ду категорического отказа платить рабочим и служащим за декабрь и январь месяцы, а также нежелания признать контроль рабочих»…
Когда «бывшие» окончательно стали «бывшими», знакомый нам фабрикант П. П. Рябушинский с трибуны эмигрантского Торгово-промышленного съезда, состоявшегося в мае 1921 года в Париже, вещал: «Мы смотрим отсюда на наши фабрики, а они нас ждут, они нас зовут. И мы вернёмся к ним, старые хозяева, и не допустим никакого контроля».
(Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Мысль, 1986, с. 50.)
В ситуации, в которой это было сказано, подобную откровенность может породить, пожалуй, лишь слепая, бессильная ненависть.
Да так оно и было…
Заводчики сами рубили сук, на котором сидели. Если бы они были такими уж ярыми патриотами национальной экономики, то главным для них было бы сохранение и развитие производства. Но ведь не это было для них главным!
Скажем, текстильные «короли» Рябушинские были людьми не без размаха… В годы войны они начинали выкупать паи нефтяного товарищества «Братья Нобель», их привлекала горнодобывающая промышленность, они изучали состояние судоходства на Днепре и Волге, начали строительство первого в России автомобильного завода и даже финансировали экспедиции для изыскания радия. И приди тот же Павел Рябушинский к Ленину с предложением взять на себя руководство национализированной промышленностью, Ленин с радостью отдал бы это дело в руки компетентному человеку, соотечественнику.
Но после Октября 1917 года сразу выяснилось, что отечества у Ленина и у клана Рябушинских разные… У Ленина появилось народное социалистическое Отечество, которое сразу после рождения оказывалось в опасности… А Рябушинским было дорого то старое «отечество», где лишь рябушинским светило солнце жизни, сверкая в хрустале фужеров и бриллиантах дамских гарнитуров. И рябушинские, гучковы, коноваловы были готовы начать лить кровь ради возвращения этого их «отечества».
Нет, не любовь к России и не желание видеть её в передовых странах двигало российскими промышленниками и банкирами как до, так и после Октября 1917 года — главенствовали злоба, жадность, своекорыстие…
Между прочим, 4 (17) января 1918 года был принят и ещё один декрет, подписанный Лениным, который привожу полностью:
«Совет Народных Комиссаров постановляет: конфисковать находящиеся в банках на текущих счетах А. Ф. Керенского суммы в размере 1 474 734 р. 40 к., а именно: в Государственном банке на счёте № 43191 — 1 157 414 р. 40 к. и в Международном коммерческом банке на счёте № 15697 — 317 020 р. 12 к. (сумма копеек ошибочна. — С.К.). Все эти суммы переводятся на текущий счёт Совета Народных Комиссаров.
Вместе с тем Совет Народных Комиссаров обращается ко всем, кто мог бы дать указания относительно источника этих сумм, их назначения и т. п., с просьбой дать об этом исчерпывающие сведения».
(Декреты Советской власти. М.: Госполитиздат, 1957, т. I. 25 октября 1917 г. — 16 марта 1918 г., с. 328.)
От комментариев к вышеприведённому декрету воздержусь, предлагая дать их, например, Николаю Старикову и прочим сказителям басен о «германско-английском золоте» Ленина…
Декреты, отдающие трудовой России созданные ею, но не ей ранее принадлежавшие материальные ценности и ресурсы, продолжали исходить из Смольного, и они меняли суть имущественных общественных отношений в стране в пользу народа…
Скажем, 20 января (2 февраля) 1918 года был объявлен национальной собственностью дом-клуб № 2 по Екатерининской улице в Петрограде, принадлежавший ранее «Благородному собранию», с передачей его в пользование Центральному комитету пролетарских культурно-просветительных организаций, а 25 января (5 февраля) 1918 года Россия получила Декрет о национализации торгового флота, объявляющий его «общенациональной неделимой собственностью Советской Республики»…
Важнейшим для будущего стало принятие 2 (15) декабря 1917 года Декрета ВЦИК и СНК об учреждении Высшего совета народного хозяйства. Перед ВСНХ ставилась задача «организации народного хозяйства и государственных финансов» и выработки «общих норм и планов регулирования экономической жизни страны». Декрет подписали председатель ВЦИКа Свердлов, председатель Совнаркома Ульянов (Ленин) и народные комиссары Сталин и Авилов (Глебов).
Это был беспрецедентный в мировой практике шаг, который смело совершала новая Россия Ленина.
И это был шаг в великое будущее России.
30 НОЯБРЯ 1917 года Ленин закончил послеоктябрьское предисловие к своей дооктябрьской брошюре «Государство и революция» словами: «Второй выпуск брошюры (посвящённый «Опыту русских революций 1905 и 1917 годов»), пожалуй, придётся отложить надолго; приятнее и полезнее «опыт революции» проделывать, чем о нём писать…»
И теперь Ленин, проделывая «опыт революции», пишет не столько брошюры, сколько приказы, записки, телеграммы, деловые письма… В соответствующих послеоктябрьских томах Полного собрания его сочинений приведено почти три тысячи подобных «произведений» объёмом иногда в пару страниц, а иногда — и в пару строк: 727 документов — в томе 50; 628 — в томе 51; 490 — в томе 52; 575 — в томе 53 и 554 — в томе 54…
Надо сказать, что материал это для объективного анализа роли и сути Ленина как государственного деятеля более чем представительный — было бы желание этот огромный массив информации честно осмыслять, и далее эти «сочинения» Ленина будут цитироваться часто. А начнём мы с трёх, относящихся к первым месяцам Советской власти…
В декабре 1917 года в Россию приехал журналист Шарль Дюма (1883 — после 1977), депутат парламента от Французской социалистической партии, во время войны — социал-шовинист. Дюма однажды был у Ленина с Крупской в Париже, и теперь ему, конечно же, хотелось взять интервью. Однако Ленин ответил следующим письмом от 21 декабря 1917 года:
«Дорогой гражданин Шарль Дюма!
