio-Science, Future Technologies, UNICEF, Geneva Businness School, World Meteorogical Organisation. Здесь работают небедные люди, ворочающие жизнями миллионов людей по всему свету; вряд ли, однако, они представляют себе, что еще сто лет назад здесь был частный сектор и в одном из закоулков, где-то там, где сейчас находится консульство Кении, на Chemin du Foyer, 10, – куда вела приватная, не общего пользования, дорога, – находился коттедж, который тоже был штаб-квартирой – возможно, самой маленькой организации в мире из тех, которым удалось осуществить наибольшие по масштабу изменения. Коттедж – пара комнат побольше внизу, три поменьше наверху – снимал Ленин, проживавший тут с женой и тещей. Возможно, выбор района был связан с желанием сохранить независимость – в здешнем воздухе концентрация плехановского духа ощущалась в меньшей степени, чем вокруг «Ландольта»; возможно – с тем, что Сешерон был зажат в укромном уголке между двумя парками. Парки уцелели – и именно там, надо полагать, – среди великолепных купольных храмов-оранжерей Ботанического сада или по полянкам с бурундуками в Мон-Репо – продолжают бродить призраки Ленина и Валентинова. Из Мон-Репо, кстати, прекрасно просматривается противоположный берег Женевского озера – как раз те предместья Везена и Колгрив, где летом 1900-го Плеханов практически довел Ленина с Потресовым до слез – слез, из-за которых «чуть не потухла “Искра”». Русское присутствие по-прежнему ощущается в этих местах – даже больше, чем где-либо еще в Женеве: по Мон-Репо прогуливаются люди, выглядящие как русские шпионы из голливудских фильмов – в темных очках и странно сидящих костюмах; «Скажем так, – осторожно говорит один из них другому, – меня сюда отправили, и я сюда поехал». Лебеди в озере, услышав это, с пониманием смотрят друг на друга и встряхиваются.