нной истории, зоопарк; той же компанией они проезжают через Париж, где их туристический маршрут тоже лишь на треть отличается от стандартного: Эйфелева башня, Лувр плюс Стена коммунаров на кладбище Пер-Лашез.
Сочиненные по итогам двух альтернативных весенних конклавов, большевистского III съезда РСДРП в Лондоне и меньшевистской конференции в Женеве, «Две тактики» – любопытный документ, демонстрирующий нам «другого Ленина» – не «бешеного», «размахивающего руками» декабря 1887-го или апреля 1917-го, а расчетливого, «мудрого аки змий и кроткого аки голубь»; он гораздо, гораздо умереннее в своих оценках перспектив революции, чем Троцкий и Парвус, выступивший с революционным, как мини-юбка, лозунгом: «Без царя, а правительство рабочее!» Ленин уверен, что происходящее – если и революция, то буржуазная. «Мысли о немедленном осуществлении программы-максимум, о завоевании власти для социалистического переворота» квалифицируются Лениным как «нелепые» и «полуанархические»: экономическое развитие России объективно слабое, организованность пролетариата – еще слабее, и раз так, надеяться на то, что революция будет пролетарской, – удел «самых наивных оптимистов». Идеальный сценарий на февраль 1905-го? Царь свергнут, образовано Временное правительство, народ вооружен, собирается Учредительное собрание, работают крестьянские комитеты. Зачем Учредительное? Чтобы пролетариат выставил ему экономические требования – очистите нам почву для быстрого развития в России европейского капитализма; точка. Выгодна ли такая буржуазная революция пролетариату? «В высшей степени выгодна»: ведь «тем обеспеченнее будет борьба пролетариата с буржуазией за социализм».
На фоне этой «джекиловской» рациональной умеренности рельефнее проявляется в текстах, посвященных главному направлению практической работы – вооружению, «хайдовская», «темная» сторона Ленина: практические рекомендации из серии «убивайте всех полицейских, никого не щадить»; видимо, то был год, когда масса, озверевшая от неслыханной несправедливости, толкала большевиков влево; Ленин почувствовал это – и хладнокровно советовал действовать сообразно обстоятельствам. Насколько кто-нибудь нуждался в его рекомендациях – вопрос: во-первых, «джихадистские» советы давали и другие (Парвус, например, предлагал в городах «пользоваться особым прибором, при помощи которого можно было бы впрыскивать какую-то ядовитую или усыпляющую жидкость в каждого городового на посту и таким образом обезвреживать этих контрреволюционеров»); во-вторых, и без Ленина сразу после 9 января рабочие (бастовало уже 100–150 тысяч) принялись строить по всему городу баррикады, нападали на полицию – как на наряды, так и на участки, грабили оружейные магазины. Баррикады были не только в рабочих районах – на Шлиссельбургском тракте и у Нарвской заставы, но и на Троицком мосту, на Васильевском острове и у Александровского сада.
15 июня 1905-го Ленин в Женеве узнает о восстании на броненосце «Потемкин». Ленин – уже на взводе – всерьез задумывается о создании Временного революционного правительства. Два дня спустя он поручает М. Н. Васильеву-Южину срочно выехать в Одессу в качестве представителя ЦК для оказания помощи одесским большевикам и матросам «Потемкина»; в списке требований значились высадка десанта в Одессе и рекомендация не останавливаться перед бомбардировкой правительственных зданий: главное, мгновенно захватывать город, вооружать рабочих. Сам Ленин предполагал пристально следить за штурмом южной столицы России и, в случае достижения значительных успехов, оказаться в Румынии – откуда его должны были забрать на специально высланном миноносце, с тем чтобы он сам мог поучаствовать в восстании. Правда ли, что Ленин готов был променять пиджак и котелок на тельняшку и бескозырку, неизвестно; Южин в любом случае замешкался по дороге и, прибыв в Одессу, обнаружил лишь дымок на горизонте – «Потемкин» снялся с рейда и ушел к Румынии. Это досадное обстоятельство, должно быть, повлияло на решение Ульяновых не нарушать летний распорядок жизни: они все-таки снимают домик в излучине Роны между деревнями Авюли и Картиньи. Весь июль Ульяновы дышат целительным сельским воздухом, иногда совершают прогулки в соседнюю, через реку, Францию; трижды-четырежды в неделю Ленин мотается на велосипеде в Женеву – узнать, как обстоят дела у стачечников в Иваново-Вознесенске. Массовая стачка стала главным средством раскачивания ситуации – обойдя в эффективности студенческие волнения и крестьянские восстания – и сохраняла свое первенство до зимы 1905-го. Иваново-вознесенские ткачи умудрились продержаться без работы 72 дня, и руководил ими комитет РСДРП – хорошие, судя по рекордному результату, организаторы. К Ленину это не имело прямого отношения, но всё же… Требовали разное – «свободы», демократическую республику, восьмичасовой рабочий день, конфискации крупного дворянского землевладения. Существенно, что застрельщиками выступали именно рабочие, а не подстрекавшие их интеллигенты; Ленину очень нравилась эта черта 1905 года: по содержанию – поднимал он со значением указательный палец – год был буржуазно-демократическим: восставшие, по сути, требовали то же, что их предшественники во Франции в 1792 и 1793 годах, зато по средствам борьбы – пролетарским.
