Даже поздний час организаторы сумели обратить к своей выгоде:
В двух-трех местах из толпы высовывались страшные контуры броневиков. А с боковой улицы двигалось на площадь, пугая и разрезая толпу, неведомое чудовище – прожектор, внезапно бросавший в бездонную, пустую тьму огромные полосы живого города – крыш, многоэтажных домов, столбов, проволок, трамваев и человеческих фигур51.
Глава 9. На вокзале и потом
Господа душители революции сладкой фразой (Чхеидзе, Церетели, Стеклов) тащат революцию назад, от Советов рабочих депутатов к “единовластию” буржуазии, к обычно-буржуазной парламентарной республике.
Ленинский поезд запаздывал, ожидание становилось все более томительным, а тем временем толпа вокруг вокзала прирастала случайными вечерними прохожими. Хотя многие зеваки понятия не имели, кто такой Ленин, было ясно, что на Выборгской стороне назревает историческое событие. Уже около полуночи кто-то заметил фонари надвигающегося локомотива. В этот час никакого другого поезда по расписанию не предполагалось. Оркестр грянул “Марсельезу” (промашка: Ленин предпочитал “Интернационал”), матросский караул вытянулся по стойке смирно. Как не раз отмечал Суханов, большевики всегда были мастерами театральных эффектов.
Поезд подкатил к перрону, заскрипели тормоза, и Ленин шагнул из вагона в облака горького паровозного дыма. Морозный, едкий воздух ударил в легкие после духоты вагона. Одна из женщин – Коллонтай? – протянула ему искусно составленный букет весенних цветов – бессмысленный, с его точки зрения, и совершенно нежелательный в эту минуту объект1. Яркие пятна неприятно слепили: красные флаги, вокзальные фонари, еще цветы, сверкающая медь труб и тромбонов. Где-то в этом необъятном человеческом море взяли на караул матросы Балтийского флота; в своей синей форме и лихих бескозырках эти парни выглядели словно осколки рухнувшей империи. Ленина рассердил этот спектакль с привкусом буржуазной роскоши и высокомерия. Окруженный нимбом паровозного пара, Ленин начал говорить. Он хотел объяснить этим матросам и собственным соратникам, что они ошиблись в своем классовом анализе. Временное правительство, выкрикивал он, всегда будет их обманывать. Потом вождь скорым шагом прошел с перрона прямо в Царские комнаты вокзала.
Добежав до середины комнаты, – вспоминает Суханов, – он остановился перед Чхеидзе, как будто натолкнувшись на совершенно неожиданное препятствие2.
“Препятствие”, однако, открыло рот и заговорило. Исполком всегда настаивал, что готов к любому сотрудничеству, и Чхеидзе было поручено сделать Ленину предложение, хотя, будь его воля, он бы скорее удавился, чем произнес эти слова:
Товарищ Ленин, от имени Петербургского Совета рабочих и солдатских депутатов и всей революции мы приветствуем вас в России… Но мы полагаем, что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от всяких на нее посягательств как изнутри, так и извне. Мы полагаем, что для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели3.
Какой-то матрос выкрикнул “пожелание, чтобы Ленин стал членом Временного правительства”4. Тот оставил реплику без ответа. После короткой паузы, мучительно не находя места несчастному букету, Ленин обратился к собравшимся (в Царских комнатах поместилось не очень много народу) со словами о революции, которая охватит весь земной шар:
Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию, приветствовать вас как передовой отряд всемирной пролетарской армии. Грабительская империалистская война есть начало войны гражданской во всей Европе. Недалек час, когда по призыву нашего товарища, Карла Либкнехта, народы обратят оружие против своих эксплуататоров-капиталистов. Заря всемирной социалистической революции уже занялась. В Германии все кипит. Не нынче-завтра, каждый день может разразиться крах всего европейского империализма. Русская революция, совершенная вами, положила ему начало и открыла новую эпоху. Да здравствует всемирная социалистическая революция!5
Слова Ленина ошеломляли свежей новизной. По замечанию Суханова, “к нам в революцию ворвалась <…> не диссонирующая, но новая, резкая, несколько ошеломляющая нота”6. В эти минуты Суханов припомнил себя самого в феврале, свои пламенные надежды и энергию первых дней и ощутил, насколько меньше стало этой энергии за шесть недель тактического маневрирования. И хотя сердцем Суханов ощущал, “что Ленин тысячу раз прав”, он заставлял себя не соглашаться с вождем большевиков. Как и почти все остальные в эту ночь, он пытался противостоять искушению впасть в большевистскую ересь. Перед лицом такой атаки на хрупкие компромиссы, с таким трудом достигнутые революцией, правильной реакцией было отторжение.
