39. С возрастающим беспокойством он внимательно перечитал статью, и его подозрения подтвердились: в тексте было сделано еще несколько купюр, редактура была систематической и последовательной. Кроме того, по мере чтения Ленину стало ясно, что некоторые петроградские большевики всерьез подумывают о союзе с идеологически близкой частью меньшевиков. Именно так и только так можно было понять критическую статью левого большевика Молотова в выпуске от 28 марта / 10 апреля.
Ленин стал готовиться к битве. Его телеграмма, отправленная в начале марта, была недвусмысленной: никакой поддержки Временному правительству, никакого сотрудничества с другими партиями. В “Письмах из далёка” он требовал передачи власти от буржуазных “агентов английского капитала” к рабочей милиции или советам. Кооперация с меньшевиками в его планы категорически не входила. Война, подчеркивал он, есть кровавая капиталистическая авантюра, а никак не революционная самозащита, о которой теперь вел речь Каменев.
Скоро Ленин дочитал до фразы о том, что Россию необходимо защищать от немецких пушек. Ленин знал мягкость профессорской манеры своего старого товарища; сам он никогда не согласился бы с тем, что в военное время обязанность революционера состоит в “усилиях по сохранению фронтовой дисциплины в войне против гуннов”. Политические позиции газеты, очевидно, сдвинулись, тон ее был слишком мягок. Чем дальше Ленин читал, тем яснее ему становилось, насколько его партия (или по крайней мере его ближний круг в партии) отклонилась от идей, которые он им внушал. Ленин был страстным агитатором и мастером “мертвой хватки”; теперь он был намерен одолеть своих колеблющихся сторонников с их мягкими речами и статьями. Он будет стучать кулаком по столу, вычеркивать формулировки, собирать вокруг себя самых верных и воздействовать на Каменева. И вдруг – как гром с ясного неба (Зиновьев вспоминал, что лицо Ленина сделалось пепельно-серым): Малиновский все же оказался провокатором40.
Это был удар личного свойства: “Предатель, – бесновался Ленин, – расстрелять мало!” Когда он читал в “Правде” уничтожающий комментарий о сношениях Романа Малиновского со старой охранкой, Ленин не мог не вспомнить о том, как сам он в 1914 году счел слухи о Малиновском злобной инсинуацией – и после краткого расследования в Поронине снял с Малиновского все обвинения. Теперь “Правда” отступилась от предателя. А ведь Ленин совсем недавно послал Малиновскому письмо из Швейцарии, дружеское письмо с новостями и приветами от жены…41
Теперь перед ним были черным по белому изложенные доказательства того, что Малиновский – двойной агент. Более того, Ленин видел и обвинения в адрес Мирона Черномазова, издававшего “Правду” до войны. Оба, как выяснялось, годами сотрудничали с Охранным отделением. В апреле вся история уже не была новостью, но издателям “Правды” (судя по статье Еремеева в выпуске за 29 марта / 11 апреля) все еще приходилось платить по этим счетам.
В действительности ситуация была намного серьезнее, чем Ленин мог знать в то время. Ряд журналистов плели паутину инсинуаций, распуская слухи о том, что партия большевиков и их газета финансируются “немецкими миллионами”42. В Петрограде ходили многочисленные анекдоты на эту тему, в известных кругах “Правду” предлагали переименовать в газету “Провокатор”. Нетрудно было представить, в каком виде будут поданы прессой приключения самого Ленина в его путешествии сквозь немецкие земли.
Когда поезд остановился в Белоострове, уже стемнело. Финляндия, хотя и была частью Российской империи, все же сохраняла определенные внутренние свободы. Реальная же Россия, со всеми ее тюрьмами, жандармами и репрессивными законами, начиналась в Белоострове, поэтому и здесь тоже требовался надежный контрольно-пропускной пункт. Согласно воспоминаниям Бориса Никитина, местная полиция просила патриотически настроенных пассажиров сообщать о подозрительных попутчиках43. Оторвавшись от “Правды”, Ленин настроился на очередной долгий допрос. Вместо этого вагон едва не взяла штурмом восторженная толпа почитателей. Лев Каменев предупреждал встречающих товарищей: “Надо знать Ильича, он так ненавидит всякие торжества”, – но слова его, как обычно, не возымели никакого действия44.
Организовать подобающий случаю прием было непросто. Телеграмма, в которой Фюрстенберг сообщал о времени прибытия ленинского поезда, была задержана, так что новость пришла поздно, только в понедельник утром, когда Мария Ульянова сообщила ЦК о телеграмме брата из Торнио. У Шляпникова оставалось меньше пятнадцати часов, чтобы подготовить встречу на Финляндском вокзале, а тем временем небольшая делегация (в которую входили, в частности, Каменев и Раскольников) выехала к финской границе, за сорок километров от столицы, чтобы уже там приветствовать Ильича. Вечерним поездом в Белоостров отправилась и группа рабочих активистов. Но основная масса встречающих прибыла на пограничную станцию из Сестрорецка. Эти люди, заслуженные большевики, рабочие местного Оружейного завода, прошли пятнадцать километров пешком, чтобы своими глазами увидеть прибытие своего вождя.
Перрон одинокой станции был погружен во тьму, шел дождь. Ожидавшие едва могли разглядеть лица друг друга, не говоря уже о самодельных знаменах, которые они принесли с собой.
Наконец, – вспоминал Ф. Раскольников, – быстро промчались три ослепительно ярких огня паровоза, а за ним замелькали освещенные окна вагонов – все тише, все медленнее. Поезд остановился, и мы тотчас увидели над толпой рабочих фигуру В. И. Ленина.
Проводник указал рабочим, где найти Ленина, и они бросились в вагон еще до полной остановки поезда. “Высоко поднимая Ильича над своими головами, сестрорецкие рабочие пронесли его в зал вокзала”45. Он был так рад вновь быть на родине, что расцеловался со всеми, даже с Раскольниковым, с которым не был знаком:
Мы все, видевшие Ильича впервые, на равных правах с его старыми партийными друзьями и родственниками целовались с ним, точно давно знали его.
По словам Раскольникова, “он был как-то безоблачно весел, и улыбка ни на одну минуту не сходила с его лица”46. Вскоре появился и Каменев, рука об руку с Зиновьевым. Тем временем почти все прибывшие с Лениным большевики собрались в здании вокзала, и Ленин взобрался на стул, чтобы приветствовать собравшихся импровизированной речью. Он еще бодро что-то говорил, улыбаясь и жмурясь на станционные огни, когда раздался звонок к отправлению поезда на Петроград 47. Все большевики набились в один вагон, все говорили хором, перебивая друг друга. Ленин повернулся к Каменеву: “Что у вас пишется в «Правде»? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали...”48
В этот радостный вечер в вопросе не ощущалось угрозы.
Теперь Ленин мог доверять Каменеву. Его с товарищами не схватят прямо на Финляндском вокзале. Однако масштабов торжественного приема Ленин представить себе не мог. В понедельник пасхальной недели социалисты задействовали все местные партийные организации, включая и те, которым имя Ленина мало что говорило. На Пасху газеты не выходили, но в рабочих районах столицы “сарафанное радио” работало быстрее газет, и скоро тысячи людей знали о возвращении своего нового вождя.
Фабричные комитеты большевиков отправили на вокзал делегатов. Знамена и полотнища с революционными лозунгами были развернуты, подправлены, а некоторые – сделаны заново. Военный оркестр собрался на репетицию – хотя в последние недели они исполняли одну и ту же музыку настолько часто, что репетиции, собственно, были не нужны. После краткого импровизированного митинга в Кронштадте балтийские матросы направили в Петроград отряд почетного караула49.
Исполнительный комитет также был осведомлен о приезде Ленина. Церетели, не желая оказывать поддержку заграничному баламуту, отказался участвовать во встрече на вокзале. Эту обязанность пришлось взять на себя Чхеидзе и Скобелеву, которым не слишком хотелось поздним вечером пасхального понедельника продираться сквозь гигантскую толпу, а потом чинно, словно подружки невесты, восседать в президиуме в зале ожидания Финляндского вокзала. Исполком не возражал против возвращения Ленина и не протестовал против того, что Ленин получил помощь от немцев (хотя это было гораздо более трудным решением). Но Чхеидзе и так уже получил достаточно пинков от Ленина и не хотел получать новых.
К тому же теперь ему было что терять: революция вошла в очень деликатную фазу, отношения с князем Львовым становились все лучше, и появилась надежда на мирные переговоры в Европе. Председатель Петросовета, погруженный в глубокую скорбь о погибшем сыне, в самом мрачном настроении принялся репетировать приветственную речь, а Скобелев, чтобы скоротать время, непрерывно и несмешно шутил.
Не получив официального приглашения, Суханов все же присоединился к встречающим. Потребовалось некоторое время, чтобы добраться до вокзала, а потом проникнуть внутрь. Площадь была запружена толпами народа, солдатами, матросами, автомобилями:
Большевики, умея вообще блеснуть организацией, <…> видимо, готовили самый настоящий триумф 50.
Речь шла о чем-то большем, чем просто встреча группы путешественников. Организаторы в первую очередь стремились затушевать то неприятное впечатление, которое произвел факт согласия Ленина на немецкую помощь. Если раньше буржуазная пресса на все лады обсуждала “германские миллионы” “Правды”, то теперь налицо был живой изменник – русский подданный, который только что воспользовался гостеприимством кайзера. Устроенное большевиками торжество по поводу возвращения своей суперзвезды было их ответом на “дышавшую злобой” (даже с точки зрения Суханова) кампанию в прессе.
Большевики Петрограда превзошли самих себя. На платформе, по словам Суханова,
по всей длине шпалерами стояли люди – в большинстве воинские части, готовые взять “на к-раул”; через платформу на каждом шагу висели стяги, были устроены арки, разубранные красным с золотом; глаза разбегались среди всевозможных приветственных надписей и лозунгов революции, а в конце платформы, куда должен был пристать вагон, расположился оркестр и с цветами стояли кучкой представители центральных организаций большевистской партии.