С одной стороны, Капри – остров красоты и гармонии, с другой – поле жестокой рыночной конкуренции, где бедные рыбаки выбиваются из последних сил, чтобы добыть из моря акулу-другую и не умереть с голоду.
Всё так, но на самом деле Капри можно снабдить и другими «хэштегами». Идеальное место для свадебного путешествия. Хорошее – чтобы открыть магазин, торгующий сумками Прада. Комфортное – для правителя, решившего удалиться от сутолоки повседневности – как Тиберий. Важно, какое свойство существеннее в конкретных обстоятельствах; процесс смены «хэштегов» к Капри при взаимодействии с внешним миром.
Просто соединить, при попытке познать объект, два его самых очевидных свойства – непродуктивно: это и есть эклектицизм, мы просто указываем на разные свойства предмета. И что из этого? «Диалектика отрицает абсолютные истины, выясняя смену противоположностей и значение кризисов в истории. Эклектик не хочет “слишком абсолютных” утверждений, чтобы просунуть свое мещанское, свое филистерское пожелание “переходными ступенями” заменить революцию»; намек на то, что эклектикам прямая дорога в меньшевики, с «нами» им не по пути.
Где, собственно, проходит грань между «настоящим» диалектиком и схоластом-эклектиком? В практической деятельности, разумеется. Как верно замечает А. И. Солженицын, «можно тысячу раз знать марксизм, но когда грянет конкретный случай – не найти решения, а кто находит – тот делает подлинное открытие. Осенью 1914-го, когда ⅘ социалистов всей Европы стали на защиту отечества, а ⅕ робко мычала “За мир”, – Ленин, единственный в мировом социализме, увидел и всем показал: за войну! – но другую! – и немедленно!».
Дело философа, по Ленину, – понять, каким образом мир (описываемый естественными науками, историей и социологией) отражается в сознании человека – и как в результате этого процесса рождается объективная истина: та, которую впоследствии можно проверить научными экспериментами, практикой и на основе которой можно создать технологии и поставить их на службу промышленности.
Ведь раз есть объективно существующая материя, продолжает долбить Ленин, – то есть и объективная истина. Ее может дать только естествознание, которое отражает внешний мир в «опыте» человека – отражает с помощью научного метода, то есть при практической проверке теорий. Это, еще раз, мега-важно: критерий правильности теории – практика, эксперимент, индустрия. The proof of the pudding, щеголяет подслушанной, видимо, где-то в Англии пословицей Ленин, is in the eating. Истина конкретна – и существует в контексте конкретной исторической ситуации.
В принципе, этот философский пудинг и стал главным предметом спора Ленина и Богданова; они ели его с двух разных концов – и, пожалуй, при столкновении носами победил все-таки Ленин.
Крайне странный предмет для спора – но в конце концов, как говорил Маркс, именно философия сделала политику плодотворной; именно философия дает цельную картину мира, объединяет разные виды опыта, и почему бы по-настоящему компетентным революционерам одновременно не быть и философами? И раз уж так – да, вполне рабочий момент, дискуссия между марксистами относительно того, кто, по сути, больший марксист: тот, кто относится к трудам основоположников как к Святому Писанию, – или тот, кто в состоянии подойти к их учению творчески, домыслить и дополнить его в зависимости от вновь открывающихся науке обстоятельств.
Рабочая дискуссия – но почему бы не трансформировать ее в политическое сумо и не попытаться вытолкнуть противника с ринга на том основании, что он – они! речь ведь не только о Богданове – не просто «развили» учение основоположников, но, по сути, порвали с основами марксизма в философии? Ну а дальше повисает зловещая пауза: раз порвали – с основами! – то не пора ли сделать оргвыводы? Может быть, вся самодеятельность этих горе-философов является несанкционированной и глубоко вредной – и таким людям просто не место в партии?
На глаз постороннего, обывателя, статус этой дискуссии представляется почти абсурдным – в какой момент, каким образом споры о диалектике познания обрели политическое звучание? Почему вместо того, чтобы обсуждать стратегию и тактику баррикадного боя, сравнительные достоинства браунинга и булыжника в качестве оружия пролетариата, революционеры втянули друг друга в схоластические диспуты – касательно того, насколько возможна, в принципе, абсолютная истина – и какими именно путями можно к ней приблизиться? Почему на Капри – в одном из самых прекрасных мест на земле – им понадобилось пререкаться относительно того, является ли источником нашего познания причинных связей объективная закономерность природы – или все дело в нас, в нашем уме, в его способности познавать известные априорные истины?
Даже те коллеги и соратники Ленина и Богданова, которые способны были разобраться в нюансах того, каким образом соотносятся – для подлинного диалектика – онтология и гносеология, – и которые привыкли, что Ленин раскалывает партию по необъяснимым поводам, были обескуражены: они ведь вчерашние партнеры, товарищи по даче – и вдруг вдрызг разругаться из-за философии?
