Domaine de la Printaniere: не то сарайчики, не то дачные вагончики и сейчас кучкуются около дороги. Сам Domaine de la Printaniere – виноградник, где производят швейцарское вино и устраивают дегустации; надо полагать, Ленин также имел возможность причащаться этой дионисийской культуре. Три-четыре раза в неделю он мотается в город – в библиотеку и на встречи; остальное время проводит на берегу Роны – здесь мутноватой, не особенно широкой; недалеко. Если бы Ленин поселился здесь сейчас, то единственной, пожалуй, серьезной причиной уехать оттуда в мятежную Россию был разве что шум от самолетов – над Картиньи и Авюлле проходит воздушная трасса).
К началу лета 1904-го – после того, как Плеханов написал открытое письмо к настроенному и так примиренчески ЦК: «Теперь молчание невозможно» (где процитировал применительно к Ленину строфу из некрасовских «Современников»: «Слыл умником и в ус себе не дул, / Поклонники в нем видели мессию, / Попал на министерский стул / И – наглупил на всю Россию!»); после того, как Ленин дважды был «высечен» на Совете партии (13 и 18 июня); после того, как ЦК официально запретил ему агитировать за новый съезд: централизм так централизм, он сам же должен был подчиняться сочиненному им уставу, – у него не остается сил для ведения не то что наступательных операций, но даже и для организации защиты; оставалось – сдаться; мы имеем уникальную возможность увидеть придушенного – и колотящего рукой по мату – Ленина.
Ульяновы разрывают контракт на аренду своего сешеронского коттеджа, покупают матери Крупской билет в Россию, уведомляют «Каружку», что временно отходят от дел, – и отправляются в то, что некоторым образом напоминает отложенное свадебное путешествие. Договор о найме другой женевской квартиры заключен – но действует он с 18 сентября. В их распоряжении больше двух месяцев. Похоже, у них не было четкого плана. Зачем-то, покинув Женеву ради гор, они, во-первых, набивают рюкзаки книгами, во-вторых, – вместо того, чтобы сразу взять быка за рога и выйти на маршрут, словно ждут кого-то или чего-то. По неизвестным причинам, едва уехав, они бьют по тормозам и топчутся целую неделю в Лозанне – городе, где, если вы не директор международной фармацевтической компании и не управляющий табачным гигантом, на особые милости от природы рассчитывать не приходится. Лозанна много раз привлекала к себе внимание Ленина как своего рода «резервная Женева» – уютное, кишащее призраками средневековья пристанище, где так удобно отойти на некоторое время от дел и перезарядить батарейки. Сейчас до Лозанны 70 километров на велосипеде по живописной велодорожке (вокругозерный «маршрут 46»), которая хотя и чаще копирует траекторию железной дороги, чем береговую линию Женевского озера, но все же проложена по самым разнообразным местностям – от средневековых городков до небольших сельских аэродромов; замки, не хуже Шильонского, встречаются вдоль этой дорожки так же регулярно, как офисные здания ЦЕРНа. Ленин, можно не сомневаться, не раз проезжал здесь на велосипеде; во всяком случае, мы знаем, что женевские большевики-энтузиасты велоспорта часто устраивали пробеги в этом направлении.
В Лозанне Ульяновым в головы приходит светлая мысль избавиться перед походом от лишних книг – и они отсылают их в Женеву – видимо, только в этот момент решившись «выйти из почты» и отправиться на хайкинг.
Впрочем, сначала они доплыли до Монтре, поближе к восточному берегу Женевского озера, Ленин в одиночку слазил на Роше де Ней – довольно сложное восхождение, там и сейчас на верхнюю часть скалы надо карабкаться по железным скобкам. И вот только уже из Монтре они, наконец, отправились через всю Швейцарию – перевал Геммипасс, Оберланд, Бриенцское озеро, недельный перерыв в деревне Изельтвальд – и дошагали по горам аж до Люцерна, с диким крюком, забираясь попутно на разные вершины, включая Юнгфрау.
По-видимому, у них была отложена некая значительная сумма денег, позволившая им совершить эпичный пеший поход по Швейцарии – останавливаясь в гостиницах, часто в местах, где, особенно в самый разгар сезона, нет никакого выбора и приходится платить ту сумму, которую запрашивают. Крупская замечает, что они старались быть очень экономными и обедали не с туристами, а с кучерами, в «местах попроще». Крупская – очень хорошая, но очень скупая на детали рассказчица. Ясно, что они любовались природой, часто питались всухомятку, наслаждались обществом друг друга – но по ее воспоминаниям невозможно ни представить себе тяготы этого 400-километрового похода, ни понять его подлинную цель, ни уловить степень отчаяния, которым, несомненно, был охвачен Ленин: загнанный в угол, находящийся в слабой позиции; если бы Заграничная лига – формально его местная организация – захотела исключить его из партии вовсе за несоблюдение партийной дисциплины, – то он бы оказался в положении Иова. Представьте себе, что вечером 24 октября 1917-го Ленин является в Смольный – а его туда не пускают: спасибо, сами разберемся, идите погуляйте еще пару месяцев, если понадобится, мы позвоним; примерно в таком положении Ленин оказался летом 1904-го.
Пол-Швейцарии пешком – не фунт изюму; одно только перечисление пунктов, в которых побывали Ульяновы, внушает уважение. Судя по чередованию крайне энергичных (20 километров в день по горам – это много) и «апатичных» отрезков, когда они просто сидели по неделе на одном месте, ожидая у моря погоды, – путешествие не было идиллическим. Устроив 400-километровую гонку, Ленин нарочно убивал себя и жену, чтобы отвлечься от мыслей о том, что его оттирают от дела жизни.