Мыс женой с большим удовольствием вспоминаем о том времени, когда мы познакомились с Вами в Париже на улице Бонье. Мы очень благодарны Вам за обмен мыслями и за очень точную информацию о социалистическом движении во Франции (Дюма тогда делился впечатлениями от поездок по французским деревням. — С.К.).
Я очень сожалею, что личные отношения между нами стали невозможными, после того как нас разделили столь глубокие политические разногласия. Я в течение всей войны боролся против тенденции «национальной обороны», будучи убеждён, что эта тенденция разрушает социализм.
Само собой разумеется, что я пишу это письмо не как член правительства, а как частное лицо.
Примите, дорогой гражданин, наш привет и самые лучшие пожелания от меня и от моей жены.
Ленин».
(В. И. Ленин. ПСС, т. 50, с. 20–21.)
Чётко, внятно и понятно!
А вот телеграмма в Харьков Антонову-Овсеенко, который командовал советскими войсками, действующими против украинской Центральной Рады и Каледина…
Впрочем, здесь тоже необходимо предварительное пояснение…
Харьковские капиталисты в ответ на введение 8-часового рабочего дня перестали своевременно выплачивать зарплату рабочим, и те обратились к эмиссару Ленина за помощью. Антонов-Овсеенко адресовался к местному ревкому, однако ревком никаких мер не принял. И тогда Антонов-Овсеенко вызвал к себе в штабной поезд 15 крупнейших капиталистов Харькова и предложил им изыскать 1 миллион рублей наличными для выплат рабочим. Когда заводчики отказались, Антонов-Овсеенко просто посадил их под замок в один из вагонов II класса и объявил, что если деньги не будут внесены в срок, арестанты отправятся на рудники (В. И. Ленин. ПСС, т. 50, примеч. 23 на с. 407).
Деньги, конечно, тут же нашлись, арестованных освободили, а Ленин, узнав об инциденте, отправил в Харьков 29 декабря 1917 (11 января 1918) года телеграмму:
«Харьков, Штаб Антонова, Антонову
От всей души приветствую вашу энергичную деятельность и беспощадную борьбу с калединцами. Вполне одобряю вашу неуступчивость к местным соглашателям, сбившим, кажется, с толку часть большевиков. Особенно одобряю и приветствую арест миллионеров-саботажников… Советую отправить их на полгода на принудительные работы в рудники. Ещё раз приветствую вас за решительность и осуждаю колеблющихся.
Ленин»
(В. И. Ленин. ПСС, т. 50, с. 21–22.)
На следующий день телеграмму опубликовали «Правда» и «Известия ЦИК». Это была одна из первых грозных телеграмм Ленина, и особенно в 1918 году ему придётся направлять «на места» ещё более резкие и грозные телеграммы. Сегодня негодяи, выдрав эти телеграммы «с мясом» из контекста эпохи, пеняют ими Ленину. Об этом надо говорить отдельно (собственно, я много писал об этом в своём капитальном исследовании о Ленине). Сейчас же, после письма́ и телеграммы, приведу телефонограмму, а чуть позже — ещё и записку Ленина на одну и ту же тему…
Телефонограмма от 7 (20) января 1918 года в Народный Комиссариат юстиции:
«Я только что получил донесение, что сегодня ночью матросы пришли в Мариинскую больницу и убили Шингарёва и Кокошкина. Предписываю немедленно: во-первых, начать строжайшее следствие; во-вторых, арестовать виновных в убийстве матросов.
Ленин»
(В. И. Ленин. ПСС, т. 50, с. 26.)
Эта телефонограмма тоже была опубликована на следующий день в вечернем выпуске «Правды».
Суть тут была вот в чём…
Кадетские министры Временного правительства А. И. Шингарёв и Ф. Ф. Кокошкин содержались вместе с другими министрами в Петропавловской крепости, но по состоянию здоровья были переведены в больницу, где их убили матросы-анархисты с посыльного судна «Чайка» (по другой версии — охранявшие их солдаты).
Вообще-то, тогда — а это было как раз после роспуска Учредительного собрания — особым возбуждением против «бывших» были охвачены не только анархисты. Например, гарнизонный совет Петропавловской крепости в ночь на 2 (15) января 1918 года вынес резолюцию о лишении заключённых права передачи и свиданий. И Ленин — как Председатель Совнаркома вместе с наркомом юстиции Штейнбергом вынужден был направить коменданту крепости и гарнизонному совету предписание, где «отдавая должное чувству революционного энтузиазма, охватившего представителей гарнизона крепости», предлагал «пересмотреть решение и о последующем известить».