Ведь, в конце-то концов, для марксистов философия – даже если речь идет об основном ее вопросе: в состоянии ли наше мышление познавать и адекватным образом отражать объективно существующий мир – это идеология, то есть надстройка, так что в любом случае согласие во взглядах на функционирование производительных сил (то есть сфера технических и естественных наук), а также на развитие социума в его экономической и демографической ипостасях гораздо важнее. Так из-за чего ж столько шума и абсурдного апломба?
Абсурдного?
Дело ведь в том, что марксизм – это не только социальная, историческая и экономическая теория, это, по сути, теория всего, ключ к любому фрагменту реальности.
Да хоть бы даже – что далеко ходить – и к острову Капри.
По правде сказать, Капри нельзя назвать идеальным местом для знакомства с «МиЭ»; вот уж где материя и дух находятся в полной гармонии – и не спорят относительно первенства.
Тем интереснее объяснить материалистическую философию и попробовать применить ее логический аппарат – материалистическую диалектику – на примере этого вроде бы убийственно «неленинского» места.
Капри кажется абсолютно статичным – застывшим в вечности. Обыватель с его wishful thinking, ценитель «мира как он есть», полагает, что главное свойство острова – способность в неограниченных количествах генерировать природную красоту, отвечающую представлениям людей об Эдеме и отражающую некий небесный божественный канон (отсюда часто используемые ссылки на божественное вмешательство – «только Бог мог создать такую красоту»). Обыватель довольствуется демонстрируемой ему картинкой и часто даже не догадывается о том, что она движется; марксист, для которого главное свойство объективно существующей материи – движение, задает вопросы. Является ли способность производить красоту имманентным свойством острова – или остров обрел ее в результате какого-то конфликта, развивавшегося здесь на предшествующей стадии развития? Как Капри отражается в сознании? Он объективно красив, независимо от наших ощущений о нем, – или мы воспринимаем остров как «красивый» в силу внушенных нам, выработанных коллективным опытом проекций: например, цена билета на паром, которая сама по себе свидетельствует, что посетителя ожидает нечто нестандартное и значительное? Кто, собственно, настраивал наши органы чувств, при каких обстоятельствах? Другими словами – красив ли Капри (а кто, кстати, это говорит?) потому, что буржуазия выбрала этот остров с хорошим климатом и большим количеством солнечных дней для своих инвестиций и превратила его в процветающее и безопасное место, – или он красив вне зависимости от того, кто на нем живет и живет ли вообще, вне времени и пространства – как фантазируют оплаченные мировым капиталом художники? Как насчет того, чтобы посмотреть на эти процессы в исторической динамике? Считался ли остров красивым раньше – до того, как в силу экономических и политических причин стал ареалом обитания элиты, а затем и меккой массового туризма?
Марксисту следует думать и о том, что станется с этой красотой в исторической перспективе и нет ли в ней противоречий, не является ли она оборотной стороной чего-то ужасного.
Является ли Капри «вещью-в-себе» – или, несмотря на всю свою «загадочность», «окутанность мифами», неисчерпаемость, «божественный шлейф» и пр., остров все же познаваем и мы можем, изучив его научными методами, превратить его в «вещь для нас» и действительно приблизиться к объективной истине?
Логика диалектического материализма подсказывает нам, что нынешнее состояние острова – не окончательное. Остров меняется – сначала здесь обитали сирены, затем римский император устраивал тут оргии, затем на протяжении многих веков здесь селились исключительно нищие рыбаки, затем, в наполеоновскую эпоху, Капри стал центром шпионажа, потом остров облюбовала артистическая богема Европы, затем аристократы… История последнего столетия особенно показательна, материя – пространство, география – осталась та же, но действующие на острове производительные силы – и, как следствие, экономика – полностью изменились. Противоречие между Капри «рыбацким» и Капри «аристократическим», между супермаркетом «Deco» и бутиком «Prada» не столько снято, сколько монетизировано: по сути, именно «рыбацкость» – то есть нетронутость, отдаленность, изолированность – позволила отельерам присвоить острову «аристократический» статус. «Бальзамический» воздух подразумевает существование некой раны – которая, как знать, не потребует ли для своего лечения средств более радикальных, чем отдых на курорте? И вполне возможно, что Капри превратится в богдановскую Красную Звезду – каким бы нелепым сейчас ни выглядело это предположение.
Теперь попробуем перенести объяснения того, как работает марксистская диалектика в ленинской интерпретации, из географической плоскости в историко-политическую – и доказать, что марксистская философия с ее логическим аппаратом – материалистической диалектикой – была инструментом, к которому Ленин действительно прибегал, собираясь принимать практические решения в жизни.