из крайне левых в Совете не осмелился и рта раскрыть49.
Что бы ни говорил и как бы ни реагировал Львов, сам Милюков уже некоторое время, по всей вероятности, планировал свою отставку. Через несколько дней он и в самом деле объявил о ней. Милюков был по-прежнему глубоко убежден в том, что безопасность России может быть обеспечена только при условии контроля над морским путем из Черного моря в Средиземное. Как либеральный патриот старой закалки, он, кроме того, не мог примириться с тем, что правительство захватывают люди, которых он считал откровенными демагогами. Многие запомнили фразу, которую Милюков бросил демонстрантам:
Видя плакаты с надписями “Долой Милюкова!” <…>, я не боялся за Милюкова. Я боялся за Россию 50.
Для Ленина пресловутая нота Милюкова стала настоящим подарком. 21 апреля / 4 мая он писал:
Ни один сознательный рабочий, ни один сознательный солдат не поддержит более политики “доверия” к Временному правительству. Политика доверия обанкротилась. <…> Но такого быстрого хода событий даже мы не ожидали. <…> Рабочие, солдаты, скажите теперь во всеуслышание: мы требуем, чтобы у нас была единая власть – Советы рабочих и солдатских депутатов51.
Но впереди был еще долгий путь. Насилие этих беспокойных дней было Ленину не всегда на руку. Вечером 20 апреля Бьюкенен записал:
Между 9 и 10:30 вечера я должен был трижды выходить на балкон посольства, чтобы принимать овации и произносить обращения к демонстрантам, выступившим в поддержку правительства и союзников. Во время одной из оваций произошла драка между сторонниками правительства и “ленинистами”.
Очевидно, многие большевики, действуя без санкции Ленина, призывали к восстанию и требовали, чтобы Совет немедленно взял власть. Согласно одному из источников Бьюкенена в правительстве, на следующий вечер недовольство рабочих Лениным усилилось настолько, что информатор “надеется, что тот в скором времени будет арестован”52. Раненые фронтовики, лечившиеся в петроградских госпиталях, внесли свой вклад, публично обвинив большевиков в пособничестве Германии53. 25 апреля / 8 мая правые “Русские ведомости”, ободряя своих читателей, заявили, что демонстрации солдат в поддержку войны означают якобы “вотум доверия режиму”.
Отставка Милюкова открыла путь к другим переменам в составе кабинета министров, и Львов был теперь решительно настроен на создание коалиционного правительства. Бьюкенену он заявил, что Временное правительство есть “авторитет без власти”, а Петросовет – “власть без авторитета”; они должны объединиться – другого пути нет. После некоторых ритуальных возражений и протестов (еще в феврале социалисты Совета дали, как известно, обещание не входить ни в какое буржуазное правительство) меньшевик Виктор Чернов принял пост министра земледелия, Скобелев – пост министра труда, а Керенский сменил Гучкова на посту военного министра. Церетели по-прежнему отказывался от предложений войти в правительство – на том основании, что эта работа помешает ему выполнять важные обязанности в Совете, – однако в конце концов сдался, согласившись принять должность министра почт и телеграфа.
Если оставить в стороне мучительные препирательства идеологического и классового свойства, коалиция казалась торжеством благоразумия. В конце апреля Керенский говорил на ужине своим гостям, английским социалистам Торну и О’Грэди, что “проповедь Ленина выбивает у социалистов почву из-под ног”54. У Палеолога сложилось впечатление, что без демонстраций не проходило ни дня, и в большинстве случаев демонстранты выступали в поддержку войны. Инвалиды, слепые, на костылях, вышли на улицы с плакатами “Долой Ленина!”55. Другой английский дипломат, Уильям Герхарди, каждый вечер по пути домой специально делал крюк, чтобы проехать мимо особняка Кшесинской, где ленинские тирады с балкона сделались ежедневным аттракционом.
Я стоял и слушал некоторое время, недолго, – вспоминал Герхарди, – так как ничто ни в речах, ни во внешности этого человека не обещало большого будущего56.
И все же ленинское искусство убеждения постепенно начинало приносить плоды. Поворотным пунктом стала весенняя конференция большевиков, открывшаяся 24 апреля / 7 мая. Тезисы Ленина все еще встречали сопротивление, но в течение нескольких последующих дней ему удалось одно за другим продавить все свои предложения57. Партия отказывалась от какого бы то ни было сотрудничества с буржуазной демократией, утверждая тем самым, что власть должна перейти к Cоветам. Единогласно была принята резолюция, в которой осуждалась империалистическая война (а тем самым и “революционное оборончество”, за которое ратовали в “Правде” Каменев и Сталин). На том основании, что “единство с оборонцами” невозможно, конференция отказалась и от сотрудничества с меньшевиками и эсерами58.
О вооруженном восстании не было сказано ни слова, зато по двум пунктам удалось достигнуть полной победы. Во-первых, благодаря своей настойчивости и своей харизме Ленин сохранил за собою неоспоримое первенство в партии и остался ее вождем (на выборах ЦК во время апрельской конференции он получил наибольшее число голосов).
