Всё совершалось с лёгкостью! Занимались ключевые здания и учреждения — Почтамт, Центральный телеграф и телефонная станция, Петроградское телеграфное агентство, Госбанк, Генеральный штаб, Адмиралтейство, электростанция…
Блокировались вокзалы, начиная с Балтийского… Прибывали из Кронштадта матросы, в подмогу к уже вошедшей в Неву «Авроре» подходили линкор «Заря свободы», минный заградитель «Амур», миноносцы… Из мрачной тюрьмы «Кресты» освобождались большевики, сидящие там с июля…
Позднее — в том числе с подачи Троцкого — начнёт гулять по страницам как полубульварных книжонок, так и «научных» монографий басня о том, что большевики-де «подобрали власть», которая якобы «валялась на дороге», никому не нужная…
Какая антиисторическая и жалкая глупость!
Это Чхеидзе-то, Церетели и Чернов с Либером и Даном выбросили власть из их пока ещё ЦИКа на эту пресловутую дорогу?
Или это сделали Керенский с Коноваловым?
И уж, тем более, — Рябушинские и Лианозов?..
Нет уж!
Власть они отдавать не хотели, да вот только удержать её они уже не могли — хотя и пытались…
Керенский хотел вызвать с фронта войска, но выехать по железной дороге не мог — её блокировал ВРК. Тогда Керенскому «одолжили» авто в американском (!) посольстве, и в 11 утра 25 октября он укатил вместе с помощником командующего Петроградским военным округом Кузьминым и двумя штаб-офицерами из Питера — искать верные ему части. Но, как признаёт даже американский профессор Рабинович, эти поиски «закончатся полным крахом меньше чем через неделю».
Тем не менее искал ведь Керенский военные средства удержать власть силой, а не выбрасывал власть на дорогу из мчащегося по Питеру автомобиля «Пирс-Эрроу», «занятого» у янки, а точнее — полученного от них.
Современник и свидетель Октября американский журналист Джон Рид — автор, мало уязвимый для критики антисоветчиков, поскольку смотрел он тогда на Октябрь взглядом со стороны. Так вот, он сообщает, что хотя Зимний и был окружён, Временное правительство не утратило связи с фронтом и провинциальными центрами, поскольку на чердачном этаже захваченного большевиками Военного министерства находился отдельный телеграф, связанный секретным проводом с Зимним. Весь день 25 октября некий молодой офицер безрезультатно рассылал с чердака по всей стране поток призывов и прокламаций.
Он ведь рассылал их не от своего имени, а от имени Временного правительства, не желавшего уходить из власти. Другое дело, что призывы летели в пустоту. И лишь когда офицер узнал, что Зимний дворец пал, он «надел фуражку и спокойно покинул здание» (Рид Джон. Десять дней, которые потрясли мир. М.: Госполитиздат, 1958, с. 100–101).
Тот же Рид писал:
«В среду 7 ноября (25 октября) я встал очень поздно. Когда я вышел на Невский, в Петропавловской крепости грянула полуденная пушка. День был сырой и холодный. Напротив запертых дверей Государственного банка стояло несколько солдат с винтовками с примкнутыми штыками.
«Вы чьи? — спросил я. — Вы за правительство?»
«Нет больше правительства! — с улыбкой ответил солдат. — Слава богу!» Это было всё, что мне удалось от него добиться.
По Невскому, как всегда, двигались трамваи. На всех выступающих частях их повисли мужчины, женщины и дети. Магазины были открыты, и вообще улица имела как будто даже более спокойный вид, чем накануне…».
(Рид Джон. Десять дней, которые потрясли мир. М.: Госполитиздат, 1958, с. 80.)
Спокойствие было, вообще-то, внешним. На стенах выделялось белыми пятнами расклеенное извещение буржуазной Петроградской городской думы об образовании «в чрезвычайном заседании 24 октября Комитета общественной безопасности в составе гласных центральной и районных дум и представителей революционных демократических организаций…»
«В тот момент я ещё не понимал, — признавался Рид, — что эта думская прокламация была формальным объявлением войны большевикам».
Разве это похоже на то, что власть валялась под ногами прохожих на Невском, и Ленину лишь оставалось подобрать её с панели?
Нет, лёгкость свершавшегося определили два фактора: 1) созревшая наконец-то готовность петроградских масс и рядовых функционеров РСДРП(б) действовать и 2) появление лично Ленина в Смольном.
Смольный, до прихода Ленина туда, являл собой штаб революции, где хватало толковых военачальников и полководцев народной «армии», где была налажена связь «с местами», где был «на ходу» корпус агитаторов и пропагандистов — типа Троцкого, но не было «Верховного Главнокомандующего» революцией.
