Однако публикация в целом миролюбивых, демонстрирующих развернутые в сторону собеседников ладони сочинений была лишь одним из направлений деятельности Ленина. Уже в декабре 1903-го идеей фикс Ленина, уставшего от «пролазничества» мартовцев (которые ругали Ленина за недемократизм – а сами отказывали большевикам в праве писать в «Искру», распространять через искровский транспорт ленинские брошюры и просто выставили из руководства Заграничной лиги всех ленинцев), становится созыв нового съезда – под лозунгом «борьбы с дезорганизаторами»; готовить его следует в глубокой тайне, объезжая комитеты, по возможности «просовывая людей» в «шаткие»; идея, которая даже ближайшими товарищами Ленина, вроде Кржижановского, была воспринята с глубоким недоумением – полгода не прошло со съезда, мы только что обо всем более-менее договорились, почему бы не приступить к Настоящей Марксистской Работе – вместо того, чтобы усугублять расколы? В окружении Ленина нашлись однако ж, более дальновидные политики – убежденные, что их вождь владеет монополией на истину, и поэтому готовые поддержать его даже в самой слабой позиции. Козни ленинских агентов ведутся не в каком-то другом, альтернативном мире – но всё в том же, где продолжает выходить «Искра», где по-прежнему рискуют свободой и даже жизнью распространители – которые теперь, хочешь не хочешь, вынуждены действовать еще и как живые сепараторы, разделяющие членов местных организаций по признаку свой – чужой. И ладно бы только местные – а вот кому, например, в таких условиях, быть представителем РСДРП на Амстердамском социалистическом конгрессе – ленинцам или мартовцам-плехановцам? Ситуация в РСДРП напоминает первые месяцы после развода супругов, которым приходится делить ребенка и которые тем страстнее ненавидят друг друга, чем больше не понимают, как вообще могло такое случиться.
Вряд ли найдется какой-либо другой период в биографии Ленина, когда бы он в наименьшей степени сам определял повестку дня, был настолько реактивен и поэтому так часто менял тактику, превращаясь из бешеного в шелкового и обратно. Чуть ли не каждые три дня в РСДРП менялся баланс сил – и «слабому» на тот момент Ленину приходилось постоянно менять позицию, чтобы удержаться хоть сколько-нибудь на поверхности в момент длительного падения. Женева была его «долгим падением».
Ему явно не по себе от тех ярлыков, которые лепят ему на лоб, на спину, на грудь меньшевики, он нервничает из-за своей демонизации – и то предлагает своим бывшим соредакторам зарыть топор войны, то, наоборот, размалевывает лицо и с самым свирепым видом, потрясая ассегаем, принимается скакать вокруг тотемных столбов Основоположников; то выступает с зажигательными текстами о личности, которая в состоянии делать историю, – то ложится кверху лапками и прикидывается мертвым.
Похоже, его «неуклюжесть» в погоне за политическим снитчем связана с тем, что он сам еще не понимает, как, собственно, должен выглядеть идеальный для него счет на табло. Кого именно он должен победить, чтобы это не было пирровой победой? Он видит, что партнеры оказываются ненадежными (Плеханов, Мартов), что любая оговорка может стоить ему карьеры (вроде злосчастного тезиса в «Что делать?» о том, что революционное сознание может быть привнесено в рабочую среду только извне, интеллигенцией). Но хватит ли ему сил и харизмы вести самостоятельную игру в меньшинстве, в надежде обрести большинство в изменившихся обстоятельствах, – или следует договариваться со своими противниками, отказавшись от всех завоеваний? Продолжать ли ему цепляться за изменившего Плеханова – или важнее заключать новые, пусть заведомо непрочные, тактические союзы – которые затем надо будет порвать (как с Богдановым или как – в 1917-м – с Троцким).
«Женева» – неприглядный метаболизм в борющемся за жизнь организме – важна как модель всей послереволюционной ленинской деятельности. По существу, ровно тем же Ленин будет заниматься в России после возвращения в 1917-м: удерживать и наращивать влияние и власть, лавируя между постоянно меняющимися центрами силы – Советами, Временным правительством, межрайонцами, «военкой», немцами, меньшевиками, левыми эсерами, отдельными членами ЦК и настроениями масс. Этих вдруг арестовали, те поменяли свое мнение, третьих объявили шпионами, массы колеблются, и решение – кого в какой комитет ввести и кому дать задание, о чем помалкивать – надо принимать быстро, единственно верное в сегодняшней обстановке; завтра уже нужно будет другое.
Годы закулисной свары, нелепой батрахомиомахии вовсе не были потерянным временем: раскол – такое же искусство, как фехтование или единоборства: бесконечная возня – кооптирование одного, изгнание другого, манипуляции с составом ЦК, Совета партии, Центрального органа, игра на противоречиях – все это тренирует мышцы ума, учит находчивости, сообразительности, умению распоряжаться энергией конфликта, гасить и усиливать ее. Меньшевики оказались замечательными спарринг-партнерами; Плеханов был партнером идеальным: настоящий Учитель фехтования.