Во-вторых, что было важнее, он сформулировал роль большевиков как единственной ясной альтернативы двоевластию. В момент, когда массы населения России ощущали усталость от благодушного обмена репликами между Таврическим и Мариинским дворцами, когда нужда и истощение сил достигли предела, а всякое доверие было подорвано, – одна-единственная партия могла про себя сказать, что не сотрудничала ни с промышленниками, ни с иностранным капиталом, ни с землевладельцами, генералами или размахивающими флагами сторонниками войны.
Кроме того, Ленину удалось проявить то терпение, которым он советовал запастись в своей первой большой речи. Тогда он подчеркивал, что рабочих необходимо просвещать и организовывать, и он работал над этим дни и ночи: в маленькой комнатке в редакции “Правды” он производил тысячи слов и строк. Газета была везде, она напрямую обращалась ко всем бесправным.
К этому времени была основана и газета-близнец для армии – “Солдатская правда”. В передовице первого номера Ленин писал, что
большинство солдат – из крестьян. <…> Надо, чтобы все земли помещиков отошли к народу. Надо, чтобы все земли в государстве перешли в собственность всего народа <…>. А чтобы сами крестьяне на местах могли немедленно взять всю землю у помещиков и распорядиться ею правильно, соблюдая полный порядок, оберегая всякое имущество от порчи, – для этого надо, чтобы солдаты помогли крестьянам <…>. Никто не сможет помешать большинству, если оно хорошо организовано (сплочено, объединено), если оно сознательно, если оно вооружено59.
Интонация и сами слова попали в точку – газета имела гигантский успех. Никто, правда, не знал, на чьи деньги она печатается. 8 / 21 апреля 1917 года, на следующий день после того, как были опубликованы “Апрельские тезисы”, барон фон Грюнау, офицер, отвечающий за связи германского Министерства иностранных дел с императорским двором, передал своим коллегам записку из офиса политического отдела Генерального штаба в Стокгольме – то есть от людей, которые непосредственно контролируют шпионов. Содержание записки было триумфальным:
Внедрение Ленина в Россию следует признать совершенно успешным. Он работает там именно так, как нам желательно60.
Глава 10. Золото
Не дело социалистов помогать более молодому и сильному разбойнику (Германии) грабить более старых и обожравшихся разбойников. Социалисты должны воспользоваться борьбой между разбойниками, чтобы свергнуть всех их.
К моменту, когда Ленин шагнул из поезда на петроградский перрон, город уже полнился слухами. Полковник Борис Никитин писал:
Ленин привез в Россию классовую ненависть, немецкие деньги и обширные труды о приложении марксизма в России1.
Оценка шефа контрразведки была несколько преувеличенной, но не он один опасался вражеского заговора:
Не будь у Ленина за спиной всей материальной и технической мощи германского аппарата пропаганды и разведки, – писал позднее в своих воспоминаниях Керенский, – ему никогда, конечно, не удалось бы взорвать Россию <…>. Он не только вернулся с разрешения, согласия и желания немецкого правительства, но и в России действовал при мощной финансовой поддержке со стороны врагов своей страны2.
Ленин казался своего рода северной версией “человека под зеленым плащом” из романа Джона Бакена, лжепророком с мешком рокового германского золота за плечами. Вот только никто, досадным образом, не мог предъявить ни одного доказательства. Взгляды Ленина не вызывали сомнений; неясно было, однако, какова на самом деле степень финансовой помощи, оказанной ему немцами. В это лихорадочное лето репутация Ленина в Петрограде постоянно висела на волоске: если другие пацифисты требовали немедленного перемирия, исходя из собственных искренних убеждений, то аналогичный призыв из уст Ленина неизбежно воспринимался как оплаченный немецкими деньгами. В одной из резолюций, подготовленных Лениным к апрельской партийной конференции, он писал:
Каждый день войны обогащает финансовую и промышленную буржуазию и истощает силы пролетариата и крестьянства всех воюющих, а затем и нейтральных стран. В России же затягивание войны, кроме того, несет величайшую опасность завоеваниям революции и ее дальнейшему развитию3.
Подобное заявление даже в более спокойные времена было бы расценено как подстрекательское, а сейчас сторонники войны тем более пытались доказать, что налицо признаки умышленной измены. В конце апреля началась настоящая травля. Первый намек на возможные доказательства поступил от французов. В начале мая недавно прибывший из Парижа политик Альбер Тома сообщил военному министру Керенскому и новому министру иностранных дел Михаилу Терещенко, что контрразведка его страны напала на след документов, которые могли бы окончательно прояснить дело. Капитан французской разведки в Петрограде по имени Пьер Лоран будет держать русское правительство в курсе дела. Министр юстиции Павел Переверзев и полковник Никитин были также поставлены в известность. Эти подозрения были основаны на серии перехваченных телеграмм, которыми петроградский штаб Ленина обменивался с группой лиц в Стокгольме, уже несколько месяцев находившихся под наблюдением шведской полиции