Возвращаясь к сентябрю 1904-го: следовавший каждому взмаху ленинской дирижерской палочки «семейный совет» нахально постановил, что разногласия, проявившиеся на II съезде, оказались гораздо более существенными, чем предполагалось ранее, – и раз так, единственное, что могло бы восстановить расколовшуюся партию, – новый съезд. Чтобы требование о его созыве не повисло в воздухе, над собранием вывесили пиратский флаг: созданный ad hoc орган – «Бюро комитетов большинства» – объявил себя полномочным общаться с российскими комитетами напрямую, что бы ни думала об этом «всякая паскудная гнида вроде Центрального Комитета»; в переводе на русский язык это означало, что Ленин намеревается грабить все корабли, до которых ему удастся дотянуться, – и плевать он хотел на запрет ЦК и Совета партии агитировать за съезд. Таким образом, с помощью обходного маневра и создания самозваного, «майданного» аналога ЦК Ленин переиграл своих бывших товарищей – и ушел в открытое море на неплохо снаряженном корабле, готовом к боевым действиям (и неплохо пострелявшем: к марту 1905-го больше двух третей российских комитетов тоже высказались за новый съезд). Всеми ощущаемый рискованный характер бунта, видимо, поспособствовал внутреннему раскрепощению его участников – и позволил им пустить в ход средства борьбы, ранее не применявшиеся.
Так была запущена вошедшая в историю антименьшевистская «карикатурная кампания». Дело в том, что П. Н. Лепешинский, помимо таланта дешево приобретать на рынке ингредиенты для борща и котлет, прекрасно владел пером и карандашом. Он и нарисовал серию карикатур, где сам Ленин и меньшевики изображены в сатирическом ключе, в виде животных. Это забавные, даже если не понимать их подоплеку, картинки, на которых Ленин, например, фигурирует в виде «притворившегося, что он умер», кота – то есть на четырех лапах и с человеческой головой, а меньшевики – в виде крыс, тоже с головами, поразительно похожих на Мартова, Троцкого, Дана, Потресова, Аксельрода, Засулич и т. п. Отдельно, в окне, между дверцами с надписями «Протоколы Съезда» и «Протоколы Лиги», сидела крыса – Плеханов. Вся эта компания обреталась в некоем подполе – подполье, и поэтому повсюду стояли бочки с надписью «Диалектика. Остерегайтесь подделки». Сцена называется «Как мыши кота хоронили»: отсылка к известному лубочному сюжету – и к напечатанному в «Искре» ответу Мартова на ленинский «Шаг вперед», одной из частей которого было: «Вместо надгробного слова». Возможно, сейчас изображенная Лепешинским «веселая жанровая сценка» и нуждается в комментариях – но в 1904 году смысл ее был очевиден: то был хрестоматийный лубочный сюжет о том, как слабые животные возомнили себя хозяевами положения – но в какой-то момент их иллюзии развеялись; та же конфигурация, что с мышами и котом Леопольдом. «Ленин вас порвет, мелкие вы твари» – вот что означала эта карикатура.
Ирония была еще и в том, что меньшевики в самом деле едва не затолкали Ленина в могилу. Смех не был единственным способом удержаться на краю ямы – но вполне эффективным, чтобы приободрить своих сторонников и показать противникам, что белого флага они не дождутся. Особенно любопытно в этих карикатурах то, что Плеханов изображен в виде не просто крысы, а крысы-полицейского; собственно, вся история началась с того, что Валентинов в частном разговоре рассказал Ленину, что в России был случайно знаком с братом Плеханова, который проживает в Моршанске, служит полицейским начальником и придерживается радикально противоположных взглядов на политику. Курьезная новость о том, что у пламенного революционера имеется брат – цепной пес самодержавия, вызвала у Ленина прилив хорошего настроения – и он тотчас составил план небольшой троллинговой кампании. В условиях информационной блокады, объявленной новой «Искрой», карикатуры были идеальным пропагандистским материалом, вирусно распространяясь на манер нынешних интернет-«фотожаб». Картинка моментально разошлась по Женеве, вызвала гнев Плеханова (который, как выяснилось позже, «органически не переваривал мышей») и едва не сподвигла его вызвать Лепешинского на дуэль – и, получив продолжение в виде целой серии, упрочила репутацию большевиков с Каружки как политических хулиганов, которые не боятся никаких авторитетов и готовы поднять на смех всех, кто воспринимает свой партийный статус слишком всерьез. Жена Плеханова даже приходила к Лепешинскому выяснять отношения: «Это что-то невиданное и неслыханное ни в одной уважающей себя соц. – демократической партии. Ведь, подумать только, что мой Жорж и Вера Ивановна Засулич изображены седыми крысами… У Жоржа было много врагов, но до такой наглости еще никто не доходил… Что скажет о нас Бебель? Что скажет Каутский?»
