Никаких особенных результатов достигнуто не было; к 1907-му сделалось очевидно, что если РСДРП, и большевики в частности будут ассоциироваться исключительно с вооруженными восстаниями, экспроприациями и поджогами – то их кормовая база со временем только сократится; слишком уж не похоже на образцовую германскую социал-демократию – и слишком похоже на бандитов, анархистов и эсеров; не все же вчитывались в нюансы программ партии.
Еще в декабре 1905-го всегда чувствовавший «тонкость момента» Ленин не мог не обратить внимание на вышедший 11-го числа – в самый разгар боев на Пресне – закон, согласно которому избирательными правами наделялись рабочие крупных и средних предприятий. Напрямую в Думу они, конечно, не могли выставить депутата – но могли выбрать уполномоченного, одного на тысячу, затем эти уполномоченные выбирали выборщиков, а губернские собрания выборщиков выбирали депутата Думы; сложная многоступенчатая система, которая, однако, привела в какой-то момент к появлению в Думе настоящих рабочих. Разумеется, Первую думу – Булыгинскую – большевики демонстративно бойкотировали; толку от нее было немного – ее разогнали через два с половиной месяца работы.
Однако когда были назначены выборы во Вторую, социалисты – и с.-д., и эсеры оторвались от чистки стволов, привстали на цыпочки и принялись принюхиваться.
Именно с этим, по-видимому, связан удивительный момент, когда Ленин – единственный раз в жизни, наверное, – намеревается радикальным образом выйти из подполья, попытавшись самому стать депутатом Думы.
По-видимому, его анализ показал, что амплитуда городских восстаний затухала; надежды на то, что удастся погнать вторую волну революции посредством массовых стачек, тщетны – а на крестьян, которые расчухались как раз к лету 1906-го, у большевиков не было особого влияния. Снимая бойкот против парламентской деятельности – и, более того, сам пытаясь получить статус депутата, Ленин исходил из того, что Вторая дума не станет вторым изданием Первой: уроки восстания, однако ж, к концу 1906-го были усвоены – наблюдался рост политического сознания пролетариата, массы размежевались со струсившей либеральной буржуазией – и поэтому у действительно (а не мнимо) оппозиционных кандидатов, за счет возникновения «могучей опоры» снизу, есть хороший шанс оказаться выбранными. Первая дума была, в некотором роде, «тренировочной», она была символическим жестом царя, знаком его готовности восстановить после катастрофы 9 января гражданский мир. Вторая могла стать рингом, на котором дрались поднаторевшие в боях без правил, а теперь решившие попробовать свои силы в «легальном спорте» консерваторы черносотенного толка и представители пролетарско-крестьянских масс; ставки того стоили. Главным призом Думской Битвы должны были стать симпатии крестьян – дальнейшая революционизация и отказ от кадетских морковок «конституционной демократии» – либо, наоборот, поправение, «черносотенизация». (Именно поэтому, кстати, в 1905-м меняется аграрная программа РСДРП: обнаружив, что крестьяне способны к самоорганизации и защите своих прав силой и, следовательно, могут оказаться не просто балластом, а ценным союзником, Ленин перестает относиться к ним как к историческому пережитку и в январе 1906-го, на одной из териокских партконференций, соглашается на «левый блок» с эсерами и трудовиками.)
Разумеется, если вдруг в момент выборов начнется восстание, то большевики моментально выйдут из процесса; однако если гора все-таки не соизволит пойти к Магомету…
Чтобы после всех гимнов подполью выставить свою кандидатуру на легальных выборах в царский парламент, где при вступлении в должность депутат обязан был публично клясться на верность самодержцу, следовало обзавестись очень толстой кожей; ссылаясь на тонущую в тумане необходимость «укрепления приводного ремня между большим колесом, начавшим сильно двигаться внизу, и маленьким колесиком наверху», Ленин, с помощью дружественного правления союза приказчиков, обзавелся промысловым свидетельством для участия в выборах – на имя «Карпов», под которым и выступал впервые перед большой публикой в Народном доме Паниной. Баллотировался он – не по рабочей, разумеется, курии, а по городской – от так называемого «левого блока» – трудовиков, эсеров, народных социалистов и социал-демократов (не кадетов!). Среди выборщиков по Московскому району Санкт-Петербурга были приказчики, писатели, врачи, корректоры, присяжные поверенные, инженеры. В целом выборы стали, можно сказать, триумфом левых партий; в Думу прошли 180 человек; одних только с.-д. среди депутатов оказалось более 10 процентов – шесть десятков человек; но именно для Ленина (как, впрочем, и для также выставлявшегося Дана) все кончилось пшиком – левый блок по его району не прошел, и приказчики отправились восвояси по своим лавкам – подсчитывать убытки. Сведения о Ленине как о несостоявшемся депутате Госдумы в советское время не афишировались – но и не слишком скрывались; в целом Ленин никогда не позиционировал себя как сторонник парламентской демократии, и поэтому приведенный Горьким анекдот про Ленина и непонятливого меньшевика-рабочего, которому приходится объяснять, в чем истинная причина разногласий между беками и меками («Да вот, говорю, ваши товарищи желают заседать в парламенте, а мы убеждены, что рабочий класс должен готовиться к бою»), кажется для биографии Ленина более естественным, чем «две строчки мелким шрифтом», доказывающие, что в некоторых политических обстоятельствах Ленин менял линию своего поведения.
