«Начальник охраны вод Донпродкома был отстранен от должности за хищнический лов рыбы в низовьях Дона. Этого господина только отстранили от должности... Прошу Вас назначить расследование обоих дел... Следует не только припугнуть, но и как следует притянуть и почистить за эти безобразия»280.
В эти же дни Ленин получает от наркома юстиции Д.И. Курского письмо с жалобой на решение Малого Совнаркома от 28 ноября о ликвидации существовавшего при Наркомюсте отдела по отделению церкви от государства. С того времени, когда в мае 1922 года Патриарх Тихон формально отошел от дел и переехал в Донской монастырь, а «обновленцы», образовав свое Высшее церковное Управление, переселились в Троицкое подворье, в жизни РПЦ произошло немало событий...
Хотя к лету 1922 года «обновленцев» — не без помощи ГПУ — поддержало 37 из 74 архиереев, в том числе такие влиятельные, как митрополит Сергий (Старогородский) и архиепископы Евдоким и Серафим, их победа все-таки оставалась весьма иллюзорной. Пока речь шла о противостоянии авторитету Патриарха Тихона, они кое-как держались вместе. Но когда управление РПЦ перешло в их руки и встал вопрос о дележе постов и должностей, начался идейный и организационный раскол — «раскол в расколе».
В «обновленческой» среде сформировались три течения: собственно «Живая церковь» во главе с В. Красницким, «Союз церковного возрождения» под руководством епископа Антония и «Союз общин древнеапостольской церкви» под началом А. Введенского. И каждое из этих течений претендовало на лидерство281.
6 августа 1922 года «живоцерковцы» провели Всероссийский съезд «белого духовенства» и мирян, избрали свой ЦК и порешили собрать летом 1923 года Поместный Собор для того, чтобы отлучить Тихона от церкви. А до этого предлагалось провести перевыборы в приходских советах. В обращении к мирянам Октябрьская революция признавалась «справедливым судом Божьим за социальные неправды человечества» и прихожан призывали ставить в епархиях лишь тех клириков, которые признавали Советскую власть282.
Однако столь рьяные попытки продемонстрировать лояльность по отношению к власти, как и стремление примирить «теорию классовой борьбы с учением Христа», не встретили поддержки у значительной части духовенства. Да и у миллионов мирян, искавших в церкви духовную опору в это «смутное время», распри иерархов вызывали самые негативные чувства.
И как реакция на радикализм «обновленцев», стали возникать региональные «автокефалии». Так, «Петроградская автокефалия» во главе с епископом Алексием (Симановским), — а после его высылки в Казахстан епископом Николаем (Янушевичем), — признав Советскую власть и установив контакт с губисполкомом, отказалась подчиняться обновленческому ВЦУ283.
Мало того, Е.А. Тучков, возглавлявший 6 отделение ГПУ по работе «с церковниками всех конфессий», с тревогой докладывал Антирелигиозной комиссии при Политбюро о том, что сторонники Тихона «стали после первого испуга приходить в себя и организовываться... а в иных местах и действовать, выгоняя обновленцев из епархиальных управлений»284.
5 сентября П.Г. Смидович направил письмо руководителям ВЦУ митрополиту Антонину и протоиерею Красницкому с предложением «обсудить и преодолеть вопросы возникших разногласий в движении церковного обновления». Призыв подействовал, и к осени 1922 года, как полагает В. А Алексеев, «все три течения через взаимные компромиссы нашли путь к согласованным действиям по подготовке Поместного Собора, объединившись под началом ВЦУ». Дело дошло до того, что в СНК было направлено предложение — на манер старорежимного Святейшего Синода — придать ВЦУ функции государственного органа «по руководству церковной жизнью»285.
Это предложение поддержки не встретило, но родилась встречная идея: создать специальный государственный орган по делам церкви для наблюдения за всеми культами, а прежний отдел при Наркомюсте упразднить, как слабомощный и неспособный решать новые задачи. На это решение Малого СНК и жаловался Ленину Д.И. Курский.
В этой связи Владимир Ильич и вызвал на 5 декабря члена Малого Совнаркома Г.М. Леплевского. «Я ожидал приема в зале заседаний Совнаркома, — вспоминал Леплевский. — Не прошло и пяти минут, как открылась дверь кабинета и Владимир Ильич, чрезвычайно утомленный, с серым и крайне болезненным лицом, вышел в зал в своей тужурке хаки, подошел ко мне, поздоровался и... попросил подробно изложить ему все мотивы членов Малого Совнаркома и мои личные, легшие в основание решения об упразднении отдела культов Наркомюста.
