(В. И. Ленин. ПСС, т. 22, с. 356.)
С другой стороны, вот такой вот факт — уже из первых дней после Октября 1917 года…
14 (27) декабря 1917 года одновременно с Декретом о национализации банков был принят Декрет ВЦИКа о «ревизии» сейфов — «стальных ящиков». Ревизия началась в декабре и продолжалась до лета 1918 года.
Номера сейфов, подлежащих проверке в присутствии владельцев, еженедельно публиковались в газетах, сейфы неявившихся вскрывались, и их содержимое конфисковалось. Золото, платина и серебро в слитках и монете, а также иностранная валюта конфисковались в любом случае, как и часть драгоценностей. Впрочем, выяснилось, что бо́льшая часть ценностей была вынута владельцами сейфов до октября 1917 года.
По официальной сводке, до 1 июля 1918 года из 64 649 091 рубля наличными, найденных в сейфах, было возвращено владельцам 10 127 976 рублей.
При этом только в Москве к марту 1918 года в 22 тысячах сейфов было обнаружено ценностей (не считая валюты) на 505 миллионов рублей.
(Известия ВЦИК, № 158, 27 июля 1918 г.; Известия Московского Совета рабочих и солдатских депутатов, 18 января 1918 г., цитировано по: Готье Ю. В. Мои заметки. М.: ТЕРРА, 1997, с. 99.)
Такой была социальная статистика даже позднего царизма: десятки тысяч безработных только чернорабочих в Москве, и в той же миллионной Москве — два десятка тысяч «жирных» сейфов, где даже после того, как их «потрясли» сами же испугавшиеся владельцы, оставалось в среднем по 25 тысяч рублей на сейф!
Разве эта статистика не ужасает?
А вот и ещё одна статистика:
«…престарелые бедняки и все прочие, кого называют «низы общества», составляют семь с половиной процентов жителей Лондона. Иными словами, и год назад, и вчера, и сегодня… четыреста пятьдесят тысяч душ гибнут на дне социальной преисподней, название которой «Лондон»…
Численность английского народа — сорок миллионов человек, и из каждой тысячи девятьсот тридцать девять умирают в бедности, а постоянная восьмимиллионная армия обездоленных находится на грани голодной смерти»…
(Лондон Д. Собрание сочинений в 14 т. М.: Правда, 1961, т. 3, с. 30, 184.)
Эта статистика взята из книги очерков Джека Лондона «Люди бездны», которую Лондон написал в 1903 (!!) году, специально с этой целью погрузившись на время на лондонское «дно»… Очень рекомендую её к прочтению любому, проливающему потоки слёз над ужасами революции. Джек Лондон — не революционер, а писатель, всего лишь тяготевший к революции, сумел вынести её врагам вполне точный приговор:
«Ни один из представителей правящего класса не сумеет оправдаться перед судом Человека. Каждый младенец, гибнущий от истощения, каждая девушка, выходящая по ночам на панель Пикадилли после целого дня изнурительного труда на фабрике, каждый несчастный труженик, ищущий забвения в водах канала, требует к ответу «живых в домах и мёртвых в могилах». Восемь миллионов человек, никогда не евшие досыта, и шестнадцать миллионов, никогда не имевшие тёплой одежды и сносного жилья, предъявляют счёт правящему классу за пищу, которую он пожирает, за вина, которые он пьёт, за роскошь, которой он себя окружил, за дорогие платья, которые он носит…»
(Лондон Д. Собрание сочинений в 14 т. М.: Правда, 1961, т. 3, с. 187.)
Это написал американский писатель об английском городе, с ним «одноимённом». А в старой России всё, описанное Лондоном, существовало в намного более ужасном и отвратительном виде!
Так имел Ленин право бороться против царизма, против ничтожного, унижающего Россию и недостойного России порядка вещей? При этом террор до революции был для большевиков крайней, редкой и вынужденной мерой и был направлен, по сути, на выявленных провокаторов или агентов охранки. Зато террор царских властей против революционеров, особенно в 1905–1907 годах, был массовым и действительно ужасным.
Заочный политический оппонент Владимира Ульянова на протяжении двух десятков лет с конца XIX века — последний Николай Романов начал с тысячных жертв на Ходынском поле при коронации…
Продолжил царь абсолютно ненужной России войной с Японией, затем — Кровавым воскресеньем 9 января 1905 года, когда мирное 140-тысячное шествие рабочих к Зимнему дворцу с петицией царю хладнокровно расстреляли. Тогда свыше тысячи человек было убито, две тысячи — ранено…
Потом пошли столыпинские виселицы, и уже не монаршие пули, а «столыпинский галстук» получили новые тысячи подданных царя… И это — не считая тысяч, расстрелянных в России карателями.
Карателями не эсэсовскими, а царскими.
Традицию, заложенную Кровавым воскресеньем 1905 года, продолжил Ленский расстрел 1912 года — продолжил закономерно для политики царизма и капитализма.
И обе эти печально известные внутрироссийские бойни сразу же побледнели перед бойней империалистической войны, на которую привела Россию идиотская антинациональная политика царя, залезшего во внешние долги, подавляя революцию 1905–1907 годов…
Так имел Ленин право бороться против всего этого?
