«Она идёт ещё дальше и сходит с общей линии. Она настаивает на переходе всей земли и власти сейчас же в руки народа, полной подконтрольности фабрик, заводов и продовольственного дела Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов…»
С другой стороны, Кондратьев резюмировал:
«Из сказанного видно, что исключая резолюцию большевиков, все остальныерасходятся лишь в частностях: они лишь дополняют друг друга…»
Иными словами, взгляды большевиков весной 1917 года резко отличались от взглядов большинства, для которого объективно были благодетельными лишь взгляды большевиков. В мае 1917 года Ленин с его радикальными (а точнее — единственно разумными) взглядами ещё не воспринимался даже трудовой Россией как её спаситель.
Спасителей и вождей видели в других.
Но сама жизнь доказывала несостоятельность буржуазных «рецептов» и «резолюций» и спасительность ленинских «рецептов».
Вот на чём рос авторитет Ленина и его партии — на их правде и понимании нужд народа, а не на субсидиях германского генштаба!
3 (16) июня 1917 года в Петрограде открылся I Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Он не дал власти Ленину, большинство в избранном съездом Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете получили меньшевики — чхеидзе и даны, которые лишь измарали и истрепали свою власть зазря.
25 октября (7 ноября) 1917 года в том же Петрограде открылся II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. И он дал власть Ленину.
Жаль, что этого не произошло полугодом раньше… Насколько проще тогда было бы России решить свои больные проблемы мирным, «седловым» способом. И жаль, что этого не поняли многие современники Ленина, претендовавшие на глубину и точность анализа. Скажем, поэт Максимилиан Волошин в мае 1920 года писал в своей статье «Россия распятая»:
«Эпоха Временного правительства психологически была самым тяжёлым временем. Февральский переворот фактически был не революцией, а солдатским бунтом, за которым последовало быстрое разложение государства. Между тем, обречённая на гибель русская интеллигенция торжествовала Революцию, как свершение своих исторических чаяний… Правда — страшная, но зато подлинная, обнаружилась только во время октябрьского переворота… Когда в октябре 17-го года с русской Революции спала интеллигентская идеологическая шелуха и обнаружился её подлинный лик, то сразу начало выявляться её сродство с народными движениями давно отжитых эпох русской истории… Прежде всего проступили черты Разиновщины и Пугачёвщины…»
(Волошин М. А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. М.: Правда, 1991 г., с. 315, 318.)
Волошин умел видеть остро, но, увы, не умел видеть глубоко. Конечно, в то время и более проницательные люди могли лишь догадываться о подоплёке февральских событий, полностью подготовленных партиями крупного капитала вкупе с английским послом Бьюкененом. Ленин понял это сразу, но — на то он и был Ленин! Однако так ли уж сложно было понять умному современнику, что Октябрь Ленина не был по своей сути отголоском пугачёвщины?
Неужели было непонятно — после знакомства со всем тем, что Ленин говорил России с самого момента возвращения на родину, — что Октябрь Ленина прямо противоположен пугачёвщине уже потому, что пугачёвщина была стихией, а ленинский Октябрь — обузданием той стихии, которую вызвали к жизни провалы царизма и «временного» российского капитализма?
Ленин с юности работал не во имя прихода в жизнь России нового Пугачёва. Ленин работал для того, чтобы в Россию пришёл день пролетарской революции. Однако в оценке ситуации он всегда старался мыслить трезво, а если и был в какие-то моменты чересчур оптимистичен в своих надеждах, никогда не позволял, чтобы эти надежды решающим образом влияли на его текущую политику, на его действия.
Уже с начала своей политической жизни Ленин был не романтиком, а аналитиком. Он не отрицал значения романтики и не был сухарём, но всегда был, так сказать, практическим романтиком революции — с самого начала!
Вернувшись на Родину, Ленин не призывал русский народ просто сдаться, подняв руки перед немцами, — во имя, например, осуществления «братства пролетариев». Он заявлял, напомню, что «на революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетариат может дать своё согласие лишь при условии: а) перехода власти в руки пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства; б) при отказе от всех аннексий на деле, а не на словах; в) при полном разрыве со всеми интересами капитала».
Где здесь «пораженчество», чёрт бы всех клеветников на Ленина побрал?!
Нет, не ради поражения, а ради победы возвращался на Родину Ленин. Другое дело, что победой для него могла быть лишь победа народа над элитой. При этом без осознания народом полной противоположности интересов «отечества» элит и интересов народного Отечества о победе народа речи быть не могло.
Это Ленин тоже понимал со всей отчётливостью и, надо полагать, со всей горечью классического пророка, не понятого в собственном Отечестве.
Что ему оставалось?
Оставалось одно — добиваться понимания.
