…»
(Глинка Я. В. Указ. соч., с. 183.)
Портрет сочный…
Но — точный ли?
Как-никак «для будущего придирчивого сталинского цензора» предназначался…
Ну, так специально для сведения Бориса Витенберга, а также и всех прочих привожу ещё одно описание Керенского во время Демократического совещания 1917 года:
«Странное поведение главы правительства с его истерическими выкриками на сцене и демонстративными поцелуями ручек хотя и почтенных деятельниц революционного прошлого (имеются в виду ручки «бабушки русской революции» Е. Брешко-Брешковской. — С.К.) своей несерьёзностью ещё более оттеняло в глазах толпы грозных трибунов большевизма…»
Это — описание из эмигрантской книги жандармского генерала Спиридовича, страниц которой не касалось перо ни одного сталинского цензора — хоть придирчивого, хоть покладистого… (Спиридович А. И. Большевизм: от зарождения до прихода к власти. М.: Эксмо — Алгоритм, 2005, с. 357.)
Такие вот, господа, пироги — они же и пряники!
А вот общая картина первого коалиционного Временного правительства с натуры, данная опять-таки Яковом Васильевичем Глинкой (надеюсь, теперь — после перекрёстного сопоставления его мнения с мнением Спиридовича — доверие к нему у читателя возросло):
«Чем руководились, о чём мечтали и чего хотели достигнуть все эти люди, непонятно. Ясно одно, что все эти уродливые явления, все эти люди, ничтожные, не способны были создать что-то положительное, и их роль сводилась к выжиданию того момента, когда появится новый хозяин, с ясными планами и твёрдой волей, и могучим порывом сметёт всё старое до основания, чтобы строить новую жизнь…»
(Глинка Я. В. Указ. соч., с. 184.)
Сказано не в бровь, а в глаз!
Возможен, конечно, вопрос — а зачем они тогда всё это затевали — Февральский переворот, отречение царя, «рабочие» «Советы» и т. д. и т. п.?
Но ответ очевиден: они — все эти родзянки, шульгины, львовы, милюковы, черновы, керенские, церетели, чхеизде и «либерданы» — были уверены в том, что они-то как раз и есть политическая «соль Земли Русской».
Вот в этой уверенности они и стали «активничать».
А через восемь месяцев стало понятно, что они не соль, а труха!
ВЫШЕ приведена качественно-личностная, так сказать, картина «временного» управления Россией.
А вот несколько цифр…
В 1913 году, когда экономическое развитие царской России достигло своего пика, транспортное положение в части железных дорог характеризовалось следующими основными цифрами (для сравнения приведены также данные по Германии — на 1910 год, Англии и США — на 1913 год) (см.: Россия. 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб, Русско-Балтийский информационный центр «Блиц». Институт российской истории РАН, 1995, с. 113).
Цифры для царской России нелестные, особенно — с учётом важности для России именно железных дорог. При этом на железных дорогах России в 1913 году работало 709 тысяч человек, а на железных дорогах США — 1 миллион 815 тысяч, и среднее содержание одного рабочего в России составляло 408 рублей, а в США — 1468 рублей.
Разруха на железнодорожном транспорте — не в результате воздушных бомбардировок врага, а в результате военного перенапряжения слабой российской экономики и бездарного ею управления — началась уже в 1916 году…
К 1917 году без всякой «разрушительной» деятельности большевиков и так не очень-то похвальные железные дороги России пришли в крайний упадок, а правление Временного правительства лишь усугубило ситуацию. За 9 месяцев 1917 года среднесуточная погрузка на железных дорогах составила 19 500 вагонов — на 22 % меньше, чем в 1916 году. В октябре 1917 года цифра погрузки упала до 16 627 вагонов в сутки — опять-таки без всякого «негативного влияния большевиков» (см.: Железнодорожники в Великой Отечественной войне 1941–1945. М.: Транспорт, 1985, с. 22).
И за два месяца до Октября 1917 года Ленин писал:
«России грозит неминуемая катастрофа (жирный курсив мой. — С.К.). Железнодорожный транспорт расстроен неимоверно и расстраивается всё больше. Железные дороги встанут. Прекратится подвоз сырых материалов и угля на фабрики. Прекратится подвоз хлеба…»
(В. И. Ленин. ПСС, т. 34, с. 155.)
Транспортная разруха, к слову, блокировала в 1917 году и поставки на фронт снарядов, которые производились хотя и не в достатке — что бы там «адвокаты» царизма на сей счёт ни утверждали, но всё же в большем объёме, чем до этого.
Да что там снаряды и даже хлеб! Отправить телеграмму уже летом и даже весной 1917 года представляло в России проблему! 21 апреля (4 мая) 1917 года Ленин, только-только вернувшись в Россию, писал в Стокгольм Ганецкому (ПСС, т. 49, с. 439): «Телеграммы идут страшно долго, даже внутри страны телеграфные сношения затруднены».