Ленин пришёл, и всё пошло — при всех неизбежных накладках и огрехах — как по маслу…
ДЕНЬ 25 октября 1917 года длился своим чередом… В Зимнем ещё сидели «осиротевшие» на министра-председателя Керенского «временные» министры, а Ленин гнал и гнал в будущее красного коня революции… В 14 часов 35 минут под председательством Троцкого открылось экстренное заседание Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов…
Всего сутками ранее Троцкий, которого усиленно ставят на одну доску с Лениным (если не поднимают выше!), на предыдущем заседании 24 октября утверждал, что «вооружённый конфликт ни сегодня, ни завтра, накануне съезда, не входит в наши планы»…
Теперь же он начал с заявления: «От имени Военно-революционного комитета объявляю, что Временное правительство больше не существует!» (Рабинович А. Большевики приходят к власти. Революция 1917 года в Петрограде. Пер. с англ. М.: Прогресс, 1989, с. 300.)
Ему ответили громом аплодисментов, но заслужил-то их не Троцкий, а Ленин! И — только Ленин… А также — тот народ, который вели Ленин и партия Ленина… Не только два-три десятка высших её лидеров, но и те многие тысячи низовых функционеров и рядовых членов партии, которые составляли подлинную ленинскую гвардию!
Троцкий сообщил также, что буржуазный Предпарламент распущен, что город контролируют силы Военно-революционного комитета и что Зимний дворец ещё не взят, но его судьба решается в этот момент.
Во время выступления Троцкого в зале появился Ленин, заметив которого все встали и устроили овацию. Вот здесь — ещё до открытия II съезда Советов — Ленин и произнес своё историческое:
— Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, совершилась!
И мне, пожалуй, придётся ещё раз вспомнить приснопамятного «историка» Шрамко. Он утверждает, что «почти до начала 1926 г. в СССР… использовалась… формула: «Октябрьский переворот»…», что «все, в том числе Ленин и Сталин, писали: после Февральской революции большевики начали подготовку к Октябрьскому перевороту», и делает вывод: «Иными словами, тогда большевики признавали, что в Октябре 1917 г. произошёл перехват власти, а не пролетарская революция…»
С одной стороны, как видим, Ленин в решительный момент говорил о свершившейся революции. С другой стороны, правдой в утверждении Шрамко является лишь то, что формула «Октябрьский переворот» действительно Лениным и другими большевиками употреблялась. Так, речь на торжественном заседании Всероссийского Центрального и Московского советов профессиональных союзов 6 ноября 1918 года Ленин начал со слов:
— Товарищи! Мы собираемся сегодня на десятки и сотни митингов, чтобы праздновать годовщину Октябрьского переворота! (В. И. Ленин. ПСС, т. 37, с. 132.)
Но, выступая в тот же день на VI Всероссийском чрезвычайном съезде Советов рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов, Ленин говорил:
«Товарищи! Годовщину нашей революции нам приходится чествовать в такой момент, когда разыгрываются самые крупные события…» и т. д. (В. И. Ленин. ПСС, т. 37, с. 137).
То есть обе формулы были равнозначными. Причём обе — по сути верными, поскольку европейское слово «революция» восходит к латинскому revolutio, что по-русски и означает «переворот». Револьвер назван револьвером не потому, что он играет в революциях немалую роль, а потому, что в нём проворачивается барабан с патронами.
Так что наиболее существенно не то, как надо называть Октябрь 1917 года, а то, как надо определять его суть и значение… А суть в том, что Октябрьская революция стала переворотом во всём — в государственном устройстве русского общества, в производственных и общественных отношениях. И даже — в межличностных отношениях. Если до 25 октября (7 ноября) 1917 года официальным обращением в России было слово «господин», то теперь оно сменилось новым словом «товарищ» и уж не меньше, чем словом «гражданин».
Что же касается первой «советской» публичной речи Ленина во второй половине дня 25 октября (7 ноября) 1917 года, то она была краткой и деловой — без восклицаний:
— Какое значение имеет эта рабочая и крестьянская революция? Прежде всего, значение этого переворота состоит в том, что у нас будет Советское правительство, наш собственный орган власти, без какого бы то ни было участия буржуазии… Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная, третья русская революция должна в своём конечном итоге привести к победе социализма…
Ленин был конкретен и деловит:
— Теперь мы научились работать дружно. Об этом свидетельствует только что происшедшая революция. У нас имеется та сила массовой организации, которая победит всё и доведёт пролетариат до мировой революции…
И тут отмечу вот что…
На первый взгляд, последнее утверждение Ленина — о скорой мировой революции пророческим — с учётом последующего хода мировой истории — назвать нельзя. Несмотря на то что через тридцать лет после произнесения этих слов фактом стала мировая система социализма, той всеохватной мировой революции, которую имел в виду Ленин в 1917 году, не произошло.
Но, во-первых, неверно думать, что Ленин делал ставку лишь на мировую революцию, и подтверждение сказанному мы находим у самого Ленина. За месяц до Октябрьской революции он написал статью «К пересмотру партийной программы», опубликованную в журнале «Просвещение» в том же октябре 1917 года. И вот что мы там читаем: