В августе 1915 года человек по имени Макс Циммер, знавший Парвуса еще по Константинополю, отправил в Берлин донесение о его достижениях. Недавний совместный ужин, очевидно, удался: Парвус внушил своему гостю, что прорыв близок. Циммер пришел к выводу, что Парвус “экономно” распоряжается предоставленным ему немецким бюджетом и с помощью своего научного учреждения настолько скрытно осуществляет тайные маневры, что “даже господа из вышестоящей организации не подозревают, что за всем этим стоит наше правительство”. Парвусу удалось убедить Циммера и в том, что ему вскоре удастся объединить разделившиеся фракции русского революционного движения47.
Тем временем появились и новые источники обогащения. С помощью немцев Парвус занялся импортом угля, что позволило ему приумножить состояние; попутно он занимался агитацией среди портовых рабочих Дании48. Кроме того, Парвус контролировал основанную летом 1915 года посредническую “Компанию экспорта и торговли” (Handels- og Eksportkompagmet). Компания с конторой в Копенгагене поставляла товары из Германии через Данию и Швецию в Россию; конторой управлял польский еврей-эмигрант Яков Фюрстенберг, известный также под именем Якуб Ганецкий.
Мало у кого из своих сотрудников и партнеров он вызывал приязнь. Главными достоинствами Ганецкого были неистощимая работоспособность и пухлая адресная книжка. Уже через пару месяцев он стал ближайшим помощником Парвуса и, несмотря на вялое, словно у саламандры, рукопожатие, во всем остальном теперь выглядел как заправский бизнесмен: кожаные туфли ручной работы, костюм, сшитый на заказ, белоснежные перчатки и цветок в петлице49.
Бизнес-модель “Компании” была чрезвычайно простой. Вся Европа отлично знала, что до войны большая часть российского импорта обеспечивалась Германией. Свечной воск, с которым пришлось возиться Хору, был сущей мелочью. Императрица Александра Феодоровна ездила на автомобиле марки “даймлер”, та же фирма поставляла арестантские фургоны для петербургских тюрем50. Магазины в русских городах были полны немецких товаров – от велосипедов и швейных машинок до электрических выключателей и консервов. Военное эмбарго стало для русского рынка тяжелым ударом. В 1915 году, когда Фюрстенберг открывал свою датскую фирму, Россия испытывала крайнюю нужду в ряде товаров, особенно важных в военное время: не хватало лекарств, перевязочных материалов, градусников, шприцев, противозачаточных средств.
Именно этот дефицит и призвана была покрыть контора Фюрстенберга. Выстроив вдоль Северного транспортного пути надежную цепочку посредников, Фюрстенберг был в состоянии удовлетворить любые пожелания заказчика (скажем, согласно спецификациям, на российский рынок поставлялись исключительно “презервативы с резервуаром”)51.
Российский Комитет по ограничению снабжения и торговли неприятеля был не в силах поставить под контроль нелегальную коммерцию Фюрстенберга. Используя контакты на черном рынке, фирма ввозила товары из Германии в нейтральную Данию (что было законно) и там паковала их заново, снабжая датскими этикетками (что было незаконно). В январе 1917 года полиции удалось уличить мошенников, проверив в датском порту Фредериксхавн подозрительную партию товара, предназначенного для отправки в Швецию. В трех ящиках сотрудники полиции обнаружили 1150 градусников, 114 шприцев и 40 килограммов медикаментов – всё это в конечном итоге направлялось в Россию. Товары были немецкого происхождения (хотя какие-либо сопроводительные бумаги отсутствовали), но большинство из них прошло через множество посредников, прежде чем оказаться на складе Фюрстенберга52.
Торговец был взят под стражу; его несколько дней допрашивали, но его ответы только больше запутывали дело. В итоге деятельность “Компании экспорта и торговли” была признана незаконной, Фюрстенберга оштрафовали и в январе 1917 года выслали из страны. Поселившись в Швеции, он немедленно возобновил свой доходный бизнес. У фирмы появился совладелец по имени Георг Скларц – немецкий агент, работавший с Парвусом53. Сам же Фюрстенберг, на первый взгляд, казался совершенно заурядным, пусть и весьма успешным дельцом черного рынка.
Будь датские полицейские немного более амбициозными, они бы изучили круг знакомств Фюрстенберга и тут же выяснили бы, что они с Парвусом живут рядом в модном районе Копенгагена Водрофсвей, так что следить за ними обоими было бы несложно. Среди деловых контактов Фюрстенберга был и еще один немецкий агент по кличке “К” – его предприятие занималось контрабандным импортом резины в Германию с помощью скандинавских фирм54. Австро-венгерский дипломат по фамилии Гребинг, живший тогда в Копенгагене, позднее рассказывал, что ему было известно об этих сделках:
Парвус и Фюрстенберг-Ганецкий могли вести и действительно вели, с помощью Германии, экспортную торговлю через Скандинавию с Россией. Этот экспорт германских товаров в Россию шел регулярно и в значительных количествах через фирму Парвуса – Ганецкого55.
Парвус получал немецкие поставки, Фюрстенберг направлял их дальше, контролируя процесс с помощью надежных людей в Петрограде. Деньги поступали на счет в одном из известных шведских банков. Связь с Берлином, передавал Гребинг ходившие тогда слухи, поддерживалась через специальный департамент МИДа с кодовым названием “Стокгольм”.
Гребинг полагал при этом, однако, что немецкие поставщики так и не получили денег за свои товары (“за эти проданные товары они [Парвус и Фюрстенберг] Германии ничего не платили”)56. Последнее звено цепочки, возможно, вело в Цюрих, так как Фюрстенберг-Ганецкий был не только другом и компаньоном Парвуса, но и одним из самых доверенных помощников Ленина57.
Господа, возглавлявшие Министерство иностранных дел, очевидно, вплоть до 1917 года не понимали, кто такой Ленин. Разжигание революции было по меньшей мере опасной игрой, однако если Россия и впрямь шла прямиком к революции, то именно Парвус, по единодушному мнению специалистов, был идеальной кандидатурой для управления этим процессом. А пока он готовил обещанную волну забастовок, те же эксперты занимались и другими клиентами из своего списка. Так, на начало 1916 года ирландские республиканцы планировали восстание, которое могло бы значительно подорвать мощь Британии, причем за сравнительно небольшие деньги.
Этот проект, как и романтические обещания Парвуса, не принес ничего, кроме разочарования. В июне Берлин сократил финансирование тайных операций, и инициатива опять перешла к военным с их новыми идеями – неограниченной подводной войной и применением горчичного газа на фронтах. К сентябрю 1916 года идея об использовании социалистических инсургентов в качестве боевого оружия была практически заброшена, и даже наиболее изощренные стратеги делали попытки договориться с царем о мире58. Несмотря на всё это, наблюдательный чиновник мог бы заметить, что в секретных документах нередко всплывало имя Ленина – и Парвус был не единственным агентом, который его упоминал.
Еще в 1914 году, всего через несколько дней после объявления войны, эстонец по имени Александр Кескюла появился в немецком посольстве в Берне59. Как и Парвус, он ненавидел Российскую империю, а будучи националистом, мечтал поднять престиж своей страны в глазах Европы и достичь этого путем присоединения к Эстонии псковских земель и, возможно, самого Петрограда60. Кескюла имел репутацию радикального социалиста, так как в 1905 году он на короткое время примкнул к большевикам. Скоро он установил прочные контакты в нелегальной среде и в сентябре 1914 года впервые встретился с Лениным61.
Александр Шляпников, один из наиболее прагматичных людей из окружения Ленина, относился к Кескюле [Шляпников называет его Кескула] с недоверием. Тот, вспоминал позднее Шляпников,
предлагал через посредство различных лиц деньги, оружие и все нужное для революционной работы в России. Все это предлагалось такими путями и через таких лиц, что источник мог казаться надежным. Однако, будучи всегда настороже, я смог установить, что за этими деятелями стоит стратегический маневр милитаризма62.
Впрочем, Кескюла, хоть и считался марксистом, находился на периферии русской эмигрантской колонии. Как у всякого аутсайдера, разделение эмигрантов на мелкие фракции и группировки вызывало у него недоумение. Он представлял себе дело таким образом: члены одного влиятельного блока (Кескюла называл их “социал-патриотами”) исключали всякие враждебные действия по отношению к русскому правительству до тех пор, пока идет война, – и вообще подозревали, что Россия не так уж и готова к социализму. Это позволяло им забыть о каких-либо действиях и проводить время в бесплодных теоретических дискуссиях. Другие русские социалисты, казалось, считали, что кайзер ничем не лучше царя, и это соображение тоже давало им возможность пребывать в сладкой дреме, пропитанной папиросным дымом. И лишь одна группа, сообщал Кескюла Ромбергу в сентябре 1915 года, хочет, может и готова свергнуть русское самодержавие.
По мнению Кескюлы, – передавал Ромберг в Берлин, – важно срочно поддержать движение Ленина в России. Он [Кескюла] готов лично сделать доклад об этом в Берлине. Согласно мнению его информантов, момент для свержения правительства был благоприятным, <…> но <…> действовать нужно без промедления, чтобы не дать социал-патриотам перехватить инициативу63.
Кескюла утверждал, что уже обсуждал с Лениным условия, на которых в случае победы революции новое правительство России заключит мир с Германией. Ромберг скептически оценивал всю эту информацию: оценки Кескюлы ему представлялись раздутыми, а революционный потенциал большевиков – преувеличенным. Однако, прочитав пассаж об условиях сепаратного мира, он понял, что этот момент сам по себе можно использовать как инструмент пропаганды.
Если этот документ умело предать гласности, –