(Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. Изд. 2-е, дополненное. М.: Наука, 1969, с. 160–163.)
Речь Железнякова сняла напряжение, ход к дворцу превратился в митинг, возникали споры. И в районе Бонч-Бруевича в тот день не было произведено ни одного выстрела, хотя вообще без выстрелов тогда не обошлось — не везде во главе постов стояли фигуры уровня Железнякова. Тем не менее никаких кровавых эксцессов не было — даже Виктор Чернов ограничился в своих мемуарах общими проклятиями в адрес Ленина.
И пожалуй, далее надо обратить внимание читателя на некий момент, о котором все, клевещущие на Ленина и большевиков или обвиняющие их по недомыслию, забывают.
Как известно, первое и последнее заседание Учредительного собрания состоялось в Таврическом дворце 5 (18) января 1918 года. Собрание по отношению к большевикам и к Советской власти отнеслось враждебно, отказалось обсуждать предложенную Председателем Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК) Свердловым «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа» и признать декреты Советской власти. В итоге после совещания большевистской фракции была оглашена написанная тут же Лениным «Декларация фракции РСДРП(б)…» (В. И. Ленин. ПСС, т. 35, с. 227–228), и затем большевики и часть левых эсеров покинули зал заседаний.
«Учредители» же, которым уже нечего было учреждать, продолжали витийствовать, но под утро 6 (19) января 1918 года начальник караула Таврического дворца, балтийский матрос Анатолий Железняков закрыл «Учредилку», произнеся при этом историческую фразу: «Караул устал». В ночь на 7 (20) января 1918 года ВЦИК по докладу Ленина принял уже официальный декрет о роспуске Учредительного собрания.
Вот это «лыко» большевикам в строку и ставят. Ведь на прошедших через 16 дней после установления Советской власти выборах в Учредительное собрание большевики получили примерно 24 % голосов, а большинство — до 50 и более процентов — получили правые и левые эсеры (кадеты — около 5 %, меньшевики — немногим более 2 %). То есть формально большевистское меньшинство распустило антибольшевистское большинство, на что меньшинство пра́ва вроде бы не имело.
Но при этом в Петрограде — где ещё было сильно имперское чиновничество — и в патриархальной Москве большевики получили тем не менее около 50 % голосов, в развитых промышленных районах — более 50 %, а на тех фронтах, где большевиков знали лучше всего, цифры были вообще убедительными: на Северном фронте — 56 %, на Западном фронте — 67 %.
За эсеров голосовали по инерции или по плохому знанию большевиков. Так, в Казанской губернии за левых эсеров проголосовал 31 % избирателей — 260 000 человек, и из них 240 000 пришлось на уездные избирательные участки. На города губернии, включая Казань, пришлось всего 20 000 голосов. А за казанскую организацию большевиков в губернии было подано 6 % голосов — 52 000 голосов в абсолютных цифрах. И ясно, что в основном эти голоса были получены в само́й Казани, где уровень политического развития населения был выше.
Но и это не всё!
К 5 января 1918 года в Петроград прибыло 410 депутатов Учредительного собрания из 715, при установленном кворуме в 400 человек. Большевиков и левых эсеров успело приехать 155 человек. Так что, покинув зал заседаний, Ленин и его сторонники напрочь лишили оставшееся сборище «пришельцев, — по выражению Ленина, — с того света» кворума!
Иными словами, то Учредительное собрание, которое закрыли матрос Железняк и ВЦИК, было юридически неправомочно принимать какие-либо решения. А роскошь оставаться без власти Россия и её народы позволить себе в тот грозный час не могли. Тем более что власть уже имелась — в виде избранного II съездом Советов ВЦИКа и Совнаркома, двух высших органов Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.
Окончательное её учреждение состоялось на III Всероссийском съезде Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, который открылся 10 (23) января 1918 года в Петрограде как Съезд рабочих и солдатских депутатов, но к которому 13 (26) января присоединились участники III Всероссийского съезда Советов крестьянских депутатов.
На заключительном заседании объединённого съезда 1587 его делегатов избрали новый ВЦИК, в состав которого вошли 160 большевиков, 125 левых эсеров, 2 социал-демократа интернационалиста, 3 анархиста-коммуниста, 7 эсеров-максималистов, 7 правых эсеров и 2 меньшевика (В. И. Ленин. ПСС, т. 35, с. 479–480).
В дополнение к уже сказанному об «Учредилке» сообщу о двух вот уж действительно комических деталях…
Комендантом Таврического дворца, избранного местом открытия Учредительного собрания, был назначен Моисей Урицкий (30 августа 1918 года, будучи председателем Петроградской ЧК, он был убит эсерами). Во дворец — для конспирации — Урицкий поехал на извозчике, и два «гоп-стопника» сняли с Урицкого шубу.
Увы, этим казусом «учредительно-криминальные» неурядицы для большевиков не исчерпались. Когда Ленин, уезжая из Таврического дворца, надевал пальто, то не обнаружил в боковом кармане «браунинг», который всегда носил с собой.
