ский и Базаров. Место странное, Остров полон звуков – «ощущений», в эмпириомонистской терминологии Богданова; однако это не те звуки, которые способны усыпить бдительность Ленина.
В сезон в городе Капри всегда сутолока: возницы электрокаров с «самсонайтами» и «делси» свысока поглядывают на туристов-однодневок, успевающих перед тем, как уплыть восвояси вечерним корабликом, разглядеть разве что ресторанные витрины с фотографиями плотно отобедавшего Р. А. Абрамовича. Центральные улицы, впрочем, быстро перекипают – и растекаются лабиринтом проложенных среди усадеб и дальних отелей тихих коридорчиков, которые разбегаются на километры неправдоподобно живописных тропок. Одна из самых популярных ведет наверх, к месту, откуда открывается поразительный вид на бездну, Фаральони и Марину Пиккола. Это «Вилла Тиберия»: унылые, особенно по контрасту с умопомрачительным ландшафтом, каменные фундаменты какого-то жилого комплекса; раскопали их в лучшем случае в XVIII веке – но все повторяют, как попугаи, что это «очень древние» руины дворца императора Тиберия, который, считается, расхотел жить в Риме, удалился на Капри – и на протяжении десяти лет предавался разврату, управляя империей посредством светодымовых сигналов. Если вы поверите в то, что территорией от Шотландии до Сирии можно управлять при помощи кучки дров и огнива, то поверите и в то, что Ленин приехал на Капри для того, чтобы «пить белое вино и смотреть Неаполь», как он писал Горькому.
Пикантности развалинам, чей двухтысячелетний возраст, к сожалению, не подтвержден никакими документами, придают детально описанные у Светония оргии – нечто среднее между вечеринками в стиле бунга-бунга у Берлускони на Сардинии и приемами делегаций Газпрома в резиденции Януковича в Межигорье. В России, между прочим, ходили дикие слухи, будто Горький – чье пребывание на Капри не было секретом и чья расточительность якобы драматически дисгармонировала с представлениями о социализме, который он выкликает, – живет как раз во «Дворце Тиберия»; в романе бывшего однокурсника Ленина Чирикова так и сказано: «Осел на Капри, в бывшей резиденции императора Тиверия». Кстати, именно благодаря Горькому Капри вошло в маршрут русской версии Гран-тура начала века; в катаевском «Хуторке в степи» семейство Бачей нарочно делает крюк, чтобы попасть на остров, – и даже успевает углядеть мельком на вокзале в Неаполе самого писателя.
В сущности, про оба путешествия Ленина на Капри известно немногим больше, чем про визиты Тиберия.
В апреле 1908-го он провел здесь неделю – в умеренно враждебном окружении. Богданов к тому времени был взвешен и найден достаточно легким, чтобы катапультировать его с пассажирского сиденья; однако едва ли знаменитый предкаприйский cri de guerre Ленина – «бой абсолютно неизбежен» – подразумевал буквальную драку (хотя Крупская – со всегдашней скрытой иронией по отношению к мужу – однажды сообщает, что «видела раз, как они чуть не подрались с Богдановым, схватились за палки и озверело смотрят друг на друга (в особенности Ильич)»).
По уверению Горького, Ленин больше осматривал островные достопримечательности, чем затевал ссоры, «был настроен спокойно, холодновато и насмешливо, сурово отталкивался от бесед на философские темы и вообще вел себя настороженно»; даже не попробовал научить попугаев слову «эмпириомонизм»? К Богданову он обращался: «синьор махист» и в ответ на «ревизионистские» реплики отмахивался: «Бросьте. Кто-то, кажется – Жорес, сказал: “Лучше говорить правду, чем быть министром”, я бы прибавил: и махистом».
Крупская утверждает, что ее муж никогда не был заядлым рыбаком. Но она никогда не была на Капри, а там, похоже, это развлечение проходило по разряду обязательных; чудаковатый Луначарский, описывая свой опыт по этой части, припоминает, что ловил здесь «опасных акул в два человеческих роста, морских змей, причудливых чудовищ, рыбу святого Петра и всякую другую морскую забавную и курьезную дичь»; тут нелишне будет вспомнить, что Ленин в те годы называл Луначарского «Анатолием блаженным». Днем ВИ, сведя знакомство с местными пескатори, отправлялся в их компании на рыбалку; Горький рассказывает анекдотец о том, как те научили его ловить «с пальца» – одной леской, без удилища – и, вытягивая добычу, Ленин воскликнул – «Дринь-дринь!», после чего рыбаки приклеили талантливому ученику прозвище «Синьор Дринь-Дринь», а тот смеялся над этим так искренне, что каприйцы затем нарочно явились к Горькому, чтобы донести до него свой вердикт: «Так смеяться может только честный человек!»
Что касается репертуара вечерних развлечений, то в верхних строчках фигурировало странное представление, полюбившееся Горькому и Луначарскому – которые наверняка потащили на него и Ленина. Нужно было подняться к вилле Тиберия, поблизости от которой в маленьком домике обитал некий учитель с сестрой, умевшей танцевать тарантеллу. Горький смотрел это обрядное действо неоднократно, всякий раз едва сдерживал слезы (искусство заставляло его рыдать, даже когда он декламировал вслух стихотворения Пушкина или Некрасова из школьной программы; студенты, которым он преподавал литературу, крепко запомнили эту его особенность). «Преподобный отец Анатолий» особо подчеркивал, что танцовщица была некрасива – что, видимо, придавало связанному с сексуальным ритуалом представлению особый магнетизм. Любопытно, что название танца происходит от слова «тарантул» – танец как лекарство от укуса паука.
