155.
В сентябре-октябре врачи отметили, что понимание речи «заметно увеличивается». Мало того, при чтении газет, которое происходило в это время почти ежедневно, Владимир Ильич не только «живо реагирует» на прочитанное, но и сам «начинает несомненно прочитывать некоторые слова»156.
«Установился, — пишет Крупская, — такой порядок: после того, как Владимир Ильич сам просматривал газету, я прочитывала ему телеграммы, передовицу, статьи по его указанию. Сам он очень быстро ориентировался в газете, что прямо поражало докторов, и не позволял пропускать ничего существенного».
Когда, стараясь не огорчать его, пишет Крупская, она ничего не сказала о смерти Мартова, он сам нашел сообщение об этом в эмигрантских газетах и «укоризненно показал мне». Это повторилось 18 сентября, когда Ленин прочел об убийстве в Лозанне В. Воровского, 21 сентября, когда газеты сообщили о покушении на дочь спецкора «Известий» в Париже давнего знакомого Владимира Ильича Шарля Раппопорта.
«Статьи, — продолжает Крупская, — он выбирал так, как выбирал бы здоровый. Просил читать ему вслух лишь то, что содержало фактический материал, просил, например, прочесть заметку [две статьи Радека — ВЛ.] о финансовых реформах Гильфердинга, статью о гарантийном банке...» Просил достать «вновь вышедшую книжку "о мясниковщине"»157.
А в октябре Крупская пишет Зиновьеву: «В.И. прочел объявление о "Звезде" и о своей статье в ней [статья 1916 года «О карикатуре на марксизм и об "империалистическом экономизме"» — ВЛ.]. Просил достать, как только она выйдет. Явно помнит эту свою статью. Очень просила бы, чтобы номер со статьей Ильича был послан мне тотчас по выходе»158.
Есть основания полагать, что именно в эти осенние месяцы 1923 года Владимир Ильич узнал и о том, чем завершилась так называемая «церковная революция», к которой он с самого начала относился достаточно скептически. Во всяком случае, подробная информация на эту тему постоянно печаталась в «Известиях», с материалами которых его знакомили регулярно.
До 19 апреля 1923 года Патриарх Тихон продолжал находиться под домашним арестом в Донском монастыре. Время от времени ему устраивали допросы, но, по мнению современных исследователей, особых стеснений он не испытывал, продолжал поддерживать связь со своими сторонниками и «имел приемлемые условия существования, время и возможность для тщательного анализа своего положения и принимал решения, учитывая все факторы...»159.
Результатом этих размышлений, видимо, и стало сделанное им на допросах 2 января и 16 февраля 1923 года признание своей вины за издание ряда посланий, направленных против государственного строя и, в частности, послания 28 февраля 1922 года относительно изъятия церковных ценностей, которое привело к столкновению прихожан с властями160.
Этого оказалось достаточно для того, чтобы уже в начале апреля Антирелигиозная комиссия при Политбюро изготовила сценарий будущего процесса, оговорив с самого начала, что он не должен завершиться высшей мерой наказания. 17 апреля 1923 года коллегия Верховного суда РСФСР утвердила обвинительное заключение, и 19-го Патриарх был взят под стражу и переведен во внутреннюю тюрьму ГПУ161.
Однако и после этого, по просьбе Дзержинского и решениями Политбюро, суд продолжали переносить на все более поздние даты. Некоторые исследователи полагают, что одной из причин этой задержки стала фраза Ленина в письме 19 марта 1922 года о том, что арестовывать Патриарха не следует, и слова, якобы сказанные им тогда же: «Мы из него второго Гермогена делать не будем»162. То есть не надо создавать для верующих новых великомучеников. Впрочем, дело было не в тех или иных словах.
29 апреля 1923 года в 3-м Доме Советов собрались на Поместный собор 350 делегатов от 72 епархий. 3 мая по докладу митрополита Введенского после бурных прений приняли резолюцию, одобрявшую социалистическую революцию, осуждавшую капитализм, отменявшую анафему Патриарха Тихона 1918 года и объявлявшую его «отступником от подлинных заветов Христа и предателем Церкви». Его лишали сана и монашества, вернув тем самым, как указывалось в резолюции, «в первобытное мирянское положение...»163.
