К тому времени, когда было принято это решение, Москва была уже зачищена; было убито более 1060 человек, из них 137 женщин и 86 детей. Настоящая бойня развернулась в «Чертовом гнезде» – фабрику Шмита обстреливали из орудий в упор; не только заводские корпуса, но и жилые бараки, спальни рабочих. Также – без военной надобности, из мести за предательство «своих» – сравняли с землей и особняк Шмита.
Неудивительно, что в 10-х числах января 1906-го Ленин нелегально поехал в Москву – возможно, чтобы попытаться как-то вызволить арестованного Шмита (про это сведений не сохранилось), а главное, «посмотреть», как выглядит город после гражданской войны, осознать масштабы событий. Картина вряд ли его разочаровала. Контраст замка фабриканта Прохорова (в Большом Трехгорном, 1/26: изуродованная идиотической стеклянной надстройкой неоготика 1884 года) с убогими жилищами его рабочих мог служить живой иллюстрацией образа «классического капитализма XIX века» – и противоречия, которое будет разрешено самым предсказуемым образом. По результатам этой поездки Ленин становится еще бóльшим «ястребом»: «В эпоху гражданской войны идеалом партии пролетариата является воюющая партия». Он принимает решение форсировать выступления против правительства – кто хочет настоящей – партизанской – гражданской войны, тот ее получит; есть кризис – ну так он будет разрешен радикальными средствами. Его идея состояла в создании диверсионных групп – троек, «пяток», десяток, которые «должны основываться самым широким образом и непременно до получения оружия, независимо от вопроса об оружии…» – чтобы при первом мобилизационном кличе превратить жизнь правительства в постоянный ад. Подполью – готовому в любой момент мобилизоваться и принять участие в вооруженных столкновениях за власть – придавалось очень большое значение. К концу 1905-го был худо-бедно сформирован прочный и мобильный скелет партии; два-три десятка тысяч членов по всей стране осознавали все преимущества, которые дает демократический централизм, – и готовы были работать профессиональными революционерами. Действия комитетов направлял ЦК – однако стало ясно, что в условиях нарастания негативной динамики (крепко обжегшись на декабрьском молоке, рабочие все чаще предпочитали дуть на воду) требуется создать некий дополнительный орган, скрытый центр, который в состоянии не только направлять энергию масс, но и выполнять сугубо практические задачи, вплоть до физического устранения живых препятствий.
Штаб-квартирой этой диверсионно-террористической организации стала скромная дача на Карельском перешейке, в Куоккале, – «Ваза», одно из важнейших «ленинских мест», почему-то проигнорированных советской машиной мемориализации. Ленин поселился там в конце февраля 1906-го, перепробовав кучу адресов в Петербурге и осознав, что больше физически не в состоянии каждый день блохой скакать с квартиры на квартиру, чтобы уберечься от преследований филеров. Здесь он прожил – чередуя работу и прогулки по морскому побережью с деловыми визитами в Лондон, Стокгольм, Москву, Финляндию, Штутгарт – аж до поздней осени 1907 года; и съезжать оттуда, похоже, не планировал: еще 15 октября 1907-го Ленин писал матери после очередной отлучки, что они устроились «на старом месте на зиму по-семейному» и что он «вполне доволен и помещением и всем нашим устройством», и даже проживающей здесь же «компанийкой хороших друзей» – компанийкой, действительно, хоть куда: Богданов, Рожков, Лейтензен, Дубровинский – и это только «постоянные» жильцы. «Ваза» – дом как дом, ничего особенного, с верандой, мезонином и высокой башней, плюс сарай, прудик и еле живой колодец во дворе – была классической «резиновой квартирой».
Главное достоинство объекта состояло в том, что он находился в часе езды от Петербурга, на «дачной» – удобно для камуфляжа – станции, однако в отдалении от основного дачного района. По другую сторону железной дороги, у моря, была Куоккала (та самая, прославленная Чуковским, Репиным, И. Анненским и прочими будущими клиентами серии «ЖЗЛ»); но именно здесь домов было немного: «Ваза» располагалась не столько в поселке, сколько на опушке соснового бора. И если снаружи это здание в худшем случае могло сойти за домик злых волшебников из шварцевской «Сказки о потерянном времени», то репутация, которой она пользовалась, соответствовала скорее стандартам «Бондианы»: секретное логово могущественной террористической организации, поставившей себе цель подчинить мир; голова Ленина многим казалась неординарной, так что при его сноровке по части изменения внешности он мог бы, пожалуй, сыграть и Блофельда, и Голдфингера.
На удобство «Вазы» в качестве логова первым обратил внимание большевик и бывший агент «Искры» Гаврила Лейтензен (Линдов), который в 1906-м с семьей и детьми снял ее у Эмиля Эдуарда Энгестрема, бизнесмена шведского происхождения, сочувствовавшего большевикам. Сам швед обретался в доме поблизости, а «Вазу» и еще несколько помещений, в том числе магазины в Куоккале и Гельсингфорсе, предоставлял в распоряжение революционерам, которые с удовольствием хозяйничали там: ночевали, прятали бомбы, браунинги, динамит. Куоккальский магазин назывался «Наво» – и именно такое прозвище носила жена Энгестрема, Руфь Георгиевна, «Мадам Наво» – тот еще персонаж, как и все люди, связанные с «Вазой». Она была англичанкой, причем не из пролетариев – дочь английского консула; поссорившись с семьей из-за неравного, по их мнению, брака, она прыгнула в отчаянные революционерки. Чуковский, обитавший по соседству, нанял ее преподавать английский своим детям, несмотря на то, что и до него доходили слухи, что на «Вазе» скрываются большевики, – и не прогадал.
Ответ на вопрос, с какой, собственно, стати на чужую дачу вселился Ленин – да еще и с женой, а затем перевез еще тещу и сестру, причем, по-видимому, не снимая дачу, а из любезности хозяина, – понятен из исследования Н. Валентинова: после возвращения из эмиграции в ноябре 1905-го многие почитали за честь предоставить преследуемому полицией вождю большевиков свою квартиру – и поэтому у него не было недостатков в предложении жилплощади.
Гражданская война закончилась в столицах, но продолжалась на Урале, в Закавказье, в Крыму и т. д. – в самых неприглядных формах. Кровь 9 января легитимировала отказ от соблюдения общественного договора. Если раньше был распространен эсеровский одиночный терроризм, то теперь на большую дорогу вышли политически мотивированные банды с бомбами; и последний человек, кого это смущало, был Ленин – который изо всех сил желал, чтобы банды увеличились до размеров рабочих армий (а экспроприируемые суммы исчислялись шестизначными цифрами, хотя бы потому, что крупные ограбления позволяют содержать партию в целом, тогда как мелкие расходятся на содержание самих «экспроприаторов»), – и делал все возможное, чтобы обеспечить вооружение не только членов своей партии, но рабочего класса в целом.
Конспирацию соблюдали даже и во внутрисемейном кругу; старший сын Лейтензена, Морис (который в 1917-м тоже вступит в партию, в 1930-х вместе с Цандером будет заниматься проектированием ракет, а в 1939-м будет расстрелян), играя с Лениным, которого знал в качестве «Иван Ивановича», сказал однажды: «Вот все говорят – Ленин, Ленин, хотел бы я увидеть этого Ленина». Лейтензены, впрочем, съехали уже осенью 1906-го – и их комнаты перешли в распоряжение тещи и сестры Ленина; на втором этаже поселился Богданов с женой.
Знали, что не стоит соваться к Ленину без дела, и посетители. Посторонним могло показаться, что он целыми днями кропал свои брошюры, статьи, листовки, воззвания, резолюции, заметки в газеты; правда состоит в том, что он на протяжении полутора лет, двадцати примерно месяцев, находился в центре масштабного террористического движения, по сути, гражданской войны – руководя нелегальной деятельностью целой сети боевиков, как Абу-Назир из сериала «Хоумленд», – но планировал не отдельные теракты, а научно обоснованное свержение препятствовавшего прогрессу строя.
Работал он часто и ночью, но вставал обычно не рано – и с утра был мрачен и угрюм; погружался в чтение газет (которые возил ему каждый день из Петербурга связной-секретарь), выписывал что-нибудь понятное только ему – вроде сведений о развитии часовой промышленности из финансового приложения к The Times, и ненавидел, когда его отвлекали. Визитеры, успевшие оставить мемуары, припоминают, что уже тогда Ленин страдал головными болями и бессонницей. К вечеру настроение налаживалось – и почти всегда он отправлялся на променад, часто поздно ночью; бродил один, с Надеждой Константиновной или в компании с каким-то приятным ему гостем по задворкам чужих дач, зимой вяз в сугробах; странным образом, у него была манера гулять прямо по рельсам – приходилось прыгать в снег, чтобы пропускать поезд, – и затем опять идти по шпалам.
На выборгской электричке до Репина – полчаса езды с Удельной: за окнами ночь, тьма, снега, но гугл-карты помогут найти и дом 14, и дом 16 по Привокзальной улице: именно в этом прогале раньше находилась «Ваза»; на месте выясняется – всего-то метров 600 по ходу поезда. Поездка совершается в ночное время – известно, что «Вазы» уже нет, и это мероприятие исключительно для очистки совести биографа – в надежде увидеть призрак дома с красивыми деревянными воротами и с вырезанным на них изображением вазы.
Номера 14 и 16 – двухэтажные кирпичные многоквартирные домики; между ними – не то пустырь, не то подлесок со слякотным болотцем: в темноте непонятно. Если сойти с проезжей части и углубиться в это очевидно никуда не ведущее пространство, обнаруживается: болотистая почва под ногами вдруг твердеет: эва, да тут асфальт. И не в одном месте, а дальше и дальше – пустырь довольно большой, размером с половину футбольного поля. Ни черта не видно, поэтому на самое интересное натыкаешься совершенно неожиданно – в дальнем конце площадки. Там стоит какая-то конструкция в форме перевернутой буквы «П»; на ощупь камень, даже скорее полированный гранит. Под нижней перекладиной есть еще один как бы пьедестал, образующий ступеньку. При свете фонарика в телефоне предположения, что это за конструкция, множатся в прогрессии. Мемориал не пойми чему посреди нигде? Дольмен? Мини-мавзолей? «П» источает египетскую жуть; ощущение усиливается, когда видишь, что перевертыш исписан неразбираемыми рунами – граффити. Еще кое-что: камень, размером с крупный метеорит, неполированный, с выщерблинками; в фильмах про артуровский Камелот – если бы кто-то решил снимать их в окрестностях станции Репино – из такого торчал бы меч, ожидающий своего (большевистского) Ланселота.