Вот и иллюстрация к этой общей констатации… Отрёкшегося Николая II в Тобольск сопровождал генерал-адъютант граф Татищев, и 28 августа 1917 года экс-император записал в дневнике: «Утром узнали о кончине Ек. Ил. Татищевой; срочную телеграмму сын её получил на восьмой день!»
Что — телеграф в николаевской и постниколаевской России тоже большевики «разваливали»? И что — Ленин не позволял царю Николаю развивать в России почтовые коммуникации?
В 1910 году в Германии было 50 563 почтовых учреждения и 38 799 телеграфных, а в России — 15 701 почтовое и 4226 телеграфных…
В 1910 году в России (без Финляндии) приходился 1 (один) телефонный абонент на 1 тысячу жителей, во Франции — 5, в Англии — 13, в Германии — 15, а в США и вовсе 76! (См.: Россия. 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр «Блиц», Институт российской истории РАН, 1995, с. 148, 150.)
А продовольственный вопрос!
Как обстояли дела в царской России со снабжением, например, сахаром, хорошо описано в монографии В. Я. Лаверычева «Военный государственно-монополистический капитализм в России» (М.: Наука, 1988). Там цитируется донесение от октября 1915 года командующему армиями Северного фронта, где сообщалось, что во Всероссийском обществе сахарозаводчиков:
«…произошла перегруппировка, и во главе всего дела встали два еврея: Гепнер и Абрам Добрый. Гепнер оказался владельцем заводов Терещенко, и его финансирует Русско-Азиатский банк, Добрый — владельцем заводов Бродского, он же директор Киевского отделения Русского для внешней торговли банка. При поддержке указанных банков Гепнер и Добрый дирижируют в Союзе сахарозаводчиков, устанавливают количество производства, цены на сахар, место его хранения и определяют количество товара, подлежащего выпуску на рынок».
(Лаверычев В. Я. Военный государственно- монополистический капитализм в России. М.: Наука, 1988, с. 209.)
Более подробно дела этой «сладкой парочки» и Кº описал знаменитый русский контрразведчик Николай Батюшин (к сожалению, ставший белоэмигрантом) в книге «Тайная военная разведка и борьба с ней». Он пишет, что:
«…толчком для расследования причин царствования тогда у нас экономической разрухи явилось исчезновение с рынка сначала сахара, а затем хлеба и других предметов первой необходимости. Было учреждено Бюро по продаже сахара — Центросахар, однако, невзирая на то, что во главе Центросахара стал энергичный, глубоко знающий своё дело Черныш, неподкупной притом честности, утечка сахара была всё-таки огромной…»
(Батюшин Н. Тайная военная разведка и борьба с ней. ООО «Х-History», 2002, с. 48–49.)
Ещё бы — «хлопотами» Абрама Доброго, Израиля Бабушкина и Иовеля Гепнера «около 30 000 000 пудов рафинада, или одна треть годового его производства, была сосредоточена на нашей границе с Персией, на Кавказе и в Средней Азии…», а оттуда сахар утекал за рубеж. «То же, приблизительно, — прибавлял Батюшин, — было установлено и с отправкой во время войны за границу жмыха для корма скота».
И всё описанное было лишь цветочками. Подумаешь, сахар… Возникали острые проблемы со снабжением городов хлебом!
Сегодня утверждается, что из всех воюющих держав лишь царская Россия не вводила продовольственные карточки, и это подаётся как её достижение. Однако сей факт лишний раз обнаруживает всего лишь организационную бледную немочь царской администрации. «Временная» администрация ушла здесь недалеко от царской, а ведь летом 1917 года административные рычаги было задействовать проще, чем к глубокой осени 1917 года, когда развал, запрограммированный царизмом и «временными», окончательно стал грозным фактом.
Впрочем, реально уже царская Россия вынуждена была вводить хлебную продразвёрстку и регулирование продажи хлеба, а «временная» Россия — тем более. Другое дело, что проводились эти меры в жизнь неэффективно. И вот как обстояли дела к концу «временного» правления…
В начале лета 1917 года из Петрограда выехало на дачи 250 тысяч человек, а снялись с хлебного учёта лишь 10 тысяч. В результате из-за «гуляющих» хлебных карточек происходила утечка продовольствия, причём эти карточки находились на руках у состоятельных слоёв населения: осенью 1917 года население Петрограда не превышало 2,3 миллиона человек, а на октябрь было выдано 2,5 миллиона основных и 934 тысячи дополнительных карточек…
Развитие огородничества в черте Петрограда блокировалось частными владельцами возделываемых земель, которые получали крупные барыши на спекуляции овощами и не хотели увеличивать площади огородов.
С 31 августа 1917 года не большевики — они тогда у власти не стояли, а «временные» власти вынуждены были уменьшить хлебный паёк в Петрограде для лиц физического труда до 1 фунта (400 г) в день и для остальных категорий населения — до ½ фунта. Самым же страшным было то, что ситуация всё время ухудшалась. Резко сократились продовольственные перевозки как по Мариинской водной системе, так и железнодорожным транспортом… Хлеба «временный» Петроград получал к осени на 100 000 пудов меньше ежемесячной потребности, и подвоз его постоянно сокращался (Лейберов