нашей страны — в Америке, Англии или в Европе — нашлись ученые, которые могли бы наблюдать нашу действительность, изучать ее, размышлять и делиться с нами плодами своих наблюдений!
Мы нуждаемся в критике. Ведь в грозный час бури капитанам прежде всего необходимы советы умных, симпатизируюшйх наблюдателей, отдаленных от центра бури и потому находящихся в безопасности.
Однако такой критики мы не получаем, и на Западе я не вижу таких критиков. Ее заменяет невежественный ужас, порожденный трудностями, которые мы переживаем. Невежды видят лишь огромные волны, дисциплинированную команду, кое-кого за бортом и только.
Мы ощущаем все это гораздо острее, чем наши критики. Нам необходимо знать, как преодолеть эти трудности и добраться до цели, которая составляет цель всех людей, ищущих смысл жизни. Мы по-разному представляем пути, ведущие к этой конечной цели, но мы вполне согласны в пункте назначения»102.
Трудно сказать, насколько буквально передают слова Владимира Ильича эти записи Стеффенса. Тем более что вдова его, журналистка Элла Уинтер, опубликовала их в Нью-Йорке лишь в 1962 году. Но то, что смысл был ухвачен, — это несомненно.
Хотя, если быть точным, на зарубежные оценки Владимир Ильич и не очень-то надеялся. Особенно после выхода в 1918 году книги Карла Каутского «Диктатура пролетариата» и множества статей других теоретиков западноевропейской социал-демократии. Смысл их Карл Реннер сформулировал несколько грубо, но достаточно точно: «Капитализм словно свинья. Чтобы зарезать ее и извлечь из нее пользу, надо выждать, пока она станет достаточно жирной... И мы должны сначала выждать, пока она разжиреет».
В России, где Великая Революция уже покусилась на «священную», хотя и недостаточно жирную «свинью», с таким запасом «премудрости вяленой воблы», как сказал бы Салтыков-Щедрин, решать вопросы, вставшие перед страной, было невозможно. Впрочем, не ожидая советов со стороны, в моменты крутых поворотов Ленин всегда находил возможность теоретически осмыслить возникающую реальность.
С окончанием гражданской войны, пишет он, «новым в настоящий момент является для нашей революции необходимость прибегнуть к "реформистскому", постепеновскому, осторожно-обходному методу действий в коренных вопросах экономического строительства».
А как же быть с теми революционными лозунгами, которые еще вчера были бесспорными? «После победы пролетариата хотя бы в одной стране, — отвечает Ленин, — является нечто новое в отношении реформ к революции. Принципиально дело остается тем же, но по форме является изменение, которого Маркс лично предвидеть не мог, но которое осознать можно только на почве философии и политики марксизма»103
В свое время, штудируя Гегеля, Ленин записал: «Не голое отрицание... не скептическое отрицание... характерно и существенно в диалектике, — которая, несомненно, содержит в себе элементы отрицания и притом как важнейший свой элемент, — нет, а отрицание как момент связи, как момент развития, с удержанием положительного...»104.
Вот и теперь задача состоит в том, чтобы «не ломать старого общественно-экономического уклада, торговли, мелкого хозяйства, мелкого предпринимательства, капитализма, а оживлять торговлю, мелкое предпринимательство, капитализм, осторожно и постепенно овладевая ими... лишь в меру их оживления»105.
НЭП означает не просто замену разверстки налогом, разъясняет Ленин, он «означает переход к восстановлению капитализма в значительной мере. В какой мере — этого мы не знаем». Ведь капитализм — это не только иностранные концессии, аренда госпредприятий частниками. Переход к сельхозналогу открыл для крестьян возможность свободной торговли продуктами. А «крестьяне составляют гигантскую часть всего населения и всей экономики, и поэтому на почве этой свободной торговли капитализм не может не расти».
Это азбука экономической науки, хорошо у нас «преподаваемая каждым мешочником, существом, весьма хорошо знакомящим нас с экономикой, независимо от экономической и политической науки. И вопрос коренной состоит, с точки зрения стратегии, в том, кто скорее воспользуется этим новым положением?»106
Весь вопрос состоит в том, говорит Ленин, кто кого опередит? В этом соревновании советская власть может экономически опереться на «улучшение положения населения» и прежде всего крестьян. Но и развитие капитализма пойдет на пользу: вырастет промышленное производство, а вместе с ним будет расти пролетариат. Вместо спекуляции и изготовления зажигалок рабочие крупных предприятий станут, наконец, производить ценности, необходимые обществу, то есть вновь вернуться в свою «классовую колею»107.