Непохоже, что в первой половине 1905-го Ленин испытывал какие-либо иллюзии относительно быстрой победы революции – и каждый раз, проходя мимо железнодорожных касс, вздыхал лишь умеренно глубоко; стачки и восстания – да, прекрасно, однако полицию никто пока не распускал: отследить вернувшегося эмигранта его уровня несложно. К осени пришлось заерзать: Троцкий с Парвусом уже явились в Петербург – и принялись «руководить»; и какой бы маниловской ни казалась идея рабочего правительства, эти двое могли организовать что угодно; отдать им инициативу означало бы расписаться в отсутствии претензий на руководство партией.
В конце октября Ленин, заблаговременно обзаведшийся липовым британским паспортом и зашивший в жилет достаточное количество банковских билетов, получает недвусмысленный сигнал о необходимости скорейшего возвращения. 18 октября в Москве на демонстрации, посвященной «победе над царем» – тот только что издал Манифест о «свободах» – «хожалый», то есть комендант, фабричного общежития Михалин, сочувствующий черносотенцам, по наущению полицейского пристава Шварцмана обрезком трубы бьет по голове размахивающего над толпой красным флагом бывшего агента «Искры», а теперь активиста ленинской фракции РСДРП Николая Баумана. Похороны «Грача», а затем погромы, которые устраивали черносотенцы семьям рабочих, участвовавших в похоронах, становятся детонатором, взорвавшим город: масштабы тогдашних выступлений нынешние москвичи, полагающие, что ничего значительнее «Болотной» или «Сахарова» нет и быть не может, просто не в состоянии представить; передние ряды шли уже по Большой Никитской, а арьергард был еще у Красных Ворот; называлась цифра в 300 тысяч человек – при том, что население Москвы, естественно, было во много раз меньше, чем сейчас. Задним числом – в цюрихском «Докладе о революции 1905 года» – Ленин описывал метаморфозу 1905 года как превращение партии из «секты» в армию из двухтрех миллионов пролетариев; преувеличение, конечно; в Петербурге и Иванове в партии состояло человек по 400, в Киеве и Екатеринославе – по 700–800; ну разве что с «сочувствующими»…
Троцкий и Парвус меж тем не снижали оборотов; на протяжении ноября 1905 года Петербургский совет рабочих депутатов – выборная организация, теоретически управлявшая с октября ходом всеобщей стачки и дирижируемая этими двоими, – то принимал резолюции о принудительном введении восьмичасового рабочего дня на фабриках, то отменял их; по сути, это был скорее «уголок ораторов» и поле для политических экспериментов Троцкого, исследовавшего, какая общественная форма наиболее эффективна в условиях полудвоевластия и как далеко простираются ее возможности. Например, выяснилось, что практически в открытую заниматься вопросами вооружения масс – можно, а противодействовать собственному аресту – нет; Ленин, прибывший в Петербург 8 ноября – и выигравший, за счет разницы в календарях, целых две недели, – приглядывался к деятельности этой формально стоявшей вне РСДРП организации и прикусывал, должно быть, губу, когда аплодисменты Троцкому оказывались слишком бурными.
Сам он принял решение сконцентрироваться в большей степени на журналистской и подпольной деятельности – и с головой погрузился в новую, во всех смыслах, жизнь – раз уж именно такое, дантовское название («Новая жизнь») получила первая в истории легальная большевистская газета.
Разрешение на издание добился литератор Н. Минский, но, оставшись в витрине, он фактически сдал фронт большевикам, зарезервировав за собой руководство литературно-философским гетто – с намерением пропагандировать преимущества синкретического взаимодействия религии и социализма. Учреждение «свободы печати» в 1905-м привело к тому, что только в Петербурге выходили три социал-демократические газеты с тиражом от 50 до 100 тысяч экземпляров ежедневно. Одной из них и была НЖ, редколлегии которой – оплачиваемые, среди прочего, из 15 тысяч рублей того самого фабриканта Н. Шмита, что вооружал в это время своих рабочих в Москве, – представляли собой странные ассамблеи: Минский напоминал о дедлайнах Литвинову, а З. Гиппиус обсуждала темы передовиц с Воровским; опьянение легальностью помогало нивелировать нюансы. Этому странному симбиозу положил конец приезд Ленина – который вообще-то больше времени посвящал инспекциям разбросанных по всему городу подпольных мастерских по изготовлению бомб, но не собирался терпеть декадентскую шушеру в партийной прессе: посторонние – на выход. Именно здесь, кстати, Ленина впервые увидел живьем Горький («Он маленький, лысый, с лукавым взглядом, я большой, нелепый, с лицом и ухватками мордвина») – с которым до того они только переписывались. Любопытно, что на мраморную доску, увековечившую память о тех ноябрьских днях, натыкаешься на Фонтанке – буквально в двухстах метрах от Большого Казачьего, где Ульянов прожил полтора года в 1894–1895 годах; проделанная за десятилетие эволюция от юриста, нелегально ведущего кружки, до лидера партии выглядела впечатляющей.