К счастью, вопрос отсутствия Ленина в составе преподавателей партийной школы забеспокоил и самих студентов. Они смутно, но понимали, что в партии существует серьезный конфликт – и, сами того не зная, выбрали в нем одну из сторон.
Богданов, которому приходилось объяснять рядовым партийцам отсутствие первых лиц в партии, Плеханова и Ленина, сначала размахивал почтовыми квитанциями – приглашения рассылали всем, а уж дальше кто приехал тот приехал; затем – после того, как студенты, к восторгу Ленина, сами послали ему приглашение, – заявил, что «Ленин в философии отстал, не идет в ногу с новыми веяниями и что надо организовать из лекторов и учеников Каприйской школы группу “Вперед”».
Меж тем обращение студентов позволило Ленину не просто ответить отказом – но отказом мотивированным, со ссылками на резолюции «Пролетария» и разъяснением, что к фракции агентов буржуазии, которая устроила школу на Капри, он отношения не имеет и иметь не хочет – хотя, разумеется, всегда готов читать лекции рабочим (и сам, и вместе с товарищами, не менее компетентными преподавателями) – если эти рабочие приедут не на край света, а в Париж. По сути, это была настоящая атака на сепаратистов – атака, уже сама расчетливость которой очевидно свидетельствовала о том, что пленных этот человек брать не собирается.
Дальше Ленин принимается бомбардировать студентов письмами, наполненными полезными и добрыми советами, как лучше сбежать с проклятого острова. Поскольку доказать рабочим, что их школа «нарочно спрятана от партии» в буквальном смысле, было сложно, Ленину приходится растолковывать им, что спрятана она в том плане, что это «самый отдаленный заграничный пункт» – укрытый за, так сказать, коралловым рифом транспортной дороговизны. Чтобы объяснить, почему «заехать в Париж 8-ми ученикам дешевле, чем отправить 4-х лекторов на Капри», Ленин охотно превращается из идеолога в настоящего «budget travel guru», скрупулезно подсчитывая дорожные издержки: вот как выгодно – а вот как невыгодно, видите-с?
В какой-то момент, сама любезность, он посылает студентам и свою философскую новинку – из которой те, надо полагать, узнают много нового и об идеологическом облике своих преподавателей, и о тех буржуазных идеях, которыми те пичкали своих учеников. Такого рода подарки не способствовали установлению дружеской, теплой рабочей атмосферы.
Ленин продолжает публиковать свои мнения относительно происходящего на острове и в периодической печати. Статью про Капри он называет «Ерогинская живопырня» – очень обидное сравнение с организованным под присмотром полиции общежитием для крестьянских депутатов Думы, где тех обрабатывали в правительственном духе. В частной же переписке Ленин не утруждает себя излишним остроумием и признается, что «третирует как каналий эту банду сволочей» и «шайку авантюристов, заманивших кое-кого из рабочих в Ерогинскую квартиру».
Температура медленно ползла вверх, и в какой-то момент Алексинский, по воспоминаниям одного из студентов, «объявил Ленина и Плеханова двумя паразитами (он выразился еще “ярче” и “принципиальнее”), которые присосались к пролетарскому телу и рвут его».
На острове зрел бунт, усугублявшийся и далекими от политики обстоятельствами.
Если богемные знакомые Горького и интеллигенты преподаватели, приехав к писателю «на социалистические пироги», присвистывали и принимались декламировать «кеннст ду дас ланд, во ди цитронен блюэн», то рабочих откуда-нибудь из Гусь-Хрустального или Усть-Сысольска, часто недавно вышедших из тюрьмы, остров шокировал. Луначарский рассказывает про одного сормовца, который «с изумлением разглядывал синее, как синька в корыте, море, скалы, раскаленные от солнца, огромные желтые пятна молочая, растопыренные пальцы колючих кактусов, веера пальм и, наконец, резюмировал: “Везли, везли нас тысячи верст, и вот привезли на какой-то камушек”».
Безусловно, им очень нравилось то, куда они попали и как с ними обращаются. Они кивали, когда им объясняли теорию социальной активности и активной социальности. Они не имели ничего против философии труда и объединения. Однако непривычка рабочих к продолжительному отрыву от собственно работы и к заграничной жизни сыграла с ними злую шутку. Они видели, что Горький – хотя и до слез сострадает пролетариату и сам несомненно пролетарского происхождения – живет в роскоши и даже местные жители шепчут ему вслед с восхищением: «Signorе Gorki! molte rico, molte rico!» Да, обладающие изрядным жизненным опытом и вполне «сознательные», но при этом нищие и полностью зависимые от своих кураторов, в особенности в бытовых мелочах, молодые люди оказались на острове, кишащем богатыми, нарядно одетыми, наслаждающимися обществом девушек иностранцами. Они же не целыми днями учились – еще и гуляли, им хотелось зайти в кафе, прокатиться на фуникулере, и они видели, что есть люди, которым не надо ни слушать лекции, ни работать – а живут они при этом припеваючи. В этом смысле Капри – не просто деревня, но аристократический курорт – был не лучшим выбором, ошибкой преподавателей.