Что ж – Капри в 1908–1909 годах и был такой банкой с пауками; и одним из крупнейших экземпляров была артистка – а впоследствии и ответственное лицо: нарком театров и зрелищ Петрограда – М. Ф. Андреева, ранее связывавшая большевиков с Саввой Морозовым. То была женщина себе на уме, имевшая обыкновение вступать в препирательства со студентами из школы своего гражданского мужа; и если Ленин, объясняя, какими именно талантами она взяла Горького, склонен был прибегать к литературным аналогиям («Знаете, у Горького есть один рассказ, где какой-то из его героев, говоря своему товарищу о лешем, так характеризует его: “Леший, вишь, вон он какой – одна тебе ноздря…” – Как ноздря? – спрашивает удивленный собеседник. – “Да так-просто ноздря и больше ничего. – вот он каков леший-то”… Так вот Мария Федоровна похожа именно на горьковского лешего, ха-ха-ха!»), то студенты, которым она то давала деньги на карманные расходы, то «забывала» об этом, надо полагать, обходились без эвфемизмов.
Андреева странным образом отсутствует на знаменитой фотографии, где вся каприйская компания изображена сгрудившейся вокруг играющих в шахматы Ленина и Богданова. Этот снимок настолько знаменит – и настолько прочно связал Капри с миром шахмат, – что осенью 2015-го на Пьяцетте можно было увидеть огромную растяжку с рекламой: «Il torneo scacchi internazionale “isola di Capri Vladimir Lenin”» – «Первый Каприйский международный шахматный турнир имени (или в честь) Ленина», а некий итальянский историк, выдвинувший теорию, будто местом, где произошло немецко-большевистское сближение, стал Капри, назвал свою книгу «Scacco allo zar» – «Шах царю» (и если автор в самом деле полагает, что ВИ участвовал в гомосексуальных оргиях, которые устраивали в знаменитом гроте на укромной вилле «Фернзен» Крупп и его любовники, то сам он ничего, кроме мата, конечно, не заслуживает).
Разумеется, не стоит придавать изображенной на этой фотографии шахматной партии слишком большое значение – в конце концов, Ленин и Богданов много месяцев прожили под одной крышей на даче «Ваза» в Финляндии и уж конечно это не первое их сражение; и все же фотография врезается в память. Странными, можно даже сказать нематериальными, выглядят и Игнатьев, и Базаров, и Ладыжников, и Горький, и Зиновий Пешков, и жена Богданова, – но особенно центральные фигуры – сами игроки; они похожи на персонажей викторианских фотомонтажных альбомов, посвященных паранормальным явлениям – из раздела «фотографии призраков». На одной фотографии в этой серии Ленин запечатлен с открытым ртом: то ли зевает (погружаясь, под влиянием «бальзамического воздуха» и сладкоголосого пения каприйских сирен – тех самых, которые едва не погубили Одиссея, – в нарколептическое состояние), то ли орет на своего соредактора по «Пролетарию». Зная то, что произойдет с этими двоими дальше, можно с уверенностью сказать, что Ленин не орет и не зевает: он растягивает челюсти – как анаконда, чтобы проглотить Богданова живьем.
На Капри много читали – и не только «Исповедь» и «Мать» (владельцы не такой уж и дорогой – бассейна-то нет – гостиницы, занимающей теперь здание горьковской виллы, показывают письменный стол, за которым Массимо Горки якобы написал свою «Ла Мадре»). Беллетристом, хотя бы и полставочником, был и Богданов, и как раз только что вышел его роман «Красная Звезда».
Роман был про инопланетян – марсиан: с огромными глазами, непропорционально развитыми головами и атрофированными телами. Испытывая нужду в природных ресурсах, они стоят перед нелегким выбором, что для них лучше: колонизировать Землю, где люди будут мешать им истреблять себя, – или Венеру, где сложные климатические условия? Чтобы принять решение, они прибывают на Землю, намереваясь проконсультироваться с представителем нашей планеты «в лучшем его варианте» – которого, предсказуемо, обнаруживают в Москве, на баррикадах Красной Пресни. Затолкав революционера по имени Леонид (Лэнни) в этеронеф – корабль для путешествий по космосу, они увозят его на Марс, где более высокая форма общественного устройства (правильно: коммунизм; жизнь зародилась у них раньше, и они успели пройти дальше землян по пути исторического развития). Так что – Землю или Венеру? Похищенный намекает им, что оно, конечно, лучше Венеру.
На Ленина роман явно не произвел должного впечатления. «Вот вы бы написали, – ворчал он, – для рабочих роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили землю, растратив всю нефть, всё железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга, синьор махист!»
Скорее всего, протагонист романа и автор – более-менее один и тот же человек; однако соблазнительно опереться на фонетическое сходство (а также на свидетельство Горького, будто Богданов был влюблен в революционера Ленина) и предположить, что Лэнни – Ленин. Единственная проблема в этом случае состоит в том, что богдановский роман оказывается чересчур фантастическим – потому как совершенно очевидно, что если бы марсиане похитили с Красной Пресни или откуда-то еще подлинного ВИ, то сюжетная коллизия развивалась бы скорее в духе о-генриевского «Вождя краснокожих»