Касательно этого второго двухнедельного визита единодушны были даже советские биографы: отпуск в чистом виде. Ленин поднимается на зловещий Везувий (Горький обычно цитировал приезжим Гёте: «адская вершина посреди рая»), осматривает Помпеи, наслаждается замечательной инфраструктурой для пеших прогулок, загорает, купается; в «Маленькой железной двери в стене» можно найти странные влажные фантазии Катаева, описывающего, как Ленин стягивал с себя штаны и барахтался в морских волнах, демонстрируя пустынным Фаральони свое «золотистое тело».
Частная жизнь – ну что за ней подсматривать? Privatsache.
Муниципалитет Капри – территория, позволяющая устроиться таким образом, чтобы частная жизнь оказалась надежно ограждена от каких-либо вторжений или даже пересечений с общественной. Здесь и церквей-то, кажется, меньше, чем в прочей Италии, и уж тем более отсутствует какая-либо монументальная пропаганда – разве что какая-нибудь временная инсталляция на площади.
Тем сильнее ошарашивает, что в самом шикарном месте острова, между Садами Августы и тропой виа-Крупп, под боком у первой горьковской виллы, обнаруживается ни много ни мало памятник Ленину: массивная, из бетона, трехгранная – будто распиленная поперечно на три части и затем вновь восстановленная – стела; вторая, средняя часть как бы прокрутилась вокруг своей оси дальше, чем верхняя и нижняя; на ней медальон с Лениным и надпись: «A Lenin Capri», Капри – Ленину. Очень простой и замечательный памятник: будто кто-то страшно большой, как Колосс Гойи, пытался воспользоваться этим рычагом, чтобы перевернуть мир, – и от усилия рукоятка сама скрутилась посередине – но не отломалась: стоит, ждет следующей попытки.
Наткнуться на «ленинскую» площадку можно разве что случайно; это своего рода потайной карман. Особенно здорово оказаться здесь ночью, когда выход на Круппову дорогу перекрыт и к памятнику можно проникнуть только кружным путем – не подняться, а, наоборот, спуститься по неосвещенным тропинкам и лесенкам от верхней Villa Krupp. Подсветки нет – но площадка маленькая, и если выключить телефонный фонарик и посмотреть на небо, то кажется, что среди звезд висит марсианский этеронеф; хотя что ему тут делать после 1908-го?
Темно, но с площадки видишь как будто весь Неаполитанский залив, все Тирренское море, весь мир, всю географию – и всю ленинскую биографию, судьбу.
Связь феномена Ленина с географией косвенно отмечена еще Каменевым в 1924 году, в некрологе; ученик и коллега замечает – видимо риторически, желая подчеркнуть масштаб явления, – что «великий мятежник» «родился на берегах Волги, на стыке между Европой и Азией»; и если верить в существование некой структурной закономерности (вообще-то это эвфемизм для слова «судьба»), которая определяет вектор развития той или иной территории, то это замечание глубже, чем кажется. Ленин не просто родился на этом стыке, он порождение этого «стыка», этой географии; инструмент ее. Ко второй половине XIX века Россия оставалась континентальным пространством с азиатской – в широком смысле – системой управления и недостаточно, по современным меркам, освоенными ресурсами; меж тем Северная Европа и Америка совершили рывок в развитии производительных сил – и настолько успешную модернизацию системы управления, что это позволяло им эксплуатировать прочие регионы. Теоретически новые технологии позволяли и России полнее освоить свою и прилегающие территории, но государство Романовых, управлявших этими пространствами и народами в Центральной и Восточной Европе и Азии, модернизировалось медленнее, чем требовалось, поэтому начало терять свои позиции в мире и слабеть изнутри; у него оказалось недостаточно сил, чтобы сохранить целостность их территории – а только будучи целостной, она и может использоваться достаточно эффективно, чтобы не проиграть глобальную конкуренцию. Здесь должны были возникнуть новые институты; только обновление административной системы могло запустить устойчивый рост производительности труда – пусть даже обновление не мгновенное, а растянутое на несколько десятков лет. Нужно было запустить инновационные процессы, отказаться от адаптации старых элит, индоктринировать в сознание общества новые мифы об идеальном устройстве, модернизировать бюрократическую машину – применить «созидательное разрушение». Измениться, чтобы выжить. Так пространство (Маркс называл это «дух»: «дух строит философские системы в мозгу философов») породило Ленина – существо, которое, овладев марксистской наукой, нашло способ взять континент за горло, начало трясти его и перевернуло с ног на голову; потому что только так его и можно было уберечь от гораздо большей катастрофы.
В этом смысле появление Ленина было, можно сказать, предопределено.
И, пожалуй, если бы сам он почему-либо отказался от этой работы, то для нее нашелся бы какой-то другой исполнитель – в диапазоне от Столыпина до Керенского; сама территория, «география» и этнос, управляющий «географией», должны были породить силу, которая сумела бы «проапдейтить» сложившееся положение дел, подтянуть его. Видимо, для этого континентального пространства подходил отличный от европейского способ модернизации – сверху: принудительный, догоняющий, связанный с большими демографическими, политическими и экономическими издержками. Ленин, получается, несмотря на то, что сам полагал себя реформатором-марксистом, по сути, – временный псевдоним безымянных географически-исторических сил, которые генерируют «ленина»; в этом смысле абсолютно точным является восприятие Ленина крестьянами – зафиксированное Есениным в «Анне Снегиной». «КТО ТАКОЕ Ленин?» – спрашивают они лирического героя; кто-кто – инструмент.