Дело даже не в том, что раскол РСДРП не был такой бессмыслицей, какой казался партийным игнорамусам и симплициссимусам вплоть до 1917 года, когда разница между большевиками и меньшевиками станет слишком очевидной.
В этих микроконфликтах со своими Ленин приобрел навыки удерживать власть в неблагоприятных, постоянно ухудшающихся условиях. Врожденная интуиция никогда не заменит практики – и Ленин получил десятки тысяч часов практики, позволивших ему отшлифовать свой природный талант склочника и крючкотвора; так «Битлз» – согласно выкладкам Майкла Гладуэлла – не стали бы супергруппой и не заиграли бы свои гениальные мелодии, если б у них не было десятков тысяч часов репетиций. Ежедневная политическая борьба – или, в других терминах, отработка навыков администрирования в кризисных условиях – с себе подобными – закалила Ленина, позволила отрастить мускулы, каких больше ни у кого не оказалось. Он научился навязывать исполнение своих решений людям, которые не получат от этого никакой материальной выгоды. Да, обычно с помощью бюрократических процедур – со ссылками на прецедентные решения, предшествующие резолюции, устав партии и т. п.; навязывая противнику письменную фиксацию правил игры – и затем обвиняя его в нарушении, да еще и регистрируя при помощи цитат из Маркса и Энгельса малейшее отклонение от марксистской догмы; не мытьем, так катаньем, где нытьем, где вежливостью, где ироническими мольбами, где угрозами прервать всякие личные отношения, где лестью; при помощи карикатуризации противников, блефа, гиперболизации (чуть что не так, заметку вовремя не прислали – это скандал! Совершенно невозможное положение, спасайте! без ножа режете!); научился опутывать их сетями обязательств, заставлять выполнять свои требования; манипулировать ими. Попробуйте выжить без этого умения в Смольном в ноябре 1917-го. Человек, у которого не было ленинского опыта скакания на этом политическом батуте, быстро оказался бы за бортом.
При этом незначительный масштаб – «буря в стакане воды» – позволял Ленину, даже допуская крупные просчеты и делая ошибки, пользоваться привилегией «второй попытки»: в 1903–1904 годах РСДРП была довольно маленькой, не имевшей массовой поддержки партией, так что там не могли себе позволить окончательно распроститься даже с таким трабл-мейкером, как Ленин; сам он извлек урок, состоящий в том, что нельзя уходить с какого-либо поста «в никуда» – но можно, и эффективно, угрожать своим уходом – и постепенно двигать решения в свою пользу. Всё это мы увидим в более драматичной форме через полтора десятилетия – когда нужно будет принять решение о Брестском мире, о нэпе, о концессиях и т. п.
Тем временем меньшевики тоже ломают голову над вопросом: «как бить Ленина» и пытаются использовать для оказания давления на него иностранцев – Розу Люксембург, Парвуса; в какой-то момент они даже заручаются поддержкой самого Каутского. О том, каким важным представлялась бывшим товарищам Ленина его ликвидация, можно судить по тону их внутренней переписки. «Итак, первая бомба отлита, – сообщает в мае 1904-го Потресов Аксельроду, – и – с божьей помощью – Ленин взлетит на воздух. Я придавал бы очень большое значение тому, чтобы был выработан план общей кампании против Ленина – взрывать его, так взрывать до конца, методически и планомерно…»
Охота, которую на него устроили, по-видимому, оказала на Ленина негативный психологический эффект: Лепешинский вспоминает, что в какой-то момент – к лету 1904-го – тот «ушел в себя, замкнулся в своем предместье и решительно отказывался от публичных выступлений, так что нам приходилось иногда говорить: “Ну, как же так, Ильич, многие даже забудут, есть ли у вас голос”». М. Эссен, сопровождавшая Ленина и Крупскую в одной из таких молчаливых вылазок в горы около Монтре, припоминает лишь одну его фразу: насупленный Ленин сидит на камне, а затем, не выдержав уговор оставить все дела внизу, крякает: «А здорово гадят меньшевики!»
Между прочим, эта поразительная манера выкраивать себе время на отдых в самых неподходящих обстоятельствах станет одной из самых ярких черт персонального политического стиля Ленина. Мало кто знает, например, что даже в 1905 году – когда в России вовсю идет революция, та самая, о которой фантазировали «левые» марксисты, – Ленин умудрится снять себе на июль дачу под Женевой. Деревни Картиньи и Авюлле, между которыми располагалась летняя резиденция Ленина в 1905-м, находятся километрах в двенадцати на юго-запад от центра Женевы – самый западный выступ Швейцарии: примерно час езды на велосипеде по почти плоской местности к излучине Роны, разделяющей Францию и Швейцарию; там и сейчас сельская местность – луга, поля, леса. Картиньи – не то чтобы идиллическая, но весьма основательная – с каменными особняками, ультрабуржуазная швейцарская деревня; если бы Ленин проживал в ней ровно в тот момент, когда «Потемкин» бороздил волны Черного моря, это выглядело бы, пожалуй, несколько предосудительно; однако на месте выяснилось, что «вилла Printaniere» была чем-то вроде винной фермы –