И не конченное еще... Сколько еще времени будем отступать?
Это неизвестно. Этого знать нельзя...
Не опасно ли это отступление? Не усиливает ли оно врага?... Да, опасно. Да, усиливает. Но всякая иная стратегия не только усилит врага, но даст ему победу»351.
И еще одна важнейшая запись: лобовая атака дала «завоевание возможности"реформистского" перехода, или, иначе, возможности вступить на путь предварительного подхода, на мостки, на ступеньки, ведущие к цели»352.
Судя по прениям, развернувшимся на губпартконференции после доклада Ленина, и здесь нашлись коммунисты, особенно из числа агитпропщиков, которые выступили против ряда положений, высказанных Владимиром Ильичем.
Сама постановка вопроса об ошибочности военного коммунизма: «и да, и нет» — никак не влезала в рамки «линейного» мышления. Редактор «Московского рабочего», завотделом МК РКП(б), И.Н. Стуков и член бюро МК В.Г. Сорин «очень плакались по поводу того, — сказал в заключительном слове Ленин, — что, дескать, вот говорят об ошибках, а нельзя ли ошибок не выдумывать? Тт. Стуков и Сорин очень опасались, что это признание ошибки, так или иначе, целиком или наполовину, прямо или косвенно все же было вредным, потому что распространяло уныние...»
А преподаватель московского комвуза С.Л. Гоникман на полном серьезе, глубокомысленно произнес «почти целую речь на тему о том, что "историческое явление не могло сложиться иначе, чем оно сложилось"». Что же касается выступления Ларина, заметил Владимир Ильич, то он явно перепутал необходимость регулирования денежного обращения с регулированием промышленности353.
Отвечая им, Ленин сказал: «Суть дела вот в чем: имеет ли сейчас практическое значение признание ошибки? Сейчас осуществлению нашей экономической политики мешает ошибочное применение приемов, которые в других условиях были бы, может быть, великолепны, а теперь вредны». И необходимо осознать, что «это не есть выдуманная ошибка, это не есть ошибка из области истории, — это есть урок для правильного понимания того, что можно и что нужно делать сейчас»354.
И лучше всего это доказывало выступление старого большевика, секретаря Московского совета профсоюзов С.М. Семкова, знакомого Ленину еще по школе в Лонжюмо, который «очень ясно сказал: "Что вы говорите о государственной торговле! В тюрьмах нас торговать не учили"».
Такого «комчванства» Ленин выдержать не мог: «А воевать нас в тюрьмах учили? А государством управлять в тюрьмах учили? — спрашивал он.
— А примирять различные наркоматы и согласовывать их деятельность — такой, весьма неприятной, штуке учили нас когда-нибудь и где-нибудь? Нигде нас этому не учили».
«Тов. Семков, — заключил Владимир Ильич, — обнаружил ошибку, которая есть в рядах партии». Суть ее «состоит в перенесении приемов, подходящих к "штурму", на период "осады"... Эту ошибку надо сознать и исправить»355.
С окончанием гражданской войны, размышляет Владимир Ильич, мы боремся с «экономическим кризисом», с «распадом», (отдельно он выделяет и — «с послевоенной распущенностью»). Всем «надоела лень, разгильдяйство, мелкая спекуляция, воровство...». Для всех было ясно, что это — проявление «мелкобуржуазной стихии». И точно так же все знали, что для преодоления кризиса необходимы «организованность, дисциплина, повышение производительности труда»356.
Чего не знали? Вернее, что не вполне учитывали? — спрашивает Ленин. — Что за этим кризисом стоит вполне определенная «общественно-экономическая почва». И это не абстракция, не земля, не территория, а огромная масса крестьянства, составляющая большинство населения страны. И оно твердо решило, что двигаться вперед можно лишь «на почве рынка и торговли»357.
С началом НЭПа мы отступили на один шаг назад — к госкапитализму, то есть к концессиям, аренде госпредприятий и т.п. Что касается взаимоотношений с деревней, то думали, что после отмены продразверстки они будут строиться на основе товарообмена, а он «предполагал, — пишет Ленин, — (пусть молча предполагал, но все же предполагал) некий непосредственный переход без торговли, шаг за шагом к социалистическому продуктообмену»358.