Однако и на этом карикатурная атака не закончилась. На другом рисунке изображался полицейский участок: «Плеханов в качестве исправника или частного пристава, Мартов в виде канцелярской полицейской крысы, Троцкий в виде молодого, готового на всякие услуги околоточного надзирателя, Дан в виде одетого в штатское сыщика, а мы все, большевики, в виде толпы оборванцев, подающих бумагу в “небюрократическое учреждение”, т. е. в редакцию “Искры”. Стоящие в шкафу “дела” представляли из себя перечень всех спорных и склочных вопросов, выдвигавшихся против нас меньшевиками». Возможно, не все вожди меньшевиков были столь же высокомерны, как Плеханов, но факт остается фактом – «Искра» превратилась в закрытую церковь, где не желают терпеть чужие мнения, а с простыми партийцами разговаривают «генеральским тоном»; и такая ситуация действительно была подарком для сатирика. Несколько карикатур были посвящены персонально Плеханову – в частности, «Житие Георгия Победоносца», где ему припомнилось и предательство Ленина, и фраза – из убийственно-иронического ответа на открытое письмо Лядова в «Искру» – про «тамбовского дворянина»: подразумевалось, что если Плеханов – тамбовский дворянин – хочет уйти из партии, то туда ему и дорога, хотя жаль, конечно. «Последняя заключительная картина представляла, как Ильич в виде атамана разбойников приказал нам, его сподвижникам, разложить Плеханова и всыпать ему горячих».
В Женеве кто только не жил тогда – от Брешко-Брешковской до Засулич, но для Ленина Женева была прежде всего городом Плеханова – который был изощреннее Ленина в искусстве диалектики и полемике. Плеханов был светский лев, умевший очаровывать слушателей; его бонмо расцвечивали любые скучные процедурные собрания – и запоминались, бывало, на десятилетия; их ценность иногда превышала целые брошюры. Окружение Ленина могло обзывать Плеханова ходячим мертвецом, давно потерявшим связь с российской реальностью, – но Ленин знал, кто чего стоит, и все же не хотел напрямую воевать с этим гигантом «колоссального роста, перед которым приходится иногда съеживаться». Жить в Женеве означало играть на плехановском поле – и, конечно, во всех смыслах правильно было уговорить его вернуться в должность капитана. Карикатуры Лепешинского – точка невозврата; и любопытно, что стало бы с РСДРП, если бы Ленин остался под Лозанной с лопатой, а партией действительно руководил Плеханов.
Важным моментом стало прибытие в Женеву Луначарского. Несмотря на удовольствие, получаемое от разговоров с Плехановым о полуприличных гравюрах Буше[10] (а Плеханов ценил не только диалектику), Луначарский примкнул к ленинцам – и крайне удачно дополнил самого Ленина: тот осенью 1904-го явно не был в ударе по части литературы и по-прежнему проводил дни и ночи, копаясь в новых номерах «Искры» в поисках малейшего подобия политической ошибки. Так, в ноябре он издает монументальную в смысле невразумительности брошюру «Земская кампания и план “Искры”», которая сочится ерническими выпадами против «пенкоснимателей и предателей свободы», полагающих удачной стратегией «выдвиганье, в качестве центрального фокуса, воздействия на земство, а не воздействия на правительство», и пестрит полезными советами («надо особенно остерегаться лисьего хвоста») и глубокомысленными предсказаниями («рабочие поднимутся еще смелей, чтобы добить медведя»). Заканчивается это искрометное произведение ироническим, однако многозначительным предупреждением: «Если “Искра” решает не считать нас членами партии (боясь в то же время сказать это прямо), то нам остается лишь помириться с нашей горькой участью и сделать необходимые выводы из такого решения».
Стиль Луначарского выгодно контрастировал с византийской вязью Ленина: большевики, наконец, получили первоклассного оратора и полемиста, который был в состоянии выдерживать – гораздо удачнее самого Ленина – публичные диспуты с Мартовым, Даном и даже с Плехановым и который не терялся, как Ленин, в атмосфере скандала, пахнущего настоящей дракой. Когда меньшевики приходили на ленинские выступления с намерением продемонстрировать, кто здесь член партии, а кто – самозванец, Ленин скрежетал зубами, но уступал более сильной группе и закрывал собрание; а вот Луначарский, а иногда и бывавший в Женеве наездами Богданов – крепко держались за штурвал и не покидали капитанский мостик; упрямство то было или твердость – однако оно действовало и на самих большевиков, и на «нейтральных» зрителей.
Помимо «фейерверков политической мысли», которые устраивал Луначарский, в распоряжении большевистской группы был простой, понятный лозунг – «Борьба за III съезд». Возможно, лозунг этот выглядел чудовищным – однако он привлекал к себе внимание на фоне отсутствия внятных лозунгов у меньшевиков, которые, да, продолжали издавать «Искру», налаживать перепечатку газеты в России… но что еще? Укреплять партию? Защищать интересы пролетариата в нелегальной печати? Не очень понятно и слишком похоже на то, что главным лозунгом их собственной программы было: «Нейтрализовать Ленина!»
Ленина, который неожиданно – благодаря серии удачных альянсов и успешной реализации добрых советов, которые сам он раздавал в частных письмах («Если мы не порвем с ЦК и с Советом, то мы будем достойны лишь того, чтобы нам все плевали в рожу»), – перехватил политическую инициативу.