Глава 8«Через народ перепрыгнуть нельзя…»
УЖЕ было сказано ранее, что 8 (21) мая 1917 года в помещении Морского кадетского корпуса на общегородском собрании петроградской партийной конференции Ленин сделал доклад об итогах VII (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП(б).
Зал заполняли шесть тысяч человек, что само по себе свидетельствовало о силе столичных большевиков. Говорить, однако, об этой силе как о решающей даже в пределах столицы, а тем более — в пределах России пока не приходилось. И Владимир Ильич с трибуны собрания в Морском корпусе предупредил:
— Через народ перепрыгнуть нельзя. Только мечтатели, заговорщики думали, что меньшинство может навязать свою волю большинству. Так думал французский революционер Бланки — и был неправ. Когда большинство народа не хочет, потому что ещё не понимает, взять власть в свои руки, тогда меньшинство, как бы оно революционно и умно ни было, не может навязать своего желания большинству народа…
(Приведено по: В. И. Ленин. ПСС, т. 32, с. 50.)
Напоминая о том, что меньшинство не может навязать свою волю большинству, Ленин имел в виду, конечно, революционное, а не имущее, контрреволюционное меньшинство.
Имущее, правящее меньшинство, пользуясь своей политической, экономической и военной властью, наоборот — свою волю народам веками как раз навязывало! Буржуазная Элита овладела этим умением в совершенстве, и поэтому Элита не только навязывала, но все ещё навязывает — и в XXI веке — свою волю большинству населения планеты, как навязывает свою волю элитарное меньшинство народному большинству в буржуазной Российской Федерации, во всех остальных, кроме Белоруссии, национальных республиках, слагавших СССР.
А вот революционное меньшинство в буржуазном обществе не может навязать свою волю большинству народа. Революционное меньшинство не может стать решающей силой без той или иной поддержки трудящегося большинства. Причём интересно сопоставить ленинский взгляд на взаимоотношения революционного меньшинства и народа с высказанным много позднее взглядом Сталина.
23 июля 1934 года Сталин беседовал с английским писателем-фантастом Гербертом Уэллсом. В 1920 году Уэллс встречался с Лениным и затем в своей книге «Россия во мгле» назвал его «кремлёвским мечтателем». Теперь англичанин радикально пересматривал свои оценки, но не о том сейчас речь!
Уэллс спросил тогда у Сталина:
— Вы, мистер Сталин, лучше, чем кто-либо иной знаете, что такое революция, и притом на практике… Не считаете ли вы установленной истиной тот факт, что все революции делаются меньшинством?
И Сталин ответил:
— Для революции требуется ведущее революционное меньшинство, но самое талантливое, преданное и энергичное меньшинство будет беспомощно, если не будет опираться на хотя бы пассивную поддержку миллионов людей.
Похоже, Уэллс ожидал от Сталина чего-то более пафосного и переспросил:
— Хотя бы пассивную? Может быть, подсознательную?
Сталин в ответ уточнил:
— Частично и на полуинстинктивную, и на полусознательную поддержку, но без поддержки миллионов самое лучшее меньшинство бессильно.
(Приведено по: И. В. Сталин. Сочинения. М.: Писатель, 1997 г., т. 14, с. 32–33.)
ВОТ ЧЕМ были сильны Ленин и Сталин — пусть полуинстинктивной, полусознательной, но поддержкой миллионов! И эту поддержку они получали, не обманывая народ сладкими посулами — в чём Ленина обвиняют или невежды, не знающие истории, или негодяи, историю знающие, но отрабатывающие антисоциальный заказ имущей Элиты. Поддержку обеспечивала искренность намерений…
Когда Ленин и Сталин встали во главе государственной власти, они добивались поддержки народа своими действиями. Для руководителей государства это единственный надёжный способ получить поддержку масс.
Весной 1917 года в распоряжении Ленина было лишь слово, и поэтому он свой доклад на общем собрании петроградской организации большевиков закончил так:
— Мы, большевики, должны терпеливо, но настойчиво разъяснять рабочим и крестьянам наши взгляды. Каждый из нас должен забыть прежние взгляды на нашу работу, каждый, не ожидая того, что приедет агитатор, пропагандист, более знающий товарищ, и всё разъяснит, — каждый должен сделаться всем: и агитатором, и пропагандистом, и устроителем нашей партии. Только так мы добьёмся того, что народ поймёт наше учение, сумеет продумать свой опыт и действительно возьмёт власть в свои руки.
(Приведено по: В. И. Ленин. ПСС, т. 32, с. 51.)
Этим Ленин, Сталин и большевики и отличались от всех остальных тогдашних партий России — они не просто агитировали, а приводили доводы. Народ это понял, хотя и не сразу, но — достаточно быстро.