Алексинский и Богданов знали, что Ленин ведет разрушительную работу – и, разумеется, читали ленинское (отчасти пародирующее евангельские послания) «Письмо ученикам Каприйской школы».
Однажды Алексинский, услышавший на пляже, как студенты спорят, принялся нападать на одного крипто-ленинца, назвал его «агентом БЦ», присланным на Капри Лениным нарочно, чтобы стучать и разлагать студентов. Этот конфликт не прошел даром – пятеро написали Ленину письмо, каждая строчка которого звучала музыкой для ушей адресата: «С этой надеждой (получить знания и приехать на места работниками) мы жили здесь, на маленьком, проклятом, полном темных дел, острове»; «здесь не школа, а место фабрикации новых фракционеров»; что нам делать? (Детали этой истории стали известны благодаря тому, что один из подписантов был «агент Пелагея» – копировавший переписку для охранки.) Жалобщиков-доносчиков исключили и с позором посадили на лодку, идущую на материк: скатертью дорога.
Богданов извлечет жестокие уроки из всей этой ситуации – и в ходе следующей попытки – в 1909 году в Болонье – проявит достаточно решительности, чтобы перлюстрировать почту своих студентов и просматривать отправленные ими послания на предмет неразглашения тайн и невступления в заговор против школы с нежелательными лицами.
Любопытно, что многие воспоминания о Капри назывались, как у И. И. Панкратова, – «В Париж к Ленину». То есть Капри задним числом превратился в ловушку на маршруте ложного объезда, устроенного Богдановым – проделки Фикса! – при том, что существовала столбовая дорога к Ленину – в Париж.
Богданов был замечательным политиком, но еще больше, чем политиком, – энтузиастом-революционером, бескорыстным экспериментатором. Каприйская школа служила для него чем-то вроде оранжереи, где планировалось в сжатые сроки вырастить из семян гигантские растения – которые затем разворотят русскую почву. Другие преподаватели изначально были настроены более скептически – Алексинский, например, сомневался, что можно искусственно вырастить сознательного рабочего, и предупреждал о том, что в лучшем случае из людей будут получаться «скороспелые приматы».
И, в сущности, проект Каприйской школы закончился для «махистов» если не катастрофой (оставшиеся студенты подписали открытое контрписьмо – в защиту лекторов – и доучивались совсем уж в тесном кругу), то скандалом.
«Предатели» не просто выехали к Ленину в Париж, но заявили в печати, что их таки заманили на остров – не объявив, что собираются пичкать буржуазными ересями. Особенную убедительность этим декларациям придавало участие формального лидера и закоперщика всего проекта со школой – уральского рабочего Михаила Вилонова; именно он отбирал рабочих для поездки и от Ленина воротил нос – а затем сам оказался слабым звеном, перебежчиком и увел товарищей к Ленину. Все, кто знал его, характеризовали его с самой лучшей стороны (кроме разве что М. Ф. Андреевой, которая как раз издевалась над ним, время от времени лишая карманных денег на фуникулер, нужный ему, туберкулезнику, чтобы принимать солнечные ванны внизу на пляже; а вот Горький сам, на свои деньги, покупал ему лекарства). Благодаря Ленину он едва не станет членом ЦК; Ленин трогательно заботился о нем, устроил его в санаторий в Давосе и все надеялся, что тот успеет завершить свою философскую книгу. Не удалось: Вилонов умер от туберкулеза.
Эта была досадная потеря, но в 1909-м Ленин имел все основания торжествовать: его атака на островитян с парижского плацдарма оказалась успешной, школа развалилась.
Предпочитающий изъясняться поэтическими образами Богданов так объяснил произошедшее: «старый мир», который «не мог примириться с тем, что в его среде зародилось и живет учение, не подвластное его року», «сотворил вампира по внешнему образу и подобию своего врага и послал его бороться против молодой жизни. Имя этому призраку абсолютный марксизм» – который не дает пролетарской мысли развиваться. Воевать с вампиром, внешний облик которого слишком легко себе представить, Богданов собирался традиционными средствами – «голову долой, и осиновый кол в сердце!».
Из всех пунктов «ленинского маршрута» Капри в наименьшей степени похож на «ленинское место». «Каприйский момент» – не просто смещение объекта на крайнюю южную точку условного «ленинского континента», но и странное выпадение его из ассоциирующегося с ним «северного» климатически-ландшафтного контекста: славяно-татарско-финно-угорский антропологический тип, он действительно, прав Богданов, выглядит среди этого средиземноморского пейзажа вампиром, угодившим под солнечный свет.
По словам Горького, запомнившие смех Ленина рыбаки долго еще потом интересовались у него: «Как там живет синьор Дринь-Дринь? Царь не схватит его, нет?» Не схватил, какое там, руки коротки; и летом 1910-го им самим удалось убедиться в этом: Ленин вернулся к Горькому на Капри. Вряд ли для того, чтобы сплясать на дымящихся руинах Каприйской школы; хотя невидимые развалины этой разрушенной Лениным институции – такая же каприйская достопримечательность, как сохранившийся не сильно лучше дворец Тиберия.