Любыми средствами?
ПОСЛЕ свержения царя российская буржуазия вела себя так же нагло, тупо, жадно, как и при царе… Очерки Джека Лондона о «низах» британской столицы — не одни эти очерки, конечно, но и они тоже — вынудили правящие «верхи» Британии усилить социальные программы. Британская элита мыслила здраво: лучше отдать немного, чем рисковать тем, что отберут всё.
Российские «верхи» в этом смысле социальным умом не отличались никогда — ни до Февраля 1917 года, ни после Февраля 1917 года и уж тем более после Октября 1917 года.
Нынешние наследники российской буржуазии повели себя, к слову, после Августа 1991 года так же тупо и жадно, и наглые провокационные барские заявления Никиты Михалкова лишнее тому подтверждение.
Что же до социальных предков этого «Никиты», то они после свержения самодержавия не снижали, а лишь повышали уровень социального противостояния, и удивляться здесь нечему — классовые манеры у имущих слоёв России какими были при царизме, такими и остались после его падения.
Скажем — когда пролилась первая массовая кровь внутри России после Февраля 1917 года? Ответ известен — во время расстрела июльской демонстрации 1917 года буржуазным Временным правительством. Не царским, а буржуазным, но таким же, как царское, враждебным народу…
И ведь готовились заранее — не только пулемётчиков на чердаки посадили, но и фоторепортёров, чтобы сделать знаменитые фотографии расстреливаемой толпы: проспект, усеянный упавшими и бегущими людьми. Большевик Бонч-Бруевич заранее предупредил эсеров накануне открытия Учредительного собрания: сначала будем уговаривать, потом расстреливать. Эсер же Керенский начал стрелять в большевиков без предупреждения…
А саботаж чиновников после Октября 1917 года?
А забастовка банкиров, вознамерившихся финансово удушить Октябрь?
А Гражданская война, которая не стала бы возможной без её организации и поддержки имущими?
Да, революция была характерна многими ужасами… Но не ужасы ли прошлого породили ужасы революции?
И не тупость ли образованных слоёв порождала эти ужасы?
Отвечая нынешним «обвинителям» революции — отвечая за десятилетия до их подлых обвинений, Александр Блок писал:
«Что же вы думали? Что революция — идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своём пути? Что народ — паинька? Что сотни обыкновенных жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? И, наконец, что так «бескровно» и «безболезненно» и разрешится вековая распря между «чёрной» и «белой» костью, между «образованными» и «необразованными», между интеллигенцией и народом?»
(Блок А. Собрание сочинений в 6 томах. Л.: Худож. лит., 1980–1983, т. 4, с. 235.)
Это было сказано не Лениным, но это же мог бы сказать и Ленин, поскольку он смотрел на дело так же и не мог смотреть иначе, будучи, как и Блок, подлинным гуманистом!
Гуманистом в точном значении этого понятия.
А В ЗАВЕРШЕНИЕ главы и всей книги вернусь ещё раз к мысли о том, кто несёт историческую ответственность за эксцессы, за «ужасы» революции — большевики или царизм?
В главе «Страшное в революции» из воспоминаний В. Д. Бонч-Бруевича психологической кульминацией описываемого можно считать рассказ Владимира Дмитриевича о том, как в начале 1918 года у него, после расследования с помощью знаменитого матроса Железнякова некого инцидента, зашёл разговор с матросами-анархистами об анархизме и социализме…
Матросы, узнав о том, что «Бонч» лично знаком с князем-анархистом Кропоткиным, слушали с живостью, однако «в теориях были не крепки», и Владимир Дмитриевич разговор с ребятами свернул, «дабы им было не обидно».
«В сущности, — констатировал Бонч-Бруевич, — анархизма у них никакого не было, а было стихийное бунтарство, ухарство, озорство, и как реакция на военно-морскую муштру — неуёмное отрицание всякого порядка, всякой дисциплины…»
(Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. Изд. 2-е, дополненное. М.: Наука, 1969, с. 182.)
Но кто, спрашивается, третировал матросов в царском флоте — эмиссары Ленина или императорские офицеры?
Бывший гардемарин, советский писатель Леонид Соболев хорошо описал царские флотские порядки в своём «Капитальном ремонте», а бывший флотский кондукто́р, советский писатель Новиков-Прибой описал их в своём «Капитане первого ранга». Очень рекомендую обе книги для прочтения — и написаны отлично, и исторически достоверны…
Впрочем, это не всё!
Вот какую сцену вспоминал Бонч-Бруевич дальше:
«Тут же сидел полупьяный старший брат Железнякова, гражданский матрос Волжского пароходства, выдававший себя за матроса с корабля «Республика», носивший какой-то фантастический полуматросский, полуштатский костюм с брюками и высокие сапоги бутылками, — сидел здесь и чертил в воздухе пальцем большие кресты, повторяя одно слово: «Сме-е-е-рть!» — и опять крест в воздухе: «Сме-е-е-рть!» — и опять крест в воздухе: «Сме-е-е-рть!» — и так без конца».