...Я говорил о том, что процесс отделения церкви от государства должен считаться законченным, что... для охвата новых тенденций, обнаружившихся в делах церкви, потребовалась бы иная, гораздо более мощная государственная организация». Вот тут-то Ленин и произнес — «с тонкой и иронической усмешкой» — ту фразу, которая упоминалась выше: «Что касается утверждения, что процесс отделения церкви от государства завершен, то это, пожалуй, и так; церковь от государства мы уже отделили, но религию от людей, мы еще не отделили».
«Владимир Ильич в спокойных и рассудительных тонах убеждал меня и просил передать всем членам Малого Совнаркома, что такое увлечение революционным максимализмом в иные моменты может оказаться вреднее революционного минимализма (доподлинные слова Владимира Ильича), что такой максимализм есть чаще всего результат государственной неопытности и желания выскочить из неприятной действительности»286.
Решение Малого СНК от 28 ноября было отменено, проблемы взаимоотношений с культами так и остались за маленьким отделом Наркомюста, а вопрос о создании «более мощной государственной организации» по делам религий отпал сам собой. Мало того, решение Политбюро ЦК от 14 ноября о завершении в месячный срок суда над Патриархом Тихоном спустили на тормозах. А когда к этому вопросу вернулись в январе 1923 года, то Антирелигиозная комиссия сняла с Патриарха обвинения в связи с белогвардейскими организациями и эмигрантским Карловацким Собором287.
Замечание Леплевского о том, что вечером 5 декабря Ленин выглядел плохо, свидетельствует о том, что болезнь прогрессировала. И в четверг 7 декабря с заседания Политбюро ему все-таки пришлось уйти до его окончания. Забрав с собой текущие материалы, он в 18 часов 15 минут уезжает в Горки.
Но и переезд в деревню самочувствия не улучшил. Кратковременные приступы паралича правой ноги повторялись фактически ежедневно. И, вернувшись утром 12-го в Москву, он сразу собрал своих заместителей — Рыкова, Каменева и Цюрупу, чтобы еще раз обсудить с ними как свой режим дальнейшей работы, так и распределение обязанностей. Выше уже отмечалось, что сам Владимир Ильич был глубоко убежден, что между работой и его состоянием здоровья прямой связи нет, ибо болезнь развивается по каким-то своим законам. А коротенькие, как он сам выражался, «кондрашки» Ленин считал не столь уж обременительными, тем более что нередко ему удавалось скрыть их от стороннего глаза — «отсидел», мол, ногу.
Поэтому за собой Владимир Ильич по-прежнему оставлял четыре рабочих дня: понедельник, вторник, четверг и пятницу с 11 до 14 и с 18 до 21 часа. Речь шла о заседаниях Политбюро, СНК и СТО, причем особо оговаривалось председательствование замов в СНК и СТО на тех частях заседаний, где не председательствовал он сам. Плюс к этому, не менее двух раз в неделю, Ленин должен был проводить часовые совещания с замами288.
Дабы обеспечить действительно политическое руководство, всю «вермишель» текущих рутинных дел, по мнению Владимира Ильича, надо было переложить на Малый СНК и распорядительные заседания СТО. Причем на этих заседаниях «председательствуют не замы, но только их подпись делает решения этих заседаний окончательными».
Далее, для избежания сугубо ведомственного подхода и для наблюдения за работой наркоматов Ленин считал необходимым распределение их «между замами так, чтобы все трое (а в случае надобности и их помощники из числа управделов) "сидели" на определенной работе по два месяца, а потом ее меняли. (Это необходимо в интересах ознакомления всех замов со всем аппаратом в целом и в интересах достижения настоящего единства управления).
...Так как работа улучшения и исправления всего аппарата гораздо важнее той работы председательствования и калякания с замнаркомами и наркоматами, коя до сих пор занимала замов целиком, то необходимо установить и строго проводить, чтобы не менее двух часов в неделю каждый зам "опускался на дно", посвящая личному изучению самые разнообразные, и верхние и нижние, части аппарата, самые неожиданные при том»289.
Эти предложения были посланы замам и Сталину еще 9 декабря. Так что к утреннему совещанию 12-го они успели заранее обсудить свои возражения, которые касались не только распределения наркоматов, но и режима Ленина. Рыков, в частности, озвучил предложение о предварительной фильтровке через замов посетителей Владимира Ильича, однако он решительно отверг подобного рода заботу.
В этот день, 12-го, Ленин успел сделать еще целый ряд дел: с 18 часов переговорить с Дзержинским о работе комиссии по «грузинскому вопросу» (речь об этом будет идти ниже — ВЛ.), с 19.45 со Стомоняковым о монополии внешней торговли. И только спустя полтора месяца (24 января 1923 года) Владимир Ильич признался Фотиевой, что именно вечером 12 декабря, «накануне моей болезни Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об