(Аплодисменты)»218.
Столь обильное цитирование и пересказ выступлений делегатов съезда имеет свой резон. Сегодня авторы многих исторических сочинений спешат донести до читателя прежде всего свое мнение, свой взгляд и свою оценку описываемых событий и их участников. Между тем, вероятно, гораздо важнее дать возможность самому читателю узнать, что думали и говорили сами персонажи исторического действа. В таком случае действительно появится шанс на выработку собственного мнения.
Другой аргумент состоит в том, что главные участники рассматриваемых событий, как правило, являлись людьми, которые по своему интеллектуальному уровню стояли неизмеримо выше, нежели их современные критики. И не случайно нынешним «лениноедам», при всем обилии новой информации, так и не удалось выйти за рамки тех оценок и дискуссий, которые происходили сто лет тому назад...
Всего для выступлений, по отчетам ЦК, записалось еще 23 делегата. Однако прения были прекращены. После этого для заключения по обсуждению политического отчета ЦК РКП(б) дали слово Владимиру Ильичу.
При всей критике, которая прозвучала на съезде, сказал Ленин, «ни одного серьезного возражения не было сказано против того, что нужно было перейти к новой экономической политике». Каждому ясно, что «мы должны были считаться с крестьянством, как с массой... Всякий разумный рабочий понимает, что это необходимо для пролетарской диктатуры, только т. Шляпников может шутить и издеваться над этим».
Да, история сложилась совсем не так, как это рисовалось прежде, «и никакой Маркс и никакие марксисты не могли это предвидеть. И не нужно смотреть назад... Ведь никто не мог предвидеть того, что пролетариат достигнет власти в стране из наименее развитых и попытается сначала организовать крупное производство и распределение для крестьян, а потом, когда по условиям культурным, не осилит этой задачи, привлечет к делу капитализм».
Когда Преображенский говорит, что «госкапитализм есть капитализм и только так понимать можно и должно», то «я утверждаю, что это есть схоластика». Он «подходит ко всему с тем, что составляет его сильную сторону: он теоретик, устремленный на определенные рамки, привычные и обычные...». Историческая обстановка породила необычную новую реальность, и «государственный капитализм у нас теперь не тот, о котором писали немцы. Это — капитализм, допущенный нами». И если он «уродлив и плох, мы можем это исправить, потому что власть у нас в руках и нам бояться нечего...».
«Если плохо допустили, — продолжает Ленин, — виноваты мы, нечего валить на другого! Надо учиться, добиваться того, чтобы государственный капитализм в пролетарском государстве не мог и не смел выходить из рамок и условий, определенных ему пролетариатом... Если крестьянину необходима свободная торговля в современных условиях и в известных пределах, то мы должны ее дать, но это не значит, что мы позволим торговать сивухой. За это мы будем карать»219.
Подобный подход Ленин проецирует и на сферу политическую. «Капитализм мы допускаем, но в тех пределах, которые необходимы крестьянству. Это нужно! Без этого крестьянин жить и хозяйствовать не может. А без эсеровской и меньшевистской пропаганды он, русский крестьянин, мы утверждаем, жить может. А кто утверждает обратное, то тому мы говорим, что лучше мы все погибнем до одного, но тебе не уступим!»
«Вот в чем политический лозунг дня, а не в споре о том, как понимали немецкие профессора государственный капитализм...» И вот почему предложение Преображенского «учинить общую дискуссию» в партии по вопросу о госкапитализме — «это была бы самая непроизводительная и неправильная трата времени»220.
Другое предложение Преображенского — создании Экономбюро. Вроде бы хорошая схема: «политики» сидят в Политбюро, «орговики» — в Оргбюро, а умные «профессионалы» решают в Экономбюро хозяйственные проблемы. «Но гладко это только на бумаге, — говорит Ленин, — а в жизни смехотворно! Я решительно не понимаю, как мог человек, у которого есть чутье к живой политике... настаивать на таком предложении!»
Предложение о создании Экономбюро — вопрос политический. «Ведь только что все говорили и все согласились, и получилось полное единогласие... что аппараты партийный и советский следует размежевать». Но совершенно очевидно, что если принять схему Преображенского и создать Экономбюро так, как он его понимает, то «тогда все, что мы говорили о разделении партийной и советской работы, пойдет насмарку».
Это лишний раз убеждает в том, что «нельзя точно разграничить, какой вопрос политический и какой организационный. Любой политический вопрос может быть организационным, и наоборот. ...Нельзя механически отделить политическое от организационного. Политика ведется через людей...». И когда Косиор критикует практику распределения ЦК партработников, то допущенные ошибки надо устранять, но при этом помнить: «Если у ЦК отнимается право распоряжаться распределением людей, то он не сможет направлять политику». А в хозяйственных вопросах тем более «отделять организационные вопросы от политики нельзя. Политика — это концентрированная экономика»221.