«Успеют капиталисты раньше сорганизоваться, — и тогда они коммунистов прогонят... Или пролетарская государственная власть окажется способной, опираясь на крестьянство, держать господ капиталистов в надлежащей узде... создать капитализм, подчиненный государству и служащий ему... Тогда пролетарская власть сумеет организовать народное движение вокруг себя — и тогда мы выйдем победителями»108.
Кто кого? И главная проблема состоит в том, что «враг среди нас есть анархический капитализм и анархический товарообмен», что именно они способны поставить революцию на край пропасти и «пятиться назад», как это случалось с прежними революциями109.
Об этой опасности с самого начала НЭПа постоянно думал и Ленин. В мае 1921 года, готовясь к докладу на X Всероссийской конференции РКП(б), он записывает: «"Термидор"? Трезво, может быть, да? Будет? Увидим. Не хвались, едучи на рать»110. Буржуазия способна объединить «мелкую буржуазию (ей только объединения не хватает) и скинет пролетарскую диктатуру»111
Так что же делать?
То, что Русская революция забежала далеко вперед, для Ленина было очевидным. 20 сентября 1921 года Владимир Ильич пишет заместителю заведующего Центрального архивного управления В.В. Адоратскому, готовившемуся в то время к изданию работ Маркса и Энгельса: «Не могли бы Вы помочь мне найти... ту статью (или место из брошюры? или письмо?) Энгельса, где он говорит, опираясь на опыт 1648 и 1789, что есть, по-видимому, закон, требующий от революции продвинуться дальше, чем она может осилить, для закрепления менее значительных преобразований?»112
У истории действительно существуют свои законы, сколько бы ни иронизировали по этому поводу современные российские постмодернисты. Для великих, подлинно народных революций характерно, в частности, известное забегание вперед.
В ходе общественных преобразований, сталкиваясь с отчаянным сопротивлением «старого режима», революционная волна лишь наращивает силу ударов, безоглядно круша все подряд. Здесь господствуют законы драки, где, как говорил Ленин Горькому, просто невозможно рассчитать целесообразность каждого удара. Ведь не диктовалась же никакими объективными обстоятельствами Великой Французской революции необходимость введения нового календаря! Тут действовала лишь логика борьбы.
«Выражая умонастроения и интересы радикально настроенного ядра рабочего класса, — пишет современный исследователь профессор В.В. Журавлев, — большевики понимали, что логика развития революционного процесса не позволяет им останавливаться на полпути».
Ограничивать движение в той резко конфликтной обстановке «лишь оборонительными задачами, значило заведомо проиграть ту грандиозную битву с капиталом, которая уже повсеместно шла, вне зависимости от доктрин, планов и намерений различных политических сил общества»113.
Известный французский экономист Жак Рюэфф — после богатого опыта всех французский революций — написал: «Истинная задача всегда заключается в том, чтобы оценить дозу прошлого, которую можно терпеть в настоящем, и дозу настоящего, которую следует сохранять для будущего».
Но так можно рассуждать лишь потом, когда схватка миновала. А в годы Великой Русской революции, когда неприятие прежнего устройства жизни перехлестнуло через край, вооруженный войной народ рушил все, что так или иначе было связано со «старым режимом». Происходил переход количества в качество. И прав Александр Блок: надо было веками угнетать, насиловать, топтать людей и их человеческое достоинство, чтобы породить такой взрыв народной ярости и ненависти114.
Но вполне закономерным являлось и то, что после того, как революционная волна забегала слишком далеко вперед, становился неизбежным ее отлив, обратная волна. Французская революция продемонстрировала этот закон достаточно наглядно: после крайних радикалов-якобинцев наступило время умеренных. Начался Термидор.
Термидор — «дарующий тепло» — название летнего месяца во французском революционном календаре. Слово это сохранилось в памяти потомков как метафорическое обозначение перелома в ходе революции. 9 термидора — 27 апреля 1794 года якобинская диктатура была свергнута.
Следующей страницей истории стал Наполеон, а после него — реставрация династии Бурбонов. Волна воинствующего реванша откатилась настолько далеко, что о Бурбонах справедливо было сказано: «Они ничего не поняли и ничему не научились»115.
Впрочем, и «обратная волна» имела свои пределы. Историю невозможно повернуть вспять. «Реакция, начавшаяся еще до Наполеона..., — отметил в свое время Н.Г. Чернышевский, — не сумела искоренить ни революционной тенденции, ни даже законов, ею произведенных в краткий период шести лет от 1789 до 1795...»