Непохоже, что и сам он питал особые надежды на корочку Таврического дворца; роль серого кардинала, направляющего деятельность своей фракции в Думе, была более привычной. Его больше занимал парадокс: самая отсталая страна в Европе, самый реакционный избирательный закон в Европе – и самый революционный состав представительский; ergo, констатирует Ленин, – момент по-прежнему революционный, дни конституции сочтены: либо победа революционного народа – либо отмена «свобод» 17 октября. Конкретнее: «никаких преждевременных призывов к восстанию! Никаких торжественных манифестов к народу. Никаких пронунциаменто, никаких “провозглашений”. Буря сама идет на нас. Не надо бряцать оружием» – и едва ли читателям Ленина последняя фраза казалась метафорой – учитывая величину накопленного большевиками арсенала.
Меж тем меньшевики, склонные перечить Ленину и по более ничтожным поводам, восприняли этот совет как вызов – и решили продемонстрировать, что будут распоряжаться своим оружием так, как им заблагорассудится; пусть даже их пронунциаменто касалось оружия не столько огнестрельного, сколько организационного. Не успели объявить результаты выборов, как меньшевики инициировали против Ленина процедуру «партийного суда» – за то, что тот публично, «в грязной брошюрке», по любезному выражению Мартова, обвинил меньшевистский на тот момент, избранный на IV «объединительном» съезде ЦК в сговоре с кадетами (которым давали понять, что меньшевики – «разумная часть, образцовая часть, приличная часть социал-демократии. Большевики же являются представителями варварства. Они мешают социализму стать цивилизованным и парламентским!») с целью протащить на выборах во Вторую думу своего кандидата; тогда как большевистская часть на одной из январских териокских партконференций недвусмысленно запретила тем блокироваться с буржуазными партиями – только с левыми. И действительно, Ленина судили.
Мы вынуждены ввести читателя в обстоятельства этой свары в связи с теми наблюдениями о характере Ленина, которые можно сделать на основе ее анализа.
Ленин произнес на суде убедительную, крепкую речь, в которой объяснил свое право идти на раскол – и пользоваться для очернения противника (заметьте: «противника» – слово, употребленное самим Лениным; и это про товарищей по партии) любыми, за исключением уголовных, способами. Эта защитная речь, которую обязательно следует прочесть тем, кто рисует Ленина «плохим юристом», превратилась, по сути, в обвинительную – и Ленин, при поддержке ершистого Петербургского комитета, науськиваемого из Куоккалы, был оправдан. Конфронтация дала ему возможность требовать у мартовцев матча-реванша – нового съезда, с новыми выборами ЦК. Меньшевики вели себя всего лишь разумно – почему бы не блокироваться, тактически, с либералами, если этот блок преградит дорогу в парламент черносотенцам; в конце концов, ведь рано или поздно все равно в России будет создана буржуазная республика – и марксистам придется сотрудничать с либеральными партиями; и как раз либералы и должны будут поддержать существование легальной рабочей партии, к которой и должны были привести события 1905 года; чего упираться-то? Ленин же, по обыкновению, смотрел на семь аршин в землю: в случае успеха вооруженного восстания существеннее не то, как будет выглядеть возглавившая его партия – как широкая, созданная по немецкому образцу, борющаяся за равенство прав партия сознательных рабочих под руководством интеллигенции, или как партия озверевших на баррикадах пролетариев, десять лет просидевших в подполье и привыкших общаться шифрами; важно то, кто НЕ должен воспользоваться плодами восстания: либеральные буржуазные партии, враги рабочего класса. Тот, кто с ними, тот против нас – тот противник.
Представляют ли отношения политических сиамских близнецов – меньшевиков и большевиков – материал исключительно для историка или в них есть что-то еще, кроме курьезности патологии, что-то, без чего тот, кто размышляет о Ленине сегодня, не может понять этой фигуры? Почему он, при его мании эффективности, потратил столько усилий и времени на выстраивание отношений с этими «отбросами истории» (формула, отчеканенная, впрочем, Троцким) и даже во сне, по рассказам Крупской, то и дело ругал меньшевиков? Почему еще в 1904-м, после потери «Искры», он, вечный раскалыватель, не сказал: мы не вы, мы другая партия, почему не порвал с ними окончательно? Ведь не только же из-за того, что они не могли поделить название «РСДРП» – бренд партии российских последователей Маркса?