Но когда Собор перешел к рассмотрению радикальных церковных реформ, то коренные преобразования РПЦ, предложенные «обновленцами», поддержки не получили. Большинство собравшихся проявили себя «приверженцами традиционного православного вероучения». И это обстоятельство в значительной мере подорвало авторитет обновленческих лидеров в глазах паствы и власти, надежду на их способность преодолеть раскол и объединить многомиллионную массу мирян164.
24 мая 1922 года в своих предложениях по церковной политике Троцкий писал, что наиболее оптимальным вариантом, к которому следует стремиться, является централизованная церковь при «лояльном и фактически бессильном патриархе». Он полагал тогда, что эту задачу решат «обновленцы». Теперь стало ясно, что им это не под силу. Вероятно, поэтому и активизируются поиски какого-то компромисса165.
11 июня 1923 года член Антирелигиозной комиссии Емельян Ярославский пишет Сталину: целесообразно следствие по делу Патриарха затягивать и далее, а самому «Тихону сообщить, что по отношению к нему может быть изменена мера пресечения, если: а) он сделает особое заявление, что раскаивается в совершенных против Советской власти и трудящихся рабочих и крестьянских масс преступлениях и выразит теперешнее лояльное отношение к Советской власти; б) что он признает справедливым состоявшееся привлечение к суду за эти преступления...
В случае согласия освободить его и перевести в Валаамское подворье, не запрещая ему церковной деятельности». В приложенной записке Ярославский добавляет: «Из разговоров с Тихоном выяснилось, что при некотором нажиме и некоторых обещаниях, он пойдет на эти предложения...»166.
14 июня Политбюро приняло предложение Ярославского, и уже 16-го Патриарх Тихон направил в Верховный суд РСФСР заявление. «Будучи воспитан в монархическом обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, — говорилось в нем, — я действительно был настроен к Советской власти враждебно, причем враждебность из пассивного состояния временами переходила к активным действиям».
Патриарх заявлял, что он раскаивается «в этих проступках против государственного строя», что «отныне... Советской власти не враг» и что решительно отмежевывается «как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции»167.
Попытки добиться от него дополнительных политических заявлений успеха не имели, а вот его просьба была учтена: 21 июня Политбюро поручило ГПУ «пересмотреть все дела высланных церковников на предмет амнистирования наименее из них вредных». Об отправке самого Тихона на Валаам уже не упоминалось168.
27 июня, после 38-дневного пребывания в ГПУ, патриарх был освобожден и вернулся в Донской монастырь. А уже на следующий день обратился с воззванием к верующим, в котором отказался признать решение Поместного собора о снятии сана. «Я, конечно, — писал он, — не выдавал себя за поклонника Советской власти, каким объявляют себя церковные обновленцы, возглавляемые нынешним Высшим Церковным Советом, но зато я и далеко не такой враг, каким они меня выставляют»169.
В начале июля к Тихону обратилась группа московских архиереев с предложением «снова стать во главе Русской Церкви и быть ее кормчим...». И 15 июля Патриарх выпустил еще одно воззвание, в котором сообщил о своем возвращении к руководству Церковью. Так что никакого суда над ним, о котором писали нынешняя «Комсомольская правда» и даже «Известия ЦК КПСС», так и не состоялось170.
Обстоятельный анализ различных оценок внутренних мотивов поступков Патриарха летом 1923 года содержится в цитируемой нами книге «Иерархия Русской православной церкви, патриаршество и государство в революционную эпоху». Заметим лишь, что сомнения в его искренности по крайней мере не корректны.
Патриарх чутко воспринимал настроение своей паствы и был убежден, что идти против него, значит окончательно разрушить саму Церковь. Это и было для Тихона главным. Как заметил князь Г.Н. Трубецкой, «личная участь не заботила его, но он болел душой за подначальных и за духовных чад своих»171.
Решающую роль сыграли и те перемены, которые происходили в политике Советской власти. Еще 4 июля 1923 года Пленум ЦК РКП(б) постановил: «Считая, что в некоторых организациях антирелигиозная пропаганда приняла нежелательный характер... поручить Политбюро срочно разослать организациям соответствующий циркуляр».
В этом циркуляре, разосланном на места 16 августа, в частности, говорилось: «Воспретить закрытие церквей, молитвенных помещений и синагог по мотивам неисполнения административных распоряжений о регистрации, а где таковое имело место — отменить немедля... Воспретить ликвидацию молитвенных помещений, зданий и пр. за невзнос налогов... Воспретить аресты "религиозного характера", поскольку они не связаны с явно контрреволюционными деяниями