В пользу этой версии говорит тот факт, что Ленин после 1917 года делал то, что никогда не предполагал делать, – однако, оказавшись в конкретных обстоятельствах, понимал, что истинность конкретной позиции заставляет прибегать его именно к таким, противоречащим абстрактным истинам, решениям. Отсюда и ирония истории, которая так жестоко посмеялась над ним: он-то намеревался создать условия для отмирания государства, упразднить его; а ему пришлось стать его агентом, сохранять его, модернизировать и укреплять. Он полагал, что сам, по своей воле, меняет мир, – а на самом деле это история вытащила его за шиворот из Зеркального переулка в Цюрихе, запихнула в поезд в апреле 1917-го, выгнала на улицу вечером 24 октября, заставила заключить Брестский мир и открыть ГУМ вместо складов реквизированных продуктов, а потом, когда он все наладил и даже воссоздал империю, – отшвырнула за ненадобностью. Так?
Или всё же нет – и это он сломал историю об колено, и хотя потом, когда в 1922-м его самого скрутило, открытый перелом затянулся кожей, но кость, хребет, судьба, география – перестали быть цельными, и история пошла по-другому? И тогда – какими бы кавычками, какими бы скептическими улыбочками ни оформляли слово ЛЕНИН – мы все-таки уже прошли точку невозврата и однажды окажемся-таки в другом мире, где не будет ни рабочих, ни крестьян, ни буржуазии, ни вообще государства – а только, как их там в «Государстве и революции»… творческие люди, занимающиеся творческим трудом?
Вот вопрос вопросов: годится ли Ленин лишь для того, чтобы иллюстрировать своей поразительной биографией мысль о том, что история способна на иронию, – или история, как Надежда Константиновна Крупская, да, относится к нему, «вумному» философу, с заметной иронией – но все же подчинилась ему, отдалась, признала, что он был лучшим? «Смел и отважен» – как закончила свои мемуары о нем НК.
Сейчас тема «красного Капри» не то чтобы под запретом – но задвинута в кусты, маргинализована.
Никто не привозит туристов к ленинской стеле, никто не рассказывает про Капри как Истинный Мавзолей, прообраз «коммунистического Марса», временную столицу утопического большевизма и поле Битвы за Материализм, где Ленин одержал победу над сепаратистами. Разумеется, мэрия старается привлекать на остров туристов, но цивилизованных, а не каких-нибудь хунвейбинов.
Капри позиционируется – достаточно прогуляться от «Квисисаны» до Пьяцетты, и про будущее все ясно: ну какой там коммунизм, какой там Ленин – как самое стабильное, предсказуемое, прогнозируемое место на земле; место, обладающее исключительно ценным прошлым; чье будущее, по сути, тоже лежит в прошлом, крепко-накрепко связано с ним. Это пронизанное «токами античности» пространство, которое все больше и больше аккумулирует энергию и инерцию старины; как написанная давным-давно картина, ценность которой увеличивается с каждым годом; почаще проверяйте, достаточно ли толстое над ней стекло – и не волнуйтесь о будущем.
Точно так же музеефицирован, маргинализирован и сдан в утиль сам Ленин: вчерашний день, было и прошло. Революция и затем советская власть – самое крупное историческое событие на планете, пока ничем не перебитое? Пусть даже и так; история воспользовалась Лениным, а теперь – спасибо, достаточно; надо идти дальше.
И все же Каприйская Стела – «Капри – Ленину» – пусть на отшибе, мало кому ведомая, – торчит, существует, свидетельствует – осознают это толпы на Пьяцетте или нет: остров изменился после двух визитов Ленина, которые, как ни крути, – последнее крупное историческое событие на острове.
Что там говорит диалектический анализ? Каковы шансы на то, что со временем Капри превратится в богдановскую «Красную Звезду»? (Или, что существеннее, например, для Ленина и Советской России после 1917-го, – когда там в Америке, Великобритании и Италии произойдет пролетарская революция?)
По логике обывателя – никогда: островитяне не такие дураки, чтобы отказываться от четырех миллионов туристов в год, а у американской и европейской буржуазии достаточно накоплений, чтобы надежно коррумпировать свой пролетариат.
По логике марксизма – Везувий остается действующим вулканом, а технологический прогресс при капитализме подразумевает ротацию элит и неизбежность кризисов. Кризисы и извержения заставляют людей менять свои привычки – например, усиливать существующую эксплуатацию, ограничивать друг друга в политических правах, прибегать к силе, чтобы сохранить привычный уровень доходов. Географическая изолированность острова может привлекать сюда туристов – а может и террористов, любящих такого рода пространства-ловушки. Не говоря уже о том, что нет ничего невозможного в том, что – как в конце XIX века неожиданно обнаружили, что материя состоит из атомов, а те – из электронов и т. д., – под одним из лимонных деревьев в один прекрасный день найдут, например, нефть; и так исторически неизбежные процессы тогда еще более ускорятся. Будущее здесь может быть совсем не таким, каким мы его по-обывательски, без диалектики, прогнозируем; например, мы увидим Капри застроенным небоскребами, или пирамидами, или, вместо бутиков, – мастерскими-фаланстерами, в которых трудится преодолевший свою политическую ущербность пролетариат, автоматизировавший массовое производство – и превратившийся в сообщество творческих людей: как в «Красной Звезде» и как в «Государстве и революции». Можно смеяться над такими «прогнозами» сколько угодно – но, в конце концов, благодаря тому, что здесь происходило сто лет назад, у Капри уже есть опыт ломки всех известных общественных законов, всех географических детерминизмов, всех непреложных структурных закономерностей.