— Кто ответственен за порядок в здании Таврического дворца? — задал вопрос Ильич.
— Я, Урицкий, — гордо ударив себя в грудь, заявил Урицкий.
— Позвольте заявить вам, — полушутя обратился к нему Ленин, — что у меня из кармана пальто вот здесь, в Таврическом дворце, украли револьвер.
— Как? Не может быть!
— Да, да-с, украли!..
Урицкий был крайне смущён, и Ленин его успокоил:
— Ну, с вас воры сняли шубу, а мне воры залезли в шубу и украли револьвер!.. Вот видите, какая у нас круговая порука…
(Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. Изд. 2-е, дополненное. М.: Наука, 1969, с. 169–170.)
КАК говорится, в каждой шутке есть доля шутки, однако времена наступали, увы, нешуточные — сразу за главой «Созыв Учредительного собрания» в книге воспоминаний В. Д. Бонч-Бруевича следует глава «Страшное в революции».
Что ж, революция — это не только чистые страсти, но и страсти тёмные. Не прекраснодушный интеллигент, а строго реалистичный интеллектуал, Ленин это понимал острее, чем многие другие. Но тут уместно спросить: а что было первопричиной разыгравшихся в 1917 году и в годы Гражданской войны тёмных страстей — революционная деятельность вождей революции или преступная многолетняя и даже многовековая бездеятельность правивших в старой России «верхов»?
Ведь это царизм и капитализм год за годом оставляли немалую часть народной массы — особенно на селе — в духовном запустении и тем создавали почву для тёмных страстей и инстинктов особо невежественной и особо неразвитой части народа… Говорят — воспитывай, пока дитя лежит поперёк лавки, а не вдоль. А ведь к началу 1918 года все в царской России — даже те, кто пока лежал «поперёк лавки», воспитывались условиями царской России, не так ли?!
До весны 1917 года эмигрант Ленин и нелегалы-большевики имели незначительные — по сравнению с императором Николаем и правящими кругами царской России — возможности влиять в ту или иную сторону на нравственный облик народа. В руках царя, его сановников, помещиков, фабрикантов, купцов были — по сравнению с Лениным и его соратниками — огромнейшие, колоссальные средства для развития народного образования, народной культуры, для поощрения и воспитания светлого, а не тёмного в душе народа…
А что делали царь и «верхи»?
Что воспитывали?
Кого воспитывали?
На что закрывали глаза, играя в солдатики на дворцовых разводах?
А?
Вот то-то и оно!
И об этом в книге о Ленине в 1917 году — спасителе введённой не им в кризис России — и о Ленине — творце новой России — тоже надо сказать.
Глава 3Об ужасах революции и ужасах, её породивших…
ФРАНЦУЗСКИЙ историк Жюль Мишле (1798–1874), автор 17-томной «Истории Франции» до 1790 года, то есть — до Великой Французской революции, автор также отдельной 7-томной «Истории Французской революции» и 3-томной «Истории XIX века», был современником Маркса и Энгельса.
Однако марксистом Мишле не был…
Жюль Мишле был буржуазным демократом, к коммунистическим идеалам относился враждебно и классовую борьбу отрицал. Реакционеров, правда, тоже не жаловал. Главным действующим лицом французской истории Мишле считал народ, не разделяя его на классы (в смысле — не отделяя наёмных работников от буржуа), а исконными и заведомыми врагами французского народа справедливо видел монархию, дворянство и католицизм.
Энгельс определил политические и общественно-моральные взгляды Мишле как пронизанные мещанским духом, но позднее Мишле отнесли к историкам романтического направления, и резон в том имелся. Пусть и не поднимаясь до ясного понимания классовой природы буржуазного общества, Мишле стоял всё же на стороне не угнетателей, а на стороне униженных и оскорблённых… На стороне если не пролетариев, то и не элитарных бездельников-паразитов.
Одну революцию — Великую революцию 1789 года — Мишле описал. Во время второй — революции 1848 года — он жил и за антиклерикальные взгляды после её поражения был лишён кафедры в Коллеж де Франс и заведования отделом в Национальном архиве. Застал Мишле и Парижскую коммуну 1871 года, хотя уже и 73-летним стариком.
Иными словами, что такое революция, Мишле знал и как учёный-исследователь, и как современник революций. И ему принадлежит мысль, знакомство с которой необходимо каждому, кто возымеет наглость рассуждать об «ужасах» революции и осуждать её за её «жестокость».
Вот эта мысль — я её выделю особо:
«Чувствительные люди, рыдающие над ужасами революции, уроните несколько слезинок и над ужасами, её породившими…»
Это — ответ любой «белой» сволочи, раз и на все времена!
В начале 1918 года в статье «Интеллигенция и революция» Александр Блок написал:
«Почему дырявят древний собор? — Потому что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой.
Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? — Потому что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.