Той же схоластикой веет и от утверждения Преображенского о том, что наша политика в вузах противоречит программе партии. Да, в программе написано, что комячейки и рабфаки наша опора. Но и те и другие «делают ошибки и мы должны их исправлять, это — азбучная истина. Как тут поправить, я не знаю... Но знаю, что пересол у нас имеется в смысле линии рабфаков и комячеек против профессоров». И когда ЦК увидел, что «тут был пересол... тогда является Преображенский, вынимает программу и говорит: никаких политических уступок... Это — нарушение программы».
Что же такое с ним происходит? «Это делается оттого, что читается буква за буквой и строчка за строчкой, а на дальнейшее человек глядеть не хочет. Выдернул цитату... Если так начать управлять партией, то это приведет нас, наверное, к гибели»222.
Для характеристики своих оппонентов Ленину приходится не только анализировать их политические воззрения, но и в какой-то мере вторгаться в сферу психологии. Существует определенный тип людей, говорит Владимир Ильич, «которые любят проявлять свою натуру; это стремление законно, если у человека богато одаренная натура и он хочет ее проявлять. Дай бог всякому». Но когда речь идет о политике, «ЦК должен смотреть за тем, чтобы натура проявлялась с пользой»223.
Посмотрите на Осинского: «У Осинского сильная его сторона — с энергией и нажимом наступать на то дело, за которое он берется». Он относится к числу «тех людей, которые по любому вопросу дадут платформу» или могут «сесть и в 10 минут написать систему управления». И вот «этот человек предложил перейти к системе кабинетной. Я утверждаю, что этот человек навсегда абсолютно убит. Я не стану это разбирать, подробно полемизировать, интерес весь в том, чтобы такая громадная сила, как Осинский, была бы использована правильно»224.
Или возьмите выступление Ларина: «В его преданности и знании дела, — говорит Владимир Ильич, — и тени ни у кого нет сомнения...» Нет сомнения и в том, что он «человек очень способный и обладает большой фантазией. Эта способность чрезвычайно ценна. Напрасно думают, что она нужна только поэту. Это глупый предрассудок! Даже в математике она нужна, даже открытие дифференциального и интегрального исчислений невозможно было бы без фантазии. Фантазия есть качество величайшей ценности, но у тов. Ларина ее маленький избыток».
Когда он говорит нечто вроде того, что Госплан собирается «сдать в аренду ¼ железнодорожного транспорта» — все это фантазии. Они усугубляются тем, что, когда Ларин говорит, он не только «увлекается», его начинает подгонять «его собственная речь», он вообще перестает слышать.
По поводу истории с консервами «он обвинял меня и очень весело шутил и смеялся... Ларин тут сидел, все великолепно слышал и все великолепно помнит и сейчас же, взойдя на эту трибуну, сказал: "Ленин забыл, по болезни, — простим ему на этот раз, — что для траты золотого фонда нужно войти в Политбюро"... Ни одной копейки золотой на консервы не давали, давали бумажки советские и — представьте себе — купили».
«Конечно, было бы смешно и нелепо думать, — продолжал Ленин, — что Ларин, говоря так, делает это из злых намерений; нет, не в этом дело, но у него фантазия летает за триллион километров, и от этого получается то, что дело запутывается».
То, о чем говорилось в докладе, кажется Ларину «прописями». Но еще в начале 1918 года насчет прописей меня, сказал Ленин, высмеивал левый эсер Камков: «Ленин проповедует сегодня "Не укради", а завтра прибавит: "Не прелюбы сотвори". Вот и вся премудрость Ленина». Как и Камков тогда, так и Ларин сейчас не понял, что «прописи» имеют прямое отношение «к основным моментам нашей новой экономической политики».
За годы Гражданской войны мы «накопили много геройских людей, которые закрепили, безусловно, перелом во всемирной истории». Но это не оправдание для тех из них, кто не понял необходимости заново учиться решению новых задач. И начинать надо с азов, с прописей.
Ну а что же делать с тов. Лариным? Владимир Ильич отвечает: «Например, я бы сказал так, что, если бы весь запас фантазии Ларина разделить поровну на все число членов РКП, тогда бы получилось очень хорошо. (Смех. Аплодисменты.) А пока мы этой операции сделать не можем, до тех пор государственное, хозяйственное, плановое, экономическое дело предоставить Ларину нельзя...»
Необходимо засадить его за написание учебников: «там его качества чрезвычайно были бы полезны, тогда бы у нас была разрешена задача, которую т. Троцкий хорошо подчеркнул, заявив, что основное дело сейчас — воспитание нового поколения, а его не на чем воспитывать». И вообще, «если правильно приложить силы Ларина и Осинского, при отсечении их неверных устремлений, мы получим гигантскую пользу от применения их сил»