Ленин собирался драться, это было совершенно ясно. Он вернулся в Россию не для того, чтобы вступать в какие-нибудь коалиции. Неожиданным для него стал и этот прием с красивыми речами и военным оркестром. В поезде на пути от Белоострова до Петрограда их с женой прежде всего занимал вопрос о том, как они доберутся от вокзала до квартиры Елизаровых на Петроградской. Практичная Крупская волновалась: они приезжают в праздники, да к тому же поздним вечером (никто из путешественников не представлял себе, что эти два обстоятельства означают в городе, охваченном революцией). Но теперь вопрос был не в том, ходят ли трамваи, а в том, чтобы выбраться наконец из здания вокзала. Ленину и его спутникам никогда не удалось бы вырваться на свободу, если бы Шляпников, в очередной раз продемонстрировав свой талант распорядителя, не проложил дорогу в толпе. Снаружи уже ожидал автомобиль, да и не один. Суханов:
Ленин вышел на парадное крыльцо и сел было в пыхтящий закрытый автомобиль. Но толпа на это решительно не согласилась. Ленин взобрался на крышу автомобиля и должен был говорить речь.
Суханов, стоявший на некотором расстоянии в толпе, улавливал только обрывки:
“Участие в позорной империалистической бойне… ложью и обманом. грабители-капиталисты.”7
Броневик, стоявший у вокзала, пригнали сюда скорее для вящей эффектности, однако размеры махины быстро навели активистов в толпе на другую идею. Суханов наблюдал, как Ленина взгромоздили на башенку броневика; эта часть представления была полностью импровизированной, но Ленин мгновенно оценил возможности новой трибуны: стоя высоко над волнующейся массой толпы, он мог бросать свои слова так, чтобы их услышали все.
Сквозь слепящий луч прожектора Суханов видел, как броневик медленно тронулся с места “в сопровождении оркестра, знамен, рабочих отрядов, воинских частей и огромной «приватной» толпы”, а тем временем Ленин продолжал срывающимся голосом выкрикивать слова – необузданный мессия в шапке, галстуке и пальто, раздуваемом ветром.
Лучи прожекторов шарили по городу, пока процессия ползла через Сампсониевский мост на Петроградскую сторону. За Лениным и его группой с энтузиазмом следовали сотни восторженных людей. Некоторые из них, вероятно, в самом деле были убежденными большевиками, но других увлекла театральность происходящего и поразили слова Ленина (или, во всяком случае, те обрывки слов, которые не унес с собой холодный ночной ветер).
Из того, что говорил этот человек на броневике, они поняли, что их обманули; он, кажется, обещал им вожделенный мир, но при этом, правда, упоминал о классовой борьбе и победе в ней. Никто не смог ухватить его речь во всех деталях, но после шести недель компромиссов и неясностей лозунги этого человека действовали как удар током. Это был призыв к новой жизни, перспективы ослепительного будущего, вера в которое у многих уже пошатнулась. На каждом перекрестке броневик останавливался, и Ленин с шапкой в руке говорил, обращаясь к новым толпам слушателей и заклиная пролетариат исполнить свою историческую миссию.
С высоты броневика, – вспоминал Суханов, – Ленин “служил литию” чуть ли не на каждом перекрестке, обращаясь с новыми речами всё к новым и новым толпам. Процессия двигалась медленно. Триумф вышел блестящим и даже довольно символическим8.
Шествие направлялось к новому городскому штабу большевиков. Когда-то он помещался в скромной квартире, но теперь это был особняк в зеленом квартале неподалеку от Петропавловской крепости. В здании стиля модерн, построенном для балерины Матильды Кшесинской (когда-то она была любовницей цесаревича Николая Александровича, будущего императора Николая II), имелся внушительный зал для домашних спектаклей и экзотический зимний сад с тропическими пальмами, а на втором этаже – балкон, выходящий прямо на Кронверкский проспект. Участок с домом и угловой беседкой такого размера, что в ней свободно поместился бы носорог, располагался более или менее напротив английского посольства, балкон которого, в свою очередь, смотрел в сторону дома Кшесинской с другого берега Невы.
Не так давно дипломаты наблюдали захват особняка большевиками. Сама хозяйка в это время была дома, но в последний момент, когда в вестибюле уже раздался топот грубых сапог, все же успела ускользнуть. Скоро из одного из окон фасада свесился красный флаг, а немного спустя все здание уже было в кумачовом убранстве. Странная судьба для дома балерины, которая каких-нибудь два месяца назад блистала в бенефисе “Спящей красавицы” перед восхищенной делегацией союзников, сидящей в зрительном зале!9
В городе, страдавшем от постоянного дефицита топлива, полагали, что выбор большевиков пал на дом Кшесинской из-за того, что в нем имелся огромный запас печного угля – подарок одного из влиятельных великих князей10. Как бы то ни было, теперь эта женственная обитель превратилась в главный штаб большевиков – резиденцию Петербургского комитета РСДРП(б). Старинную мебель вынесли, рассказывает Суханов,