Но и с товарообменом ничего путного не получилось. Разрушенная войной промышленность не смогла обеспечить необходимого количества товаров, и сама «жизнь, — отмечает Ленин, — сорвала товарообмен и поставила на его место куплю-продажу». Вот и надо теперь решать главный вопрос: идти вперед «на почве рынка, торговли или против этой почвы?», а говоря проще, со всей массой крестьянства или против него?359
Сразу заметим, что для Ленина такой дилеммы не существовало. Октябрьская революция победила как народная, рабоче-крестьянская. И гражданскую войну Советская республика смогла выиграть только потому, что большинство крестьянства, при всех его колебаниях, поддержало советскую власть против Колчака, Деникина, Юденича и других. И еще в 1919 году, на VIII съезде РКП(б), Ленин твердо заявил, что употребление насилия по отношению ко всей крестьянской массе может принести лишь «величайший вред» и будет «таким идиотизмом, таким тупоумием и такой гибелью дела, что сознательно так работать могут только провокаторы... Действовать здесь насилием, значит погубить все дело»360.
Задавались на Московской губпартконференции и такие вопросы: «"Где границы отступления?"... До каких пор мы можем отступать? ...Этот вопрос, — отвечал Ленин, — неправильно поставлен, потому что только дальнейшее проведение в жизнь нашего поворота может дать материал для ответа на него».
А «отступать будем до тех пор, пока не научимся, не приготовимся перейти в прочное наступление. Ничего больше на это ответить нельзя... Надо браться за конкретную работу. Надо внимательно рассмотреть конкретные условия, положение, надо определить, за что можно уцепиться, — за речку, за гору, за болото, за ту или иную станцию, потому что, только когда мы сможем за что-нибудь уцепиться, можно будет переходить к наступлению. И не надо предаваться унынию...»361
В последующие дни наступивших октябрьских праздников Ленин выступает на собрании рабочих Прохоровской мануфактуры, и собрании рабочих завода «Каучук» (6 ноября), и на собрании рабочих, красноармейцев и молодежи Хамовнического района Москвы, и собрании рабочих завода «Динамо», а вечером 7-го присутствует на торжественном концерте в Большом театре.
А далее опять непрерывная череда встреч, бесед, заседаний. 8-го участвует в заседании Политбюро, 10-го председательствует на Совнаркоме, 11го — на СНК и СТО, 15-го — Совнарком, 17-го — опять Политбюро, 18-го сразу три заседания — Политбюро, СНК и СТО, 22-го — СНК, 24-го — Политбюро, 25-го — СТО, 26-го — Политбюро, 29-го — Совнарком. В повестках дня этих заседаний по 20-30 вопросов, каждый из которых требует напряженного внимания362.
Немудрено, что к концу месяца Владимир Ильич вынужден был вновь обратиться за советом к врачу. Федор Александрович Гетье пишет: «Ленин обратился ко мне за советом по поводу какого-то странного состояния, испытываемого им. По его словам, однажды проснувшись, он почувствовал себя не так, как всегда: голова была несвежая, его не тянуло к работе. А работа, дававшаяся раньше легко, требовала от него напряжения внимания и соображения, чувствовалась какая-то общая вялость, апатия... Он попробовал прибегнуть к испытанному средству, к которому прибегал раньше, когда чувствовал себя утомленным — к охоте. Но и охота не освежила его. Это смутило его...»
Незадолго перед тем Ленин получил информацию о том, что Павел Борисович Аксельрод, перед умом и эрудицией которого в давние годы Владимир Ильич преклонялся, заболел настолько, что стал совершенно неспособен даже к писанию статей. И вот теперь, пишет Гетье, Ленину «пришла мысль об Аксельроде, что он, подобно последнему, становился неработоспособным»363.
Федор Александрович успокоил его: хотя симптомы болезни несколько видоизменились, все дело по-прежнему в крайнем переутомлении. Диагноз доложили Политбюро, и 3 декабря состоялось решение о предоставлении Ленину десятидневного отпуска между 2 и 17 декабря.
6-го, уезжая в Горки, Владимир Ильич пишет Горькому: «Устал дьявольски. Бессонница. Еду лечиться». А вдогонку ему, 8-го, едет новое постановление Политбюро: «Признать необходимым соблюдение абсолютного покоя для т. Ленина и запретить его секретариату посылку ему каких бы то ни было бумаг, с тем чтобы т. Ленин смог выступить с короткой (хотя бы с получасовой) речью на съезде Советов»364.
До конца отпуска оставался один день, и 16 декабря Владимир Ильич пишет в Политбюро: «Прошу продлить мне отпуск, согласно заключению врача на срок до 2-х недель (в зависимости от хода лечения)... На съезде Советов сделаю краткий доклад, согласно решению Политбюро»365.
Чувствовал себя Владимир Ильич в эти дни совсем плохо. Мария Ильинична пишет, что «он был мрачный, утомленный» и «очень беспокоился, как сойдет у него доклад». Мог бы, наверное, и отказаться, тем более что на его заявлении об отпуске по болезни от 16 декабря 21-го Политбюро дало положительный ответ366