гибельными, ибо борьба развивается, и в известных условиях колебания, в известный момент, способны погубить дело».
Что же делать? Опять писать письма в ЦК, статьи в «Рабочий путь»? Да, но не только это. Если «у нас не все ладно в „парламентских“ верхах партии», — пишет Ленин, надо обращаться к «низам». Но ведь решение уже принято и «низам» надо выполнять его? Нет, «ни в каком случае мириться с участием мы не можем и не должны. Фракция одного из Совещаний — не высший орган партии, да и решения высших органов подлежат пересмотру, на основании опыта жизни».
«Надо втянуть массы в обсуждение вопроса, — продолжает Владимир Ильич. — Надо, чтобы сознательные рабочие взяли дело в свои руки, проводя это „обсуждение“ и оказывая давление на „верхи“… Больше надзора рабочих за ними… И необходимо теперь вопрос о бойкоте сделать „платформой для выборов на съезд и для всех выборов внутри партии“. А, в конечном счете, „надо, во что бы то ни стало, добиваться решения вопроса и пленумом Исполнительного комитета и экстренным съездом партии“»[966].
Но кому адресованы эти пожелания: «втянуть массы», организовать «надзор» и «давление на „верхи“»? И что это за «пленум Исполнительного комитета»? Может быть, Исполком Петросовета? Но тогда причем тут «выборы на съезд… и внутри партии»? В поисках ответа на эти вопросы мы вторгаемся в сюжет, крайне редко затрагивавшийся в исторической литературе, за исключением разве что работы Алекса Рабиновича. А именно — о взаимоотношениях между ЦК и ПК осенью 1917 года[967].
Спустя год, 6 ноября 1918 года, Мартын Лацис, который, как помнит читатель, вел в 17-м дневник событий, опубликовал в «Известиях ВЦИК» статью «Накануне октябрьских дней». В ней он достаточно подробно изложил интересующие нас факты.
После июльских событий, пишет Мартын Иванович, между ЦК и ПК была достигнута договоренность о том, что Петроградская организация «не сделает ни одного шага, имеющего общегосударственное значение, без ведома ЦК». Для этого в состав ПК вводился член ЦК Бубнов. С другой стороны, условились и о том, что ЦК будет всегда спрашивать «мнение ПК перед каждым серьезным решением». В сентябре, когда приближение новой революции становится все более очевидным, а ЦК занимает позицию «сдерживания», отношения обострились. И ПК, как отмечает Лацис, «стал критически относиться ко всему, что принималось ЦК нашей партии в отсутствии Владимира Ильича»[968].
Выше уже не раз отмечалось, что находясь в Разливе, затем в Гельсингфорсе, Ленин поддерживал «многоканальную» связь. Одни контакты выводили его на ЦК, другие на ПК, третьи — прямо на Выборгский райком партии. Это подтверждает и Лацис: «ПК, — пишет он, — имел помимо ЦК прямую связь с Ильичем».
Между тем, когда ЦК 15 сентября постановил ликвидировать копии писем Ленина, ПК об этом не был поставлен в известность, хотя и являлся одним из адресатов. Позднейшие ссылки Бубнова и других на необходимость конспирации были явным лукавством. Георгий Ломов в 1927 году написал более откровенно: «…Мы боялись, как бы это письмо не попало к петербургским рабочим, в райкомы, Петербургский и Московский комитеты, ибо это внесло бы сразу громадный разнобой в наши ряды… Авторитет Владимира Ильича был настолько велик в наших рядах, что мы боялись: если просочатся слова его к рабочим, то многие станут сомневаться в правильности линии всего ЦК»[969].
«Как бы то ни было, — пишет Лацис уже в 1922 году, — а письмо (Ленина) было от нас скрыто и мы получили его с запозданием, да еще с других рук. Исполнительный комитет Петроградского комитета, который первым получил это письмо, был доведен до белого каления поведением ЦК». Вероятно, «с других рук» — это либо от Крупской, либо от Марии Ильиничны, которые, судя по всему, передали в ЦК не все сделанные ими копии ленинских писем. Так что питерцы, к которым наравне с ЦК обращался Владимир Ильич, хоть и с опозданием, но получили их[970].
Мало того, Александр Шотман, именно в эти дни вернувшийся с Урала, встретив одного из руководителей Выборгского района Василия Каюрова, узнал, что среди рабочих-партийцев ходит по рукам и статья Ленина «Из дневника публициста. Ошибки нашей партии». Так что адресат и этой работы Владимира Ильича был, как выяснилось, вполне определенным[971].
А 25 сентября Крупской была отправлена с Ялавой записка «химией», в которой Владимир Ильич просил: не сообщая никому, срочно прислать к нему в Выборг Эйно Рахью[972]. Утром 27 сентября Рахья был уже в Выборге.
Ленин пишет в Гельсингфорс Смилге: «Общее политическое положение внушает мне большое беспокойство. Петроградский Совет и большевики объявили войну правительству. Но правительство имеет войско и систематически готовится… А мы что делаем? Только резолюции принимаем?»
Есть основания полагать, что Рахья привез резолюцию о текущем моменте, принятую 24 сентября на партийном совещании членов ЦК с большевиками-делегатами Демократического совещания. В ней отмечалось полное «высвобождение пролетариата из-под идейного влияния буржуазии», усиление авторитета большевиков среди крестьян и солдат. Указывалось на то, что господствующие классы встали на путь насилия по отношению к народу. Говорилось и о том, что переход власти к Советам «становится лозунгом дня». Но партия ориентировалась не на восстание и свержение правительства, а на его постепенное выдавливание Советами, на «повышение их политического значения до роли органов, противостоящих буржуазной государственной власти (правительство, Предпарламент и т. д.)»[973].
Иными словами, резолюция исходила из абсолютной уверенности в том, что нарастание влияния большевиков есть постоянный вектор развития, и власть перейдет к Советам как бы сама собой. Мысль Владимира Ильича о том, что соотношение сил может измениться в любой момент, во внимание не принималась. И Ленин пишет Смилге: «Керенский в ставке, явное дело, столковывается с корниловцами о войске для подавления большевиков и столковывается деловым образом». А большевики систематической работы по подготовке своих войск не ведут. Между тем «история сделала коренным политическим вопросом сейчас вопрос военный. Я боюсь, что большевики забывают это, увлеченные „злобой дня“, мелкими текущими вопросами и „надеясь“, что „волна сметет Керенского“. Такая надежда наивна, это все равно, что положиться „на авось“».
Поэтому «надо агитировать среди партии за серьезное отношение к вооруженному восстанию…». Иначе «мы можем оказаться в смешных дураках, не сделав этого: с прекрасными резолюциями и с Советами, но без власти!!» Ибо даже если исходить из того, что Всероссийский съезд Советов возьмет власть и предложит воюющим странам мир, даже если, как выразился Владимир Ильич, — «терпеть еще три недели войны», а стало быть новые сотни и тысячи жертв, — то даже при таком предположении, у Финляндского областного Совета этих трех недель нет[974].
Историк Василий Дмитриевич Поликарпов писал: «Вряд ли возможно в полном объеме восстановить весь поток данных, которым он (Ленин) пользовался и перерабатывал в своем уме, — здесь, помимо тех сведений, которые сохранили разного рода письменные источники, были еще, конечно, и переданные устно, часто не фиксировавшиеся, особенно в условиях конспирации. Но проверить соответствие его выводов и характеристик действий контрреволюции действительному положению вещей все же в значительной части вполне возможно»[975].
После того, как 12 сентября III Областной съезд Советов Финляндии объявил себя «властью» по отношению к русским рабочим и дислоцированным здесь войскам и флоту, Временное правительство распорядилось начать вывод «большевистских» частей из Финляндии. Тогда 21 сентября Областной совет заявил, что без его утверждения указания правительства недействительны. Это, естественно, вызвало в Ставке самую яростную реакцию, и Керенский приказал «ликвидировать Финляндию (Облсовет Финляндии — В.Л.) несмотря ни на какие вопли…»[976].
Значит и эта ситуация не терпела ни оттяжек, ни промедления. Поэтому, с точки зрения политической, пишет Ленин Смилге, не дожидаясь никаких общих решений, необходимо «начать сразу осуществлять тот блок с левыми эсерами, который один может нам дать прочную власть в России… Пока там суд да дело, заключите немедленно такой блок у себя…»
А с точки зрения технической — не теряя времени, надо «создать тайный комитет из надежнейших военных, обсудить с ним всесторонне, собрать (и проверить самому) точнейшие сведения о составе и расположении войск под Питером и в Питере, о перевозе войск финляндских в Питер, о движении флота и т. д.»
Что касается работы в массах, то «для правильной подготовки умов, надо сейчас же пустить в обращение такой лозунг: власть должна немедленно перейти в руки Петроградского Совета, который передаст ее съезду Советов. Ибо зачем терпеть еще три недели войны и „корниловских подготовлений“ Керенского». В конце письма Ленин предлагает Смилге встретиться в Выборге, но предупреждает, что сделать это надо не медля, «ибо я могу уехать внезапно»[977].
С этим письмом Рахья 27 сентября уехал в Гельсингфорс.
В тот же день — или утром следующего дня — в Выборг приезжает Шотман. Получилось совсем как в авантюрном романе.