Тому, кто захочет составить представление о том, что такое ходить по ленинским горам Швейцарии, не обязательно повторять это многонедельное путешествие. Валентинов, утверждающий, что совершил в компании Ленина три восхождения на «ближайшие к Женеве горы», характеризует Ленина как «превосходного, неутомимого ходока»; «горы», о которых идет речь, – Салев, разумеется. Салев считается «домашней» женевской горой – хотя странным образом находится во Франции: сойдя с автобуса городского маршрута, надо пройти метров сто «за границу» – мимо закрытой таможни (преимуществами жилья в приграничной зоне Швейцарии часто пользовались разного рода преследуемые законом личности: Вольтер при приближении французской полиции переходил под «швейцарское» дерево, предварительно собрав в сундучок свой золотой запас; Плеханов, наоборот, пересаживался на французскую скамейку – «скрываясь» таким образом от полиции страны, которая долго не хотела предоставлять ему официальный вид на жительство). Ленин водил на Салев многих приятных ему знакомых – и обычно демонстрировал, кроме панорамных видов, еще и оригинальный здешний монумент – камень на месте дуэли марксистского теоретика Лассаля. Дуэль, состоявшаяся из-за дурацких, «буржуазных» обстоятельств (любовная история, осложненная имущественным и расовым неравенством), закончилась для Лассаля плохо. Сейчас камень (он не на горе, а под горой) с трудом поддается обнаружению, однако по-прежнему существует; как писала в 2014 году исследовавшая одну из здешних спортивных площадок местная газета, «несомненно, это единственное в мире поле для гольфа, где стоит памятник основателю социалистической партии». Сам Салев – это, по сути, большущий, широкий, раздвоенный, с расщелиной, по которой и можно подняться наверх, утес – куда горожане лазят, чтобы размять икроножные мышцы и взглянуть на свой город с высоты птичьего полета; гора буквально нависает над Женевой. С 1932 года туда курсирует фуникулер, но Ленин, Крупская, Валентинов лазили на вершину сами; и понятно, почему дюжий Валентинов (объяснивший свою неспособность даже и близко тягаться на горе с супругами Ульяновыми последствиями недавней многодневной голодовки в киевской тюрьме) задыхался здесь на подъеме – и без всякой тюрьмы начинаешь проклинать Ленина уже в первые 15 минут. Да, 1200 метров, всего пара часов интенсивного подъема – но все время вверх, вверх, вверх.
В первом «валентиновском» восхождении компанию Ленину составили еще Ольминский и Богданов с женой; в двух других участвовали только Ульяновы и Валентинов (судя по всему, Ленин был здесь завсегдатаем; в одном из писем от января 1904-го он сам описывает восхождение на Салев – очень поэтично). На одном из горных пикников Валентинов заметил, что Ленин, имея в распоряжении весь арсенал для приготовления бутербродов, пользуется им очень своеобразно: «Острым перочинным ножиком он отрезал кусочек колбасы, быстро клал его в рот, и немедленно отрезав кусочек хлеба, подкидывал его вдогонку за колбасой. Такой же прием он применял и с яйцами. Каждый кусочек, порознь, один за другим, Ленин направлял, лучше сказать, подбрасывал в рот какими-то ловкими, очень быстрыми, аккуратными, спорыми движениями. Я с любопытством смотрел на эту “пищевую гимнастику”, и вдруг в голову мне влетел образ Платона Каратаева из “Война и Мир”. Он всё делал ловко, он и онучки свои свертывал и развертывал – как говорит Толстой – “приятными, успокоительными, круглыми движениями”. Ленин обращается с колбасой, как Каратаев с онучками. Кусая сандвич, я эту чепуху и выпалил Ленину. Это не умно? Но каждый из нас, лишь бы то не повторялось слишком часто, имеет право изрекать и делать глупости. До этого не приходилось слышать Ленина громко хохочущим. У меня оказалась привилегия видеть его изгибающимся от хохота. Он отбросил в сторону перочинный ножик, хлеб, колбасу и хохотал до слез. Несколько раз он пытался произнести “Каратаев”, “ем, как онучки он свертывает”, и не кончал фразы, сотрясаясь от смеха. Его смех был так заразителен, что, глядя на него, стала хохотать Крупская, а за нею я. В этот момент “старику Ильичу” и всем нам было не более 12 лет. Из обихода Ленина были изгнаны всякие фамильярности. Я никогда не видал, чтобы он кого-нибудь хлопал по плечу, и на этот жест по отношению к Ленину, даже почтительно, никто из его товарищей не осмелился бы. В этот день, когда, возвращаясь в Женеву, мы спускались с горы, Ленин, вопреки своим правилам, дружески тяпнул меня по спине: “Ну, Самсоныч, осрамили же вы меня Каратаевскими онучками!”». По правде сказать, именно ради того, чтобы увидеть место, где произошел, кажется, самый «живой» во всей драматичной биографии Ленина эпизод, и стоит полезть на Салев. С вершины действительно открывается вид на город – даже струя 140-метрового озерного фонтана колышется; на террасе рядом со станцией «телеферик» подают фирменное пиво «Mont Salève» – несколько отдающее дрожжами; на этикетке изображена нэпмановского вида фря, не чета Ленину с его крестьянскими повадками; но, задним числом, сувенир все же напоминает не столько о вашем, сколько об их путешествии – смех, колбаса, онучки и «дружески тяпнул».