Помимо Петербурга (там располагалась Центральная инструкторская боевая школа) и Финляндии, аналоги этих «вузов» функционировали на Украине, в Польше, на Урале и Кавказе. Предполагалось, что выпускники составят основу ударных групп, которые будут направлять стихийно возникающие восстания.
Идеальная структура – плод планировочных решений большевистских аксакалов – выглядела следующим образом: районный комитет РСДРП руководил тремя дружинами. Первая – рабочая, «легальная», занималась охраной митингов и партийных вожаков от казаков, черносотенцев и провокаторов. Две «подпольные» дружины занимались собственно диверсиями против власти, охотой на шпионов, атаками на недружественные неправительственные организации, карательными мерами по отношению к штрейкбрехерам, рэкетом и экспроприациями. Дружины делились на десятки и пятерки – которые устраивались так, чтобы каждый боец был знаком с минимальным количеством других.
Смысл этой коллективизации был не только в эффективности и конспирации, но и в демонстрации властям, что те имеют дело не с индивидуальным террором, как в случае с эсерами (грохнули злого мастера на заводе из браунинга, чтобы другим неповадно было), а с массовым, хорошо спланированным, организованным и имеющим цель заместить одну власть другой.
Еще осенью 1905 года – в связи с убийством Баумана, надо полагать, – Ленин придумал, что идеальный способ проводить боевые учения дружин РСДРП – нападать на черносотенцев: «избивать, убивать, взрывать их штаб-квартиры и т. д.»; особенно раздражало Ленина то, что среди черносотенцев были не только дворяне и мещане, но и – сбитые с толку? – рабочие. Ему не пришлось упрашивать своих коллег слишком долго – особенно после того, как в январе 1906-го к петербургским боевикам примкнули латыши из разгромленных отрядов «лесных братьев» – с большим военным опытом. В конце января латыши швырнули бомбу в чайную Союза русского народа «Тверь», за Невской заставой, где собирались рабочие Невского судостроительного с соответствующими взглядами: два трупа и около пятнадцати раненых. Случались и атаки скорее озорного характера – так, на головы посетителям лекции для черносотенцев на Большой Дворянской в августе 1906-го полетели бутылки «со зловонной жидкостью»; надо было показать интеллигенции, которая отходила от партии из-за угроз черносотенцев, на чьей стороне сила. Иногда дружинники «проучивали» казаков – ночью перегораживали темные переулки толстой проволокой, стреляли в воздух, казаки неслись на выстрелы, лошади спотыкались и происходил массовый завал.
В стране были организованы десятки мастерских, где готовились бомбы и набивались патроны, и химических лабораторий, где студенты-химики, аптекари, инженеры и просто изобретательные рабочие пытались создать взрывчатку, сочетавшую в себе безопасность хранения, простоту использования, дешевизну и простоту в изготовлении. Самый удачный рецепт принадлежит большевистскому химику по кличке «Эллипс», который в 1906 году разработал из смеси бертолетовой соли с керосином особую разновидность взрывчатого вещества – «панкластит». Опыты с гремучей ртутью, бертолетовой солью, нитроглицерином, азотной кислотой и керосином никогда не были безопасными; в подпольных условиях оторванные конечности, ожоги и пожары были скорее нормой, чем исключением. Известно, что взорвались тифлисская и одесская лаборатории, но то же самое наверняка происходило и в Петербурге, Екатеринодаре, Куоккале, Ахи-Ярви (имении большевика Игнатьева, где химики вырабатывали пикриновую кислоту, нужную для приготовления взрывчатого вещества мелинита) и т. д. Большевистские химики выглядели как чокнутые профессора из кинокомедий. Химик Березин, занимавшийся мелинитом, был, например, весь, от мизинцев ног до белков глаз, желт. Отголосок всей этой смертоубийственной деятельности – сцена с аптекарем-подпольщиком в «Неуловимых мстителях», где тот экспериментирует с составом взрывчатки для бильярдного шара: «Мало!.. Много… Много!» Особую проблему представляли оболочки: на какие только ухищрения не шли организаторы, чтобы разместить промышленные заказы на что-то подобное; физкультурные гантели и фальшивые бильярдные шары – примеры далеко не единственные. Красин придумал создать в никогда не страдавшей от перенаселения Финляндии специальный полигон, где испытывались бомбы и адские машины. В считаные месяцы большевики сделались бóльшими экспертами, чем сами эсеры; в квартире Горького и Андреевой на углу Моховой и Воздвиженки, в двухстах метрах от Кремля – сейчас там приемная Госдумы – было устроено нечто вроде подпольной лаборатории Кью; и даже дача Столыпина была взорвана эсерами с использованием большевистской взрывчатки.
В процессе перевозки и хранения всего этого оборудования то и дело возникали курьезные ситуации. Одна большевичка, работавшая в Петербургском мясном патологическом музее при бойне, прятала револьверы в модели окорока ветчины – и хранила их в музее как экспонаты. Другой рабочий, перевозя саквояжи с оружием, имел обыкновение, оказываясь на вокзалах, просить посторожить их полицейского. Третьи завели обычай путешествовать на дальние расстояния в виде живых бомб: обматывали себя под платьем в Париже – начиная с ног и дальше по всему телу – бикфордовым шнуром и ехали несколько суток в поезде до Петербурга, изо всех сил стараясь не засыпать и сидеть, не прикасаясь к спинке: любой толчок – взрыв. Возили на себе из Финляндии произведенный в кустарных лабораториях – из смеси промытого нитроглицерина с углекислой магнезией – динамит, который уже при комнатной температуре начинал издавать резкий едкий миндальный запах: женщины выливали на себя духи целыми флаконами, а в поездах всю дорогу простаивали на площадке вагона даже в сильный мороз.
В 1903 году Ленин потерял «Искру». Однако накопленный с 1900 года опыт издания и распространения нелегальной газеты неожиданно очень пригодился и ему, и его товарищам: тайная организация, способная успешно перемещать запрещенные грузы в пределах целого континента, уже существовала – просто теперь приходилось доставлять из-за границы, перевозить внутри страны и хранить оружие. Раньше, говорили революционеры, мы возили «сестру» (литературу), а теперь «дядю» и «тетю» (динамит и бомбы). Искровские транспортные пути – через Финляндию, Одессу, Балканы, Кавказ – были разморожены. Склады, предназначенные для литературы, перепрофилировались под хранение оружия; вместо типографий стали организовывать лаборатории; раньше крали шрифт – теперь патроны и т. п. И по-прежнему идеальными агентами оказывались женщины, вызывавшие меньше подозрений у полиции; только вот передвигались они теперь с еще более тяжелыми шляпными коробками.
Для коммуникаций между агентами точно так же требовались шифры, чтобы скрыть информацию от полиции; и поднаторевшие в сочинении шифрованных посланий агенты «Искры» чувствовали себя в новой боевой обстановке как рыбы в воде.
Подпольщик Н. Буренин – пианист, отыгравший немало концертов Чайковского и Шопена «с грузом», в бумажном «панцире» из «Искры» и ленинского «Что делать?», теперь таскал под пальто винтовки и динамит – и по-прежнему общался со знакомыми посредством закодированных сообщений (ручные бомбы – свадебные мешки с конфетами и т. д.); в его воспоминаниях есть история про все того же Игнатьева, получившего от своей связной записку следующего содержания: «Был тот, кто лает у ворот». «Вспомнив поговорку: “Енот, что лает у ворот”, Игнатьев стал думать, кто у нас может быть енотом, и быстро догадался, что речь идет, несомненно, о Боброве, так как есть енотовые и бобровые воротники». Да уж, несомненно.
Почва была подготовлена. В 1906-м большевики были в состоянии не только лаять у ворот, а разыграть первый раунд настоящей, хорошо организованной войны непосредственно в интерьере. К ноябрю – декабрю 1906 года только в Петербурге у большевиков было боевое ядро примерно из 250 человек – и еще около 600 в членах боевых организаций по районам. Они соблюдали боевую дисциплину и конспирацию; опыт этих людей способствовал быстрому созданию десять лет спустя Красной гвардии.
Весь 1906 год, однако, Ленину пришлось наблюдать за проявлениями усталости – как «народа» в целом, так и «элитного» пролетариата – от революционных потрясений. Власти научились канализировать протестную энергию экономическими и политическими уступками, перенаправляя ее посредством своих агентов и симпатизирующих черносотенцам рабочих против нацменьшинств. Стачки сопровождались погромами и в 1905-м – в Одессе, Екатеринославе; и позднее связывать неурядицы вооруженного восстания с подстрекательствами со стороны евреев не составляло особого труда. Рабочие не могли не видеть, что среди революционеров действительно было много евреев; разумеется, сознательные рабочие, зная, чем объясняется этот высокий процент, не велись на такого рода разговоры и брали под защиту еврейские кварталы, боролись с пьянством и т. п.; но раз на раз, конечно, не приходилось. По мере реализации завоеванных кровью и лишениями нововведений (отмена выкупных платежей, возможность объединяться на крестьянских сходах и в профсоюзы) и повышения уровня жизни рабочих (увеличение зарплаты, сокращение рабочего дня) не только шли на спад революционные настроения пролетариата, но и деградировала изобретательность РСДРП – никаких суперпроектов, вроде захвата боевых кораблей или каких-то особенных тактических новинок, после декабря 1905-го она не продемонстрировала. Большевики вынужденно мариновались без работы и ждали у моря погоды – какого-то события-триггера, который еще раз нарушит обычное положение дел; теперь к нему готовились еще более тщательно – продумывали точный детальный план действий, снимали планы города, составляли карты. Технология действий в 1906 году сводилась к стремлению как можно раньше узнать о каком-либо стихийно вспыхнувшем восстании – чтобы моментально заслать туда своих эмиссаров и возглавить его. Так в июле 1906-го взбунтовались солдаты и матросы в Свеаборге – и тотчас Ленин отправляет туда делегацию: Лядов, Шлихтер, Землячка; одновременно в рабочих кварталах агитаторы начинают мутить всеобщую